— Господи! — Колени его подогнулись, прикрывая руками лицо, он вновь повалился на траву.
— Кошмары замучили. Том, или что-то другое?
— Я не могу вернуться туда, я не могу снова войти в этот дом. Мне надо убираться отсюда.
— Пошли. — Безо всяких церемоний, как ребенка, его поставили на ноги и оступающегося отвели от дома в коттедж садовника.

— Не понимаю! Почему ты не можешь вернуться?
— Я же сказал тебе, мне приснился сон, — проговорил он мрачным голосом, зная, что она не поверит. Кейт отыскала Тома в коттедже час назад и теперь расхаживала по нижней комнате, уговаривая его.
Во всяком случае, так он воспринимал случившееся. Он сказал Кейт, что это был сон, другого объяснения Том не мог придумать. То же самое он сказал Бирну, назвав свое видение предчувствием, предупреждением, которое не следует игнорировать. Он, писатель, художник, должен довериться интуиции. Том знал, что слова эти звучали напыщенно и смешно, что ему следовало бы вообще воздержаться от них. Тем не менее он не смел вернуться в дом, вопреки вчерашнему видению.
Ощущая ее неудовольствие, он попытался придать всему более позитивный оттенок.
— Давай лучше поедем куда-нибудь, Кейт. Съездим в Париж, в Венецию… Лондон, наконец. Давай попутешествуем, у нас впереди целое лето. Зачем сидеть здесь, в Эссексе?
— А как насчет твоей книги? Твоего великого труда?
Том видел, что она задета, что он обидел ее. Однако испуг мешал ему проявить сочувствие.
— Я не сумею написать ее. У меня ничего не получается, одна только чушь. Незачем попусту тратить время.
— Нет, это не так! — Кейт нагнулась к сумке, которую принесла с собой, и бросила на стол перед ним стопку бумаг. — Я прочитала, — сказала она. — Я прождала тебя несколько часов, но ты не пришел, тогда я спустилась в библиотеку и начала читать. Я знаю, почему ты бежишь. Ты в ужасе, правда?
— Именно так! — с чувством проговорил он. — И неужели, прочитав все это, ты хочешь, чтобы я продолжал писать? Я же копаюсь в грязном белье твоего семейства !
— Опять за свое! Это же все выдумка! И жук, и ворона, и плющ. — Кейт яростно посмотрела на него. — Ты все сочинил, и достаточно лишь поменять имена.
Послушать ее, насколько все просто.
— Но все происходило с настоящими людьми, — ответил он ровным голосом. — Ты сама показывала мне на чердаке инвалидную коляску, я встречался с твоим дядей Питером…
— Разберись в своих мыслях. Или это ерунда, пустая трата времени, и тогда безразлично, что ты пишешь. Или это выдумка, хотя бы отчасти, и ты помещаешь реальных людей в придуманную ситуацию. Тоже ничего страшного, потому что ты изменишь все имена. Послушай меня, Том. Ты не можешь бежать отсюда, не можешь бросить меня именно сейчас.
— Я не могу больше жить в доме.
— Тогда оставайся здесь! По-моему, Бирн не будет возражать, если ты со своим неврозом временно поселишься у него.
— Я же говорил, что переберусь сюда, если что-то не сложится, правда? — Том попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось.
— Тогда я тебе расскажу кое о чем. Я думала, что это суеверие, что такого не может случиться с тобой. Не знаю, почему я так решила, ведь здесь никогда не бывало иначе. — Зайдя за кресло, Кейт положила руки на плечи Тома, так чтобы он не мог видеть ее лица. — В этом доме всегда должны жить трое, не более и не менее. Не знаю почему, но так было всегда. Складывается по-разному. Когда я отправляюсь в колледж, Рут сдает мою комнату кому-нибудь из студентов Харлоу. Конечно, иногда в доме бывает больше или меньше людей — на одного или двоих, но не более чем три ночи кряду. Максимум три ночи. И всегда находится причина: кто-то приезжает, кому-то снится кошмар, кого-то вызывают… словом, через три дня лишний всегда оставляет поместье.
— Смешно!
— Посмотри, даже у тебя самого так получается, если подумать. Сперва это Розамунда и двое ее детей. Потом Маргарет, Элизабет и Родди, а затем Элизабет, Джон Дауни и Питер Лайтоулер…
— Он провел в доме только одну ночь. — Голос Тома прозвучал довольно резко.
— Но ведь тетя Маргарет возвращалась на следующий день, правда? Все полностью совпадает. В нашем доме нечисто, Саймон всегда говорил это. Но мы с мамой никогда никого не видели и ничего не замечали. У Саймона расстроена психика, он находится на грани болезни, а пьянство лишь ухудшает его положение. Я никогда не верила ему, и мама утверждает, что он только добивается внимания к себе или сочувствия… — Она повернулась, нагнувшись к его лицу. — Но ты же не такой, как он, Том! Ты прикидываешься, чтобы заинтересовать меня, или мне нужно отнестись к твоему поведению серьезно?
Он вздохнул.
— Я… похоже, мне придется переговорить с Саймоном.
— Для этого тебе придется вернуться назад.
— Что ты хочешь сказать?
— Саймон не выходил из дома более года. Это зовется агорафобией. Я говорила тебе.
В ее голосе слышалась победная нотка: я же говорила тебе .
— Давай уедем, Кейт. Куда-нибудь подальше. Не твои это дела, и уж точно не мои тоже.
Она посмотрела на него.
— Не глупи. Том. Я не могу уехать отсюда. Неужели ты ничего не понимаешь?
Все это безнадежно и абсурдно.
— Заканчивай свою книгу, Том, — сказала она негромко, направившись к двери. — Тогда все переменится, я уверена в этом.
20
Жизнь подчинялась схеме. Стоя у края дороги, Бирн ожидал появления Рут. Ему нужно было кое-что спросить у нее, выяснить, где и что разместить в огороде, но стоял он здесь не поэтому.
Он едва признавался в этом желании самому себе. Лишь когда Рут опустила стекло, и Бирн заметил, что она рада, облегчение подсказало ему причину. Повинуясь внезапному порыву, он сказал:
— Не выпьете ли чаю? Зайдите, посмотрите, как теперь у меня в коттедже.
— О'кей. — Она сразу же выключила двигатель и вышла из машины. Вместе они направились к домику.
Внутри он сделал немногое: просто переставил книги на полке и слегка прибрался. Бирн поставил на стол кувшин с дикими цветами, другой — на подоконник над раковиной, чтобы яркие пятна рассеяли серость стен.
— Так лучше, — сказала она, тронув ладонью лепестки. — Но, если вам что-нибудь нужно, в доме на чердаке найдется любая мебель.
— Да, я знаю. Кейт говорила мне. Только зачем стараться, ведь я скоро уеду отсюда.
— Опять за свое, Бирн? — Рут вопросительно посмотрела на него. — По-моему, уже пора передумать. Я не намереваюсь еще раз просить вас, решайте сами, все мы взрослые люди.
Он улыбнулся.
— Безумство, не правда ли?.. Такая мучительная нерешительность… однако мне действительно придется уехать отсюда, рано или поздно; есть такие дела — скучные, но важные, — которые мне необходимо уладить.
— Тогда приведите их в порядок, а потом возвращайтесь.
Все так просто. Странно, что он еще не понял этого. Можно уладить свои отношения с армией, а потом вернуться…
— Я вполне могу это сделать, — сказал он неторопливо.
— Мы можем сделать поместье прекрасным! — заявила Рут. — Когда я была маленькой — мы жили тогда с Алисией, — здесь еще можно было видеть следы старых клумб. Большую часть их перекопали во время войны и засадили овощами, и осталось немногое, но Алисия говорила, что здесь был парадный сад вроде парка, как в Сиссингхерсте. Дорожка к библиотеке была засажена ирисами. Какая роскошь заводить целые клумбы с цветами, которые цветут лишь пару недель!
— Имея одну или две подобные достопримечательности, парк можно открыть для публики.
— Я знаю, но для этого нужно время . Потом денег у меня нет, я вынуждена работать и слишком устаю…
— Рут, ну зачем вам эта благотворительная работа?
— Но это же малость! Раз в две недели и все.
— А вы не находите ее угнетающей?
— Иногда. Главное — эта всегдашняя беспомощность, понимаете. Ведь ничего сделать нельзя. — Она помедлила. — И все-таки каким-то образом работа эта оправдывает себя.
— А вы уверены в том, что не делаете ошибок, не ухудшаете положения дел…
— Бывает. Конечно, слово — могучий инструмент. Используя его, нельзя проявить излишней осторожности. Но нужна жесткая тренировка и поддержка. Привыкаешь постоянно избегать грубости.
Бирн ждал, пока закипит чайник, но Рут посмотрела на часы.
— Знаете что, по-моему, чай можно отложить на другой день. Пора возвращаться. И Саймон ждет, потом мне сегодня нужно пометить кучу белья.
Рут направилась к двери, он проводил ее взглядом до машины. Быть может, он действительно вернется сюда. Поможет Рут реализовать ее мечту и превратит коттедж в подобие дома… Взгляд его лег на пухлый бумажник, оставшийся на книгах. Возврати его теперь же, подумал он, отделайся от денег Питера Лайтоулера.
Положив его в карман пиджака, Бирн оставил коттедж.

Он заблудился. Чтобы сэкономить время, он направился лесом, но узкая роща, пронизанная дорожками и тропками, казалось, завязалась узлом — так что Бирн не нашел дорогу на Тейдон-Бойс.
Все это было настолько глупо, что Бирн просто не верил себе. Судя по положению солнца, Тейдон находился к юго-востоку от поместья, дойти было несложно. Солнце почти не проникало в глубокие тени под большими деревьями, но это ничем не могло помешать ему. Бирн прошел несколько миль, не сомневаясь в том, что рано или поздно найдет дорогу, однако все тропы исчезали в папоротниках и ежевике.
Бирн не мог понять причин подобных блужданий. Он не принадлежал к тем, кто не может обойтись без карты и компаса, и всегда доверял собственному чутью. Он даже привык поддразнивать Кристен, вечно не знавшую куда идти.
Кристен. Сегодня он не вспоминал о ней и вчера тоже. Впервые за последние три месяца он сумел протянуть три дня, не подумав о Кристен, не напомнив себе о том, что произошло с ней.
Бирн уселся на мягкий ворох прелой листвы — спиной к упавшему бревну — и прикрыл глаза от разящего солнца.
Частью ума он понимал, что забвение благотворно: иначе он не придет в себя, иначе не может быть. Кристен должна раствориться в прошлом, и память о ней померкнет.
Тем не менее это было нехорошо. Гнев, вина и горечь мешали этому. Неправильно. Ничто еще не закончилось в его памяти; воспоминание оставалось столь же ярким и страшным.
Он вспомнил, как вышел из дома, направляясь под зимним солнцем к лавке на вершине холма, где продавались газеты, молоко и сигареты.
Там оказался Дэвид.
Он был высок — на пару дюймов выше Бирна. Подстриженные с научной точностью прямые соломенные волосы, карие глаза. В моменты смущения и задумчивости он привык потирать нос.
Ну а смутить Дэвида было нетрудно. В его сердце гнездилось некое воплощение неуверенности. Иногда он заикался. Однажды Бирн заметил, что он никогда не заикается будучи в военной форме. Дэвид только расхохотался, но все-таки потом сказал:
— По-моему, она прячет нас. И в какой-то мере освобождает. Мы преображаемся.
В нем было что-то открытое — в том, как он доверял Бирну и Кристен. Он приходил к ним обедать раз или два в неделю, а по уик-эндам они с Бирном играли в сквош.
Иногда он развлекал Кристен, когда Бирн бывал занят службой.
Он заставил себя прогнать эти мысли. Бесполезно… незачем вновь и вновь возвращаться к этой теме. Была ли Кристен неверна ему? Любила ли она Дэвида?
Он этого не узнает. Обратившись к выработанной им привычке, Бирн заставил внутренний голос умолкнуть. Получалось нечто вроде медитации, только иногда при этом он засыпал, хотя никто не говорил, что во время медитации спят. И, усталый, он вновь уснул, погрузившись в спокойную дрему под древними деревьями.
Резкий крик вороны заставил его открыть глаза.
Впереди на гребне в лучах заходящего солнца вырисовывалась высокая тонкая фигура. Подробности было трудно увидеть, и поначалу Бирн ощутил смятение.
На вершине холма в Мидлхеме стоял Дэвид Кромптон, его светлые волосы трепал ветерок. Но это был Эссекс и Дэвид… Дэвид просто не мог оказаться здесь.
Потом внимание его перестроилось, и Бирн понял, что видит Питера Лайтоулера: белесоватые всклокоченные волосы, блеклый костюм светятся позаимствованным у солнца светом. Он стоял отвернувшись от Бирна, вглядываясь вперед и словно ждал кого-то.
Нет, не кого-то. Их было трое: мужчина и две женщины. Они шевелились, вокруг сияло солнце, и Бирн понял, что прищуривается. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза.
Нет. Он ошибся. Впереди стояло двое мужчин. Лицом друг к другу, один в черной шерсти, другой в кремовом полотне.
Лучи солнца обтекали их, сглаживая контуры. Бирн почти вскочил на ноги, но в кроне серебряной березы справа от него что-то шевельнулось.
На тонкой ветви, прогнувшейся под тяжестью птицы, сидела огромная ворона. Глубокие желтые глаза смотрели на него не моргая. Взгляд этот был полон удивительной требовательности. Бирн оперся ладонью о листья, чтобы подняться, и птица приподняла серовато-черные крылья, едва не слетев с ветви. Ворона была готова наброситься на него, и приоткрытый ее клюв беззвучно грозил.
Можно было не сомневаться: птица нападет на него, как только он поднимется на ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51