Он вновь привлекает Элизабет к себе и впивается в ее рот, прикусывая губы, так что проступает кровь, — не выпуская ее из ловушки своего взгляда, удостоверясь, что транс не оставил ее.
А потом хватает ее за руку и увлекает через лужайку, через розарий — на террасу к дверям в библиотеку. Распахивая их, врывается в комнату. Книги падают с полок, распахиваются на полу, разбивается фарфор, рассыпаются цветы.
Он обнаруживает перед собой ствол ружья.
— Оставь ее. — Шепот Дауни едва слышен. Он держит винтовку у плеча, Лайтоулер знает, что калека не сумеет долго продержаться в этом положении. Дыхание его и так уже дрожит. Глаза его похожи на черные ямы.
— Ну как, понравилось представление? Правда, волнующее зрелище?
Лайтоулер каменеет восторгом. Он привлекает Элизабет к себе так, чтобы она стала перед ним, закрывая его от ружья. Подхватывает рукой левую грудь, сжимая ее пальцами. В зеркале за головой Дауни он видит ее пустые глаза и кровь, выступившую на губах…
Он никогда не воспользуется ружьем, пока Элизабет в моих руках, думает Лайтоулер.
Дауни стреляет. Пуля ударяет в стену слева от головы Лайтоулера, заставив его дернуться в сторону; лишившийся дыхания от удивления, он наполовину прикрыт столом. Отдача откатывает коляску к стене, ствол ружья в руках Дауни опускается. Белый как лист, калека задыхается. Вокруг него рассыпались книги, страницы загнуты и помяты.
Не выпуская Элизабет, Лайтоулер увлекает ее за собой. Кто бы подумал, что старик осмелится?
— Ты обезумел? — кричит он, повинуясь приливу адреналина, с восторгом обнаружив, что ему предстоит схватка. — Ты собираешься убить свою жену? Своего ребенка?
— Это твой ребенок и тобой драная шлюха. — Тоненький голос пронзает уши шипением змеи.
Дверь в коридор открыта. Лайтоулер поворачивает голову, встревоженный внезапным движением.
Бесконечно более опасная, чем Дауни, более опасная, чем эта женщина, которая со стонами и рыданиями пытается освободиться от его чар, невидимая для Элизабет или Дауни, перед ним появилась Лягушка-брехушка в ее истинном обличьи.»
Оторвавшись, Том поежился. Она там — сидит у двери, как и должно быть. Он придерживает дыхание, вдруг ощущая, как заныли едва зажившие раны на его спине. Она сидит и следит, как его карандаш выписывает на этих страницах подробность за подробностью — отвратительный неестественный образ, а ум его осиливает сам факт существования этого создания.
«Мечется раздвоенный язык, белый мех растет прямо из костей, словно какие-то серо-белые хлопья облаком окружают его. Дикая энергия обитает в глазах этого существа, готового остановить взглядом и лишить подвижности жертву. Мускулы напрягаются, готовые к движению.
Она делает шаг в сторону Лайтоулера. Дыхание сочится мерзостью, зубы явно острее бритвы. Огромные когти, обагренные кровью, торчат из широких лап. Уши с алыми кончиками заложены назад, с них на пол и мебель слетают красные капли.
Элизабет падает из рук Лайтоулера, ее плач остается где-то вдали. С Дауни можно не считаться; он до сих пор пытается справиться с ружьем.
Хранитель вступает глубже в комнату, и Питер пытается взять себя в руки, вспоминая все заученные трюки и фокусы. Теперь это не игра. Он знает, что где-то там Дауни вновь готовится к выстрелу, что Элизабет пришла в чувство и приближается к нему…
Ему все равно. Время остановилось.
— Убирайся. — Элизабет стоит у стола, и Лайтоулер видит, как ее руки стискивают тяжелое пресс-папье. Возле нее скалится Лягушка-брехушка.
Лайтоулер делает шаг в сторону Элизабет — с отчаянным лунатическим риском. Он не считается с Дауни, все еще старающимся поднять ружье. Значение имеет Элизабет. Лишь они опасны друг для друга. Тварь эта — нереальный фантом, явившийся сюда из другого измерения. Дауни стреляет и вновь промахивается, разбивая оконное стекло. Калека оседает в кресле, ружье падает на пол. Даже не глядя, Лайтоулер понимает, что он умер.
Он пытается вспомнить все, что выучил, все, что знает. Он пытается сконцентрироваться, вновь завладеть глазами Элизабет, отвлечь ее ум от тяжелого стекла в ее руке, но пол начинает трястись под ногами.
У него ничего не получается, он ничего не может понять.
Это не Элизабет. Это не она, что-то другое воюет с ним. Пес лишь часть происходящего. Пол уходит из-под него, наклоняясь, двигаясь. Он оскаливается, выставляет руки.
Но дом все еще сопротивляется ему. Он скорее ощущает, чем видит, как комната движется вокруг него. Падают книги, разбивается мебель, муж ее мертв, но Элизабет стоит рядом с проклятым псом и повторяет снова и снова: «Убирайся, убирайся! Дом не твой, и никогда не будет твоим».
Стеклянное пресс-папье ударяет его в голову позади уха. Новое движение, и пол встает перед ним. Лишившись равновесия, он отчаянно тянется к Элизабет, но ее нет на месте.
Голова наполняется ее словами и болью, конечности ослабевают. В гневе, с отчаянием он понимает, что падает, падает все быстрее и быстрее; голова кружится вихрем.
Дом вращается вокруг него и изрыгает его в парк.
А Элизабет падает на колени возле тела своего мужа и охватывает живот: ей предстоит новое испытание.»
34
— Они всегда ненавидели мужчин. — В голосе старика, сидевшего на софе рядом с Кейт, не слышалось пыла. Они разглядывали альбом, полный старых фотографий и памяток. — В женщинах этого дома всегда было что-то самодостаточное, даже неуязвимое. О, конечно, скорбная и прекрасная Розамунда… твоя прапрабабушка, дорогая, создательница дома. Красавица, как и все женщины рода Банньеров. — Он показал на концертную программу, раскрашенную бледно-розовой и светло-зеленой сепией. Fleur jetee, утверждал причудливый почерк. La belle chanteuse поет снова. — Я не знал ее, и воспоминания моего отца Родерика обнаруживали некоторую неопределенность. Она никогда не жила здесь, сказал он однажды. Розамунда разъезжала по свету, выступала в «Ла Скала», «Гранд-Опера», в нью-йоркском «Метрополитен-Опера». Ее никогда не было дома, когда они жили в Англии. Тогда мой отец и взбесился.
— Но ты знал Элизабет, правда?
Кейт не впервые расспрашивала Питера Лайтоулера о прошлом. У них были и другие встречи: ленчи, послеполуденный чай, прогулки по лесу — за последний год или около того.
Сперва Кейт было просто интересно. Мать и Алисия запрещали ей любые контакты со стариком. Поэтому, достигнув девятнадцати лет, Кейт, естественно, посетила Лайтоулера, оставив праведный путь, чтобы выслушать его вариант истории.
Не из простого упрямства. Вокруг было столько тайн. Рут и Алисия всегда отвечали обиняками и изменяли тему или вообще уклонялись от ответа. Кейт сердилась на них, особенно теперь. Она хотела понять, она должна была знать.
Но Кейт не была безрассудна или глупа: она пережила не одно мгновение физического страха и нерешительности, поскольку Питер Лайтоулер был жутко стар. Кожа его сделалась ломкой словно бумага, седые волосы поредели. Прикасаясь к его руке или ладони, она ощущала кости под кожей, покрывавшей прежде теплую оболочку из плоти, жира и мышц. Руки его всегда оставались холодными. Глубокая жалость, которую Кейт испытывала к старику, придавала ей уверенности во время их встреч.
Не то чтобы она хотела оправдать его; просто ей нужно было знать. Она хотела узнать, что он натворил, чем так ужаснул Рут и Алисию.
— Видишь ли, я был в доме, — объяснил Питер Лайтоулер, — когда умер Джон Дауни. Он вбил себе в голову дурацкую мысль о том, что у меня роман с его женой, прекрасной Элизабет. Словом, довел себя до безумия, бедняга. Он попытался застрелить меня, но, к счастью, промахнулся. И в результате расстался с жизнью, а у Элизабет начались преждевременные роды. В ту ночь родилась твоя бабушка Элла.
— Так, значит, у тебя была связь с Элизабет?
Лайтоулер взял альбом и мягко закрыл его. Старик умолк на мгновение, и она уже подумала, что он собирается солгать.
— Я хотел, — сказал он негромко. — Я перепробовал все способы. Я втерся в их жизнь, я играл с ними в бридж и с ней в теннис, говорил о политике с Джоном. Я попытался стать для них близким другом. Я старался, чтобы Элизабет начала поверять мне свои мысли. Я представлял, как ей одиноко. Джон время от времени погружался в черную депрессию, он был ужасно искалечен. В отсутствие Маргарет я даже жил в поместье, чтобы помочь Элизабет. Но на твой вопрос я отвечу отрицательно. У меня не было интриги с Элизабет. Элла Банньер была дочерью Джона Дауни.
— А я думала, что он не мог иметь детей!
— Кто тебе это сказал? — Бледные глаза настороженно следили за ней.
— Алисия говорила…
— Алисия. Моя дорогая и единственная жена. — Питер Лайтоулер откинулся на спинку дивана. — Ну вот теперь ты услышала. И чьему слову ты намереваешься верить? Этим все всегда и кончается. Кто из нас говорит правду? Есть ли на это строгий и быстрый ответ?
— В наше время существуют тесты, исследования крови, генетический анализ отпечатков пальцев.
Питер Лайтоулер пожал плечами.
— Но Элла давным-давно умерла. Как и Джон Дауни. Тела их уже распались в земле (или кости могут что-нибудь помнить?), если их не кремировали.
— А ты не знаешь этого? — Кейт наклонилась вперед, сомкнув руки.
— Меня и близко не подпустили. И на похороны Дауни, и когда умерла Элла. Ни его, ни ее нет ни на одном из местных кладбищ или могильных дворов. Я знаю потому, что искал. Но мне ничего не сказали, никто и никогда не говорил мне об этом. Я всегда был… персоной нон-грата. — Кейт заметила легкую дрожь, охватившую его руки.
— Я выясню, — сказала она. — Это надо выяснить, как ты считаешь?
— После всех этих лет? — Питер положил свою старую, холодную, покрытую пятнами ладонь на журнал с реликвиями. — Если сумеешь, милая Кейт, если сумеешь. Мне было бы приятно умереть оправданным, но вопрос слишком серьезен, моя дорогая, даже для тебя. Слишком давние корни отягощают всю эту историю, к тому же существует и нечто другое…
— Что именно?
— Дом. Не следует забывать о самом поместье.
— Как я могу это сделать? — спросила она. — Я родилась здесь.
— Как и я, — сказал он. — По крайней мере был зачат. Рассказать об этом?
— Это неправда! — Распахнув дверь, Кейт встряхнула мать за плечи. — Признайся, что ты была неправа! — Она кричала, лицо ее побледнело, слабый свет, сочившийся из коридора, подчеркивал кости лица. Пальцы ее впивались в плоть Рут.
— Что?.. — Ничего не понимая, Рут оттолкнула от себя руки дочери. Транквилизатор, который она приняла, еще притуплял ее реакцию. Саймон повернулся на бок, натягивая покрывало на уши.
Опершись на локоть, Рут потянулась к выключателю лампы.
— Кейт, где ты была ? — спросила она, начиная приходить в себя. — Почему так поздно?
— Еще не поздно, сейчас только одиннадцать часов. Ты прекрасно знаешь, где я была… и я хочу услышать твой ответ сейчас же !
— Ради бога, Кейт! Разве нельзя подождать до утра?
— Нет, нельзя! Вот что, мама, отвечай! Значит, тебя изнасиловали? И это сделал дядя Питер? А ты хочешь услышать его мнение об этом?!
— Какая разница! Он всегда лжет , ты должна это знать! — Рут отбросила назад свалившиеся на глаза волосы.
— Почему ты так его ненавидишь? Почему ты продолжаешь этот раздор?
— Это не я продолжаю, а он! Это он не дает ничего забыть! — Рут выбралась из постели и туманным взглядом отыскивала шлепанцы.
Но рядом с ней одеяло прикрывало лицо Саймона, словно его не было здесь.
— Скажи мне!
— Ничего хорошего ты не услышишь.
— Значит, ты считаешь, что он — мой отец? — Жуткий в этом сумраке голос ее разносился в открытую дверь, по коридорам. — Почему ты не хочешь сказать мне?
— Иди спать! — вмешался наконец в разговор Саймон, откидывая назад простыни.
Он встал с постели, и Кейт отступила на шаг.
— И что же ты сейчас делаешь, Кейт Банньер? Чего ты хочешь этим достичь? Или просто хочешь устроить цирковое представление, мерзкую двухгрошовую мелодраму? — Он кричал, стоя в своей смешной полосатой пижаме.
Она ответила:
— Значит, мы сестра и брат? Скажи тогда мне ты, дядя Саймон, у нас один отец?
— Ради всего святого, оставь эту тему, Кейт. — Рут шагнула мимо нее на площадку. — Незачем извлекать на свет эту старую историю. Ты не знаешь, что делаешь. Ты ничего не понимаешь. — Каштановые волосы Рут были взлохмачены. — Не выпить ли нам теперь чаю, раз мы все равно проснулись?
Кейт вышла за ней в коридор. Их слова отдавались в провале лестничной клетки, но в доме было тихо. Решительным движением она скользнула вперед, перекрывая матери дорогу к лестнице.
— Только одно слово. Одно слово и все. Это пустяк. Скажи мне: Питер Лайтоулер действительно мой отец?
Рут оперлась руками на балюстраду, отвернув лицо от дочери, пряча глаза.
— Нет, я так не считаю, — произнесла она негромко. — Я бы сказала тебе, если бы только была уверена, но это не так. Там была неразбериха во времени.
Кейт повернула ее.
— Я не верю тебе! Разве можно спутать такое? Ты же была там!
— Это было давно, Кейт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
А потом хватает ее за руку и увлекает через лужайку, через розарий — на террасу к дверям в библиотеку. Распахивая их, врывается в комнату. Книги падают с полок, распахиваются на полу, разбивается фарфор, рассыпаются цветы.
Он обнаруживает перед собой ствол ружья.
— Оставь ее. — Шепот Дауни едва слышен. Он держит винтовку у плеча, Лайтоулер знает, что калека не сумеет долго продержаться в этом положении. Дыхание его и так уже дрожит. Глаза его похожи на черные ямы.
— Ну как, понравилось представление? Правда, волнующее зрелище?
Лайтоулер каменеет восторгом. Он привлекает Элизабет к себе так, чтобы она стала перед ним, закрывая его от ружья. Подхватывает рукой левую грудь, сжимая ее пальцами. В зеркале за головой Дауни он видит ее пустые глаза и кровь, выступившую на губах…
Он никогда не воспользуется ружьем, пока Элизабет в моих руках, думает Лайтоулер.
Дауни стреляет. Пуля ударяет в стену слева от головы Лайтоулера, заставив его дернуться в сторону; лишившийся дыхания от удивления, он наполовину прикрыт столом. Отдача откатывает коляску к стене, ствол ружья в руках Дауни опускается. Белый как лист, калека задыхается. Вокруг него рассыпались книги, страницы загнуты и помяты.
Не выпуская Элизабет, Лайтоулер увлекает ее за собой. Кто бы подумал, что старик осмелится?
— Ты обезумел? — кричит он, повинуясь приливу адреналина, с восторгом обнаружив, что ему предстоит схватка. — Ты собираешься убить свою жену? Своего ребенка?
— Это твой ребенок и тобой драная шлюха. — Тоненький голос пронзает уши шипением змеи.
Дверь в коридор открыта. Лайтоулер поворачивает голову, встревоженный внезапным движением.
Бесконечно более опасная, чем Дауни, более опасная, чем эта женщина, которая со стонами и рыданиями пытается освободиться от его чар, невидимая для Элизабет или Дауни, перед ним появилась Лягушка-брехушка в ее истинном обличьи.»
Оторвавшись, Том поежился. Она там — сидит у двери, как и должно быть. Он придерживает дыхание, вдруг ощущая, как заныли едва зажившие раны на его спине. Она сидит и следит, как его карандаш выписывает на этих страницах подробность за подробностью — отвратительный неестественный образ, а ум его осиливает сам факт существования этого создания.
«Мечется раздвоенный язык, белый мех растет прямо из костей, словно какие-то серо-белые хлопья облаком окружают его. Дикая энергия обитает в глазах этого существа, готового остановить взглядом и лишить подвижности жертву. Мускулы напрягаются, готовые к движению.
Она делает шаг в сторону Лайтоулера. Дыхание сочится мерзостью, зубы явно острее бритвы. Огромные когти, обагренные кровью, торчат из широких лап. Уши с алыми кончиками заложены назад, с них на пол и мебель слетают красные капли.
Элизабет падает из рук Лайтоулера, ее плач остается где-то вдали. С Дауни можно не считаться; он до сих пор пытается справиться с ружьем.
Хранитель вступает глубже в комнату, и Питер пытается взять себя в руки, вспоминая все заученные трюки и фокусы. Теперь это не игра. Он знает, что где-то там Дауни вновь готовится к выстрелу, что Элизабет пришла в чувство и приближается к нему…
Ему все равно. Время остановилось.
— Убирайся. — Элизабет стоит у стола, и Лайтоулер видит, как ее руки стискивают тяжелое пресс-папье. Возле нее скалится Лягушка-брехушка.
Лайтоулер делает шаг в сторону Элизабет — с отчаянным лунатическим риском. Он не считается с Дауни, все еще старающимся поднять ружье. Значение имеет Элизабет. Лишь они опасны друг для друга. Тварь эта — нереальный фантом, явившийся сюда из другого измерения. Дауни стреляет и вновь промахивается, разбивая оконное стекло. Калека оседает в кресле, ружье падает на пол. Даже не глядя, Лайтоулер понимает, что он умер.
Он пытается вспомнить все, что выучил, все, что знает. Он пытается сконцентрироваться, вновь завладеть глазами Элизабет, отвлечь ее ум от тяжелого стекла в ее руке, но пол начинает трястись под ногами.
У него ничего не получается, он ничего не может понять.
Это не Элизабет. Это не она, что-то другое воюет с ним. Пес лишь часть происходящего. Пол уходит из-под него, наклоняясь, двигаясь. Он оскаливается, выставляет руки.
Но дом все еще сопротивляется ему. Он скорее ощущает, чем видит, как комната движется вокруг него. Падают книги, разбивается мебель, муж ее мертв, но Элизабет стоит рядом с проклятым псом и повторяет снова и снова: «Убирайся, убирайся! Дом не твой, и никогда не будет твоим».
Стеклянное пресс-папье ударяет его в голову позади уха. Новое движение, и пол встает перед ним. Лишившись равновесия, он отчаянно тянется к Элизабет, но ее нет на месте.
Голова наполняется ее словами и болью, конечности ослабевают. В гневе, с отчаянием он понимает, что падает, падает все быстрее и быстрее; голова кружится вихрем.
Дом вращается вокруг него и изрыгает его в парк.
А Элизабет падает на колени возле тела своего мужа и охватывает живот: ей предстоит новое испытание.»
34
— Они всегда ненавидели мужчин. — В голосе старика, сидевшего на софе рядом с Кейт, не слышалось пыла. Они разглядывали альбом, полный старых фотографий и памяток. — В женщинах этого дома всегда было что-то самодостаточное, даже неуязвимое. О, конечно, скорбная и прекрасная Розамунда… твоя прапрабабушка, дорогая, создательница дома. Красавица, как и все женщины рода Банньеров. — Он показал на концертную программу, раскрашенную бледно-розовой и светло-зеленой сепией. Fleur jetee, утверждал причудливый почерк. La belle chanteuse поет снова. — Я не знал ее, и воспоминания моего отца Родерика обнаруживали некоторую неопределенность. Она никогда не жила здесь, сказал он однажды. Розамунда разъезжала по свету, выступала в «Ла Скала», «Гранд-Опера», в нью-йоркском «Метрополитен-Опера». Ее никогда не было дома, когда они жили в Англии. Тогда мой отец и взбесился.
— Но ты знал Элизабет, правда?
Кейт не впервые расспрашивала Питера Лайтоулера о прошлом. У них были и другие встречи: ленчи, послеполуденный чай, прогулки по лесу — за последний год или около того.
Сперва Кейт было просто интересно. Мать и Алисия запрещали ей любые контакты со стариком. Поэтому, достигнув девятнадцати лет, Кейт, естественно, посетила Лайтоулера, оставив праведный путь, чтобы выслушать его вариант истории.
Не из простого упрямства. Вокруг было столько тайн. Рут и Алисия всегда отвечали обиняками и изменяли тему или вообще уклонялись от ответа. Кейт сердилась на них, особенно теперь. Она хотела понять, она должна была знать.
Но Кейт не была безрассудна или глупа: она пережила не одно мгновение физического страха и нерешительности, поскольку Питер Лайтоулер был жутко стар. Кожа его сделалась ломкой словно бумага, седые волосы поредели. Прикасаясь к его руке или ладони, она ощущала кости под кожей, покрывавшей прежде теплую оболочку из плоти, жира и мышц. Руки его всегда оставались холодными. Глубокая жалость, которую Кейт испытывала к старику, придавала ей уверенности во время их встреч.
Не то чтобы она хотела оправдать его; просто ей нужно было знать. Она хотела узнать, что он натворил, чем так ужаснул Рут и Алисию.
— Видишь ли, я был в доме, — объяснил Питер Лайтоулер, — когда умер Джон Дауни. Он вбил себе в голову дурацкую мысль о том, что у меня роман с его женой, прекрасной Элизабет. Словом, довел себя до безумия, бедняга. Он попытался застрелить меня, но, к счастью, промахнулся. И в результате расстался с жизнью, а у Элизабет начались преждевременные роды. В ту ночь родилась твоя бабушка Элла.
— Так, значит, у тебя была связь с Элизабет?
Лайтоулер взял альбом и мягко закрыл его. Старик умолк на мгновение, и она уже подумала, что он собирается солгать.
— Я хотел, — сказал он негромко. — Я перепробовал все способы. Я втерся в их жизнь, я играл с ними в бридж и с ней в теннис, говорил о политике с Джоном. Я попытался стать для них близким другом. Я старался, чтобы Элизабет начала поверять мне свои мысли. Я представлял, как ей одиноко. Джон время от времени погружался в черную депрессию, он был ужасно искалечен. В отсутствие Маргарет я даже жил в поместье, чтобы помочь Элизабет. Но на твой вопрос я отвечу отрицательно. У меня не было интриги с Элизабет. Элла Банньер была дочерью Джона Дауни.
— А я думала, что он не мог иметь детей!
— Кто тебе это сказал? — Бледные глаза настороженно следили за ней.
— Алисия говорила…
— Алисия. Моя дорогая и единственная жена. — Питер Лайтоулер откинулся на спинку дивана. — Ну вот теперь ты услышала. И чьему слову ты намереваешься верить? Этим все всегда и кончается. Кто из нас говорит правду? Есть ли на это строгий и быстрый ответ?
— В наше время существуют тесты, исследования крови, генетический анализ отпечатков пальцев.
Питер Лайтоулер пожал плечами.
— Но Элла давным-давно умерла. Как и Джон Дауни. Тела их уже распались в земле (или кости могут что-нибудь помнить?), если их не кремировали.
— А ты не знаешь этого? — Кейт наклонилась вперед, сомкнув руки.
— Меня и близко не подпустили. И на похороны Дауни, и когда умерла Элла. Ни его, ни ее нет ни на одном из местных кладбищ или могильных дворов. Я знаю потому, что искал. Но мне ничего не сказали, никто и никогда не говорил мне об этом. Я всегда был… персоной нон-грата. — Кейт заметила легкую дрожь, охватившую его руки.
— Я выясню, — сказала она. — Это надо выяснить, как ты считаешь?
— После всех этих лет? — Питер положил свою старую, холодную, покрытую пятнами ладонь на журнал с реликвиями. — Если сумеешь, милая Кейт, если сумеешь. Мне было бы приятно умереть оправданным, но вопрос слишком серьезен, моя дорогая, даже для тебя. Слишком давние корни отягощают всю эту историю, к тому же существует и нечто другое…
— Что именно?
— Дом. Не следует забывать о самом поместье.
— Как я могу это сделать? — спросила она. — Я родилась здесь.
— Как и я, — сказал он. — По крайней мере был зачат. Рассказать об этом?
— Это неправда! — Распахнув дверь, Кейт встряхнула мать за плечи. — Признайся, что ты была неправа! — Она кричала, лицо ее побледнело, слабый свет, сочившийся из коридора, подчеркивал кости лица. Пальцы ее впивались в плоть Рут.
— Что?.. — Ничего не понимая, Рут оттолкнула от себя руки дочери. Транквилизатор, который она приняла, еще притуплял ее реакцию. Саймон повернулся на бок, натягивая покрывало на уши.
Опершись на локоть, Рут потянулась к выключателю лампы.
— Кейт, где ты была ? — спросила она, начиная приходить в себя. — Почему так поздно?
— Еще не поздно, сейчас только одиннадцать часов. Ты прекрасно знаешь, где я была… и я хочу услышать твой ответ сейчас же !
— Ради бога, Кейт! Разве нельзя подождать до утра?
— Нет, нельзя! Вот что, мама, отвечай! Значит, тебя изнасиловали? И это сделал дядя Питер? А ты хочешь услышать его мнение об этом?!
— Какая разница! Он всегда лжет , ты должна это знать! — Рут отбросила назад свалившиеся на глаза волосы.
— Почему ты так его ненавидишь? Почему ты продолжаешь этот раздор?
— Это не я продолжаю, а он! Это он не дает ничего забыть! — Рут выбралась из постели и туманным взглядом отыскивала шлепанцы.
Но рядом с ней одеяло прикрывало лицо Саймона, словно его не было здесь.
— Скажи мне!
— Ничего хорошего ты не услышишь.
— Значит, ты считаешь, что он — мой отец? — Жуткий в этом сумраке голос ее разносился в открытую дверь, по коридорам. — Почему ты не хочешь сказать мне?
— Иди спать! — вмешался наконец в разговор Саймон, откидывая назад простыни.
Он встал с постели, и Кейт отступила на шаг.
— И что же ты сейчас делаешь, Кейт Банньер? Чего ты хочешь этим достичь? Или просто хочешь устроить цирковое представление, мерзкую двухгрошовую мелодраму? — Он кричал, стоя в своей смешной полосатой пижаме.
Она ответила:
— Значит, мы сестра и брат? Скажи тогда мне ты, дядя Саймон, у нас один отец?
— Ради всего святого, оставь эту тему, Кейт. — Рут шагнула мимо нее на площадку. — Незачем извлекать на свет эту старую историю. Ты не знаешь, что делаешь. Ты ничего не понимаешь. — Каштановые волосы Рут были взлохмачены. — Не выпить ли нам теперь чаю, раз мы все равно проснулись?
Кейт вышла за ней в коридор. Их слова отдавались в провале лестничной клетки, но в доме было тихо. Решительным движением она скользнула вперед, перекрывая матери дорогу к лестнице.
— Только одно слово. Одно слово и все. Это пустяк. Скажи мне: Питер Лайтоулер действительно мой отец?
Рут оперлась руками на балюстраду, отвернув лицо от дочери, пряча глаза.
— Нет, я так не считаю, — произнесла она негромко. — Я бы сказала тебе, если бы только была уверена, но это не так. Там была неразбериха во времени.
Кейт повернула ее.
— Я не верю тебе! Разве можно спутать такое? Ты же была там!
— Это было давно, Кейт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51