Вот одна причина…
— А разве есть и другая?
— Другая та, что этот белый заплатил мне за то, чтобы я позволил себя побить.
И Сэм вытащил из кармана пиджака бумажку, положенную туда его партнером по боксу.
— И вы… согласились? — возмутилась Кюльжан.
— У меня трое малышей, — устало ответил Сэм. — А работу достать человеку с моим цветом кожи, да еще в наше время, дело безнадежное. До войны я был мастером на тракторном заводе. И тогда еще добиться такого высокого положения негру было очень трудно. Потом меня взяли на войну, в танковую часть. А по возвращении домой я уже не мог найти себе работу. Приходится жить случайным заработком. В молодости я увлекался спортом, особенно боксом. Теперь это иногда выручает. Конечно, против профессионала я уже не устою, но для уличного зрелища еще гожусь. Этот белый тоже безработный. О встрече с настоящим боксером ему нечего и мечтать. Вот он и придумал такую комбинацию: заплатить мне пару долларов за то, чтобы я позволил себя публично побить. На такое зрелище у нас любители всегда найдутся. А во время нашей схватки его товарищ заключает с желающими пари и, конечно, всегда выигрывает. Потом они отдают мне мои два доллара из этого выигрыша, а остальное делят пополам. Ничего не поделаешь! Тоже… бизнес!
ПРОСТЫЕ ЛЮДИ НЕ ХОТЯТ ВОЙНЫ
Наконец, из домика к машине вернулся шофер.
— Ну, вылезай как-нибудь дружище, — обратился он к Сэму. — У нашего товарища большое горе. Он извиняется, что не вышел к вам навстречу, но его жена в таком состоянии, что он боится оставлять ее одну хотя бы на самое короткое время.
— Что-нибудь с Генри, наверное? — спросил Сэм.
— Угадал. Ну, пойдем!
— Догадаться немудрено, — ворчал Сэм, осторожно выбираясь из кабины.
— Ранен?
— Убит…
— Проклятая мясорубка! И придумал же кто-то такой ужас, как войны?!
— На эту тему мы уже с тобой говорили. Шагай, шагай… А вы, ребята, идите за нами… Не удивляйтесь нашей дружбе. Мы с ним из одного танка, а тот, к кому мы сейчас приехали, был у нас третьим. Пусть будут прокляты то, кто заставляет нас скрывать такую хорошую вещь, как дружба.
Они вошли в маленький коттедж, который когда-то был, наверное, уютным и даже красивым, но сейчас, изрядно потрепанный временем, выглядел очень невзрачно. Штакетный забор палисадника давно не видел краски и пестрел заплатами. Штукатурка дома местами отвалилась, обнажив кирпич стен. Внутри домика был тот хаос, который характерен для семьи, где долго отсутствует хозяйка.
Но она была дома. Невысокая худенькая женщина в смятом фланелевом халатике металась по комнате. Ее руки были крепко прижаты к груди, глаза смотрели, ничего не видя. Всем своим видом она напоминала птицу, которая, найдя свое гнездо разоренным, отчаянно мечется в поисках птенцов.
Увидя вошедших, женщина приостановилась, потом бросилась к ним и схватила руку шофера.
— Вы слышали, что они сделали с моим мальчиком? — спросила она хрипло. — Вы мужчины! Неужели вы ничего не можете сделать, чтобы спасти своих детей? Каким проклятым надо было увести его от меня на край света, чтобы умертвить? Я даже не могу посетить его могилу, и мой сыночек лежит в чужой земле, не оплаканный своей матерью… Мало того! На его могилу, может быть, плюют те, в чью страну его отправили… И они правы… Тысячу раз правы…
— Элизабет! Что ты говоришь? Подумай! — пытался остановить поток ее слов высокий широкоплечий фермер, производивший рядом со своей женой впечатление великана.
— Замолчи, Джон! — отозвалась женщина. — Я говорю правду… Ты сам это знаешь… Любая женщина мира ответит на мои слезы, на мое горе: «Так тебе и надо! Как ты смела отпустить его убивать корейских женщин и детей? Теперь ты получила по заслугам!» Что меня утешит в моем горе? Уж не эта ли побрякушка?
Она указала на небольшую коробочку, лежавшую на столе.
— Орден «Пурпурного Сердца», — засмеялась она злобно. — Я не хочу ни видеть его, ни прикасаться к нему… Мне кажется, что это окровавленное сердце моего сына взывает об отмщении. Но что я могу сделать? Я только глупая женщина! Я не могу даже понять, кому, зачем нужна эта проклятая война с людьми, которых мы никогда и не видели…
Заломив руки, она упала на постель и зарылась лицом в подушки.
— А ты, Джон Купер? Ты так же думаешь, как твоя жена? — обратился к фермеру шофер.
— У меня от всего этого просто мутится в голове, — ответил тот тихо. — Элизабет права! Горе и стыд! — Вот, что я чувствую. Когда мы на Эльбе братались с советскими солдатами, мы клялись друг другу не допускать больше братоубийственной войны. Мог ли я тогда думать, что через своего сына стану клятвопреступником? Когда его призвали в армию, еще и речи не было ни о какой Корее! Тогда мы еще гордились тем, что мы — американцы. А теперь?
…Но вы устали с дороги. И Сэм еле сидит на своем стуле. И с вами какие-то дети. Я принесу вам хоть молока, что ли. С этим горем, что на нас свалилось, мы даже не подумали об обеде… А что за ребята, которых ты привез?
— Я их подобрал в Чарльстоне… У них здесь никого нет. Они помогли мне выручить беднягу Сэма.
— Боже! Какой у меня беспорядок в доме, — воскликнула, возвращаясь, Элизабет Купер. — Садитесь, Сэм. Здесь вам будет удобнее.
Она придвинула к столу деревянное кресло с высокой спинкой и подложила маленькую подушечку под аккуратно перевязанную голову пострадавшего.
— Бели мой старик наколет дров, я постряпаю что-нибудь на скорую руку… Кажется, в кладовой у нас еще есть кое-какие продукты.
Она переступила порог комнаты и увидела стоящих в прихожей Васю, Валерика и Кюльжан.
— Чьи это дети? — обратилась она к мужчинам. Но никто не успел ей ответить: в комнату с громким плачем вбежала девушка лет шестнадцати. Ее клетчатая косынка сбилась набок, открывая влажные завитки волос, прилипших ко лбу. Маленькие загорелые ноги были покрыты пылью, ворот простенького полосатого платья разорван.
— Джен! Что случилось? — воскликнула Элизабет. Всхлипывая, та рассказывала, что в их дом ворвались полицейские и заявили, что их ферма продана с молотка в уплату долга страховому обществу и чтобы они убирались куда хотят. Я побежала к вам. Неужели за нас никто не вступится?
По угрюмому молчанию мужчин, по их потупленным взглядам девушка поняла, что ее несчастье непоправимо и, вновь залившись слезами, опустилась на ступеньки крыльца.
— Скоро дойдет очередь и до нас, — с горечью сказал Купер. — Мы ведь тоже задолжали банку столько, что никогда не сможем расплатиться.
— Все-таки мне не нравится, что посторонние, хоть и дети, вертятся вблизи нас во время таких разговоров, — опять сказал Купер. — Я отошлю их пока к соседям. У них как раз сейчас собрались ребятишки, и они во что-то играют. У меня возникло еще много вопросов к тебе, Джоржи, и я хочу быть уверен в том, что нас никто не подслушивает.
СТРАННЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ
Вася, Валерик и Кюльжан шли на соседнюю ферму по тропинке, указанной им Купером. На ходу они рассматривали рекомендованные им книжки-комиксы.
— Белиберда какая-то, — заключил Вася, пробежав глазами книжонку под заглавием «Черный ужас». — На каждой странице то убийство, то крушение поезда! И слова какие-то дикие! Как это, например, понять: — «Кранч… пау… зау…», — это говорит бандит. А тот, кого убивают, тоже бормочет что-то непонятное: — «Орг… Уф…» А еще называется «комикс»! Что же тут смешного? Поменяемся книжками, сестренка. Может быть, тебе попалось что-нибудь лучше?
— «Понь Чули — дьяволенок», — ответила девочка, перелистывая свою книжку. — Тут, кажется, приключения какого-то мальчика? Давайте сядем хоть около этого стога и посмотрим, что в ней написано? На ходу читать трудно, а поиграть мы еще успеем.
Дети удобно расположились у стога соломы и начали рассматривать книжку. Она оказалась написанной в том же духе.
— Брр! — сказал Вася. — Если начитаться таких штук, можно вообразить, что убийство — самый нормальный поступок. Давайте выбросим эти книжки!
— Так ведь они же не наши! Фермер будет ругаться!
— Ну, тогда положим их хоть под этот стог соломы, а будем возвращаться обратно захватим и вернем хозяину.
Вася сунул руку с книжками в солому и вдруг вскрикнул. Его рука наткнулась на что-то живое и теплое.
— Здесь кто-то есть, — сказал он испуганно.
— А вдруг здесь прячется какой-нибудь бандит? — шепнула Кюльжан.
— Скорее всего, — сказал Валерик, — просто бедный, бездомный человек. Надо посмотреть… Может быть, он даже болен?
Дети начали осторожно разгребать солому, но спрятавшийся в ней не стал ждать, пока его обнаружат, и сам молча вылез из стога.
Это был совсем молодой юноша, лет семнадцати — восемнадцати, не больше. Цвет его кожи был смугл с красноватым оттенком. Впалые щеки, резко очерченный профиль с орлиным носом и длинные черные, совершенно прямые волосы, в которых сейчас запутались соломинки, выдавали его расу.
— Индеец, — восхищенно шепнул Вася, вспомнив романы Майн-Рида. С минуту длилось молчание. Юноша смотрел на нарушителей его покоя со смелым, даже слегка горделивым выражением. Только слишком плотно сжатые губы и стиснутые в кулаки руки выдавали его напряженное состояние.
— Извините, что мы разбудили вас, — сказал Вася. — Мы не знали. Мы думали, что, может быть, вы больны и нуждаетесь в помощи…
В глазах юноши мелькнуло удивление. С трудом разжав губы, он ответил:
— Это первые человеческие слова, которые я за всю свою жизнь услышал от белых… Если только вы не смеетесь надо мной.
— Но ведь не все же белые одинаковы, — возразил Вася. — Ведь есть и такие, которые не судят о человеке по цвету его кожи.
— Я слышал, что есть и такие люди, — быстро ответил юноша. — Но мне они не встречались. Я жил в глуши, в горах Серро-Пикадо. Это Северная Аргентина. Я пас овец, конечно, не своих. Горсть кукурузы была мне обедом и ужином. Однажды я набрался смелости и попросил хозяина заплатить мне хоть сколько-нибудь за мой труд. Он засмеялся. Я еще раз попросил. Он повернул своего коня, чтобы уехать. Я вцепился в повод. Хозяин ударил меня хлыстом по лицу. У меня все помутилось в глазах! Я вырвал хлыст из его рук, а хозяин ускакал на своем коне.
На другой день пришли полицейские, надели на мои руки и ноги железные браслеты и увезли меня в тюрьму. Суд вынес приговор: десять лет каторги.
Когда я убежал оттуда в первый раз, меня приковали к столбу в поле и намазали лицо патокой. Меня искусали насекомые так, что опухло все лицо и я неделю не мог открыть глаз.
Когда меня поймали после второго побега, то посадили в парильню.
— Что же это за штука? — спросил Валерик.
— Это небольшой деревянный ящик. В нем нельзя ни встать, ни лечь. Вскоре начинается страшная головная боль, потому что шея все время согнута. В конце концов, начинает болеть все тело. Внутри ящика температура до пятидесяти градусов.
Мне опять удалось бежать. На этот раз я не возвращался в свои родные горы. Там опять бы меня нашли. Я ехал на товарных поездах, шел пешком, избегли больших дорог. И вот я здесь. Если меня опять поймают, я покончу с собой. Если вы хотите этого — зовите полицию!
— Не думайте, пожалуйста, о нас так плохо, — пылко запротестовал Вася. — Мы вовсе не хотим, чтобы вас опять мучили!
— Это все, что мне от вас нужно, — быстро ответил юноша. — Прощайте! И если слово благодарности бедного индейца что-нибудь значит для вас — примите его.
Юноша пошел в сторону от тропинки и скоро скрылся из глаз.
Когда дети подошли к соседней ферме, веселая игра была в самом разгаре.
На табуретке под развесистым деревом стоял мальчуган, его крепко держали два других. Третий сидел верхом на толстом суку, с которого спускалась веревка с петлей на конце. Пятый участник игры старательно одевал на шею стоявшего на табуретке мальчугана петлю, уговаривая его не вертеться и дать себя повесить как следует.
— Это же только игра, — услышал Вася. — Мы только на минутку выбьем из-под тебя табуретку и снова подставим или перережем веревку. Правда же, Бен?
— И ты должен мужественно молчать, — прибавил Бен. — Если ты только испортишь нам игру, мы никогда больше не будем называть тебя славным именем «великого убийцы».
Но «великий убийца» никак не соглашался «мужественно молчать», а, наоборот, завопил во все горло.
— Ну, тогда, если он не хочет, чтобы мы его повесили, — сказал недовольно Бен, руководящий этой забавой, — убьем его как-нибудь по-другому. Пустите его! Том, слюнтяй ты этакий! Слезай с табуретки, раз ты не хочешь прославиться!
Но, видимо, Том не страдал повышенным честолюбием, потому что он немедленно спрыгнул на землю и начал усердно жевать извлеченный из кармана початок вареной кукурузы.
— Придумал! — радостно воскликнул третий мальчик, слезая с дерева. — Давайте обольем его бензином и подожжем! Это тоже будет дьявольски интересно!
Услышав это предложение, Том выронил свою кукурузу и разразился диким криком.
— Нет! С ним совершенно невозможно играть, — огорченно вздохнул Бен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— А разве есть и другая?
— Другая та, что этот белый заплатил мне за то, чтобы я позволил себя побить.
И Сэм вытащил из кармана пиджака бумажку, положенную туда его партнером по боксу.
— И вы… согласились? — возмутилась Кюльжан.
— У меня трое малышей, — устало ответил Сэм. — А работу достать человеку с моим цветом кожи, да еще в наше время, дело безнадежное. До войны я был мастером на тракторном заводе. И тогда еще добиться такого высокого положения негру было очень трудно. Потом меня взяли на войну, в танковую часть. А по возвращении домой я уже не мог найти себе работу. Приходится жить случайным заработком. В молодости я увлекался спортом, особенно боксом. Теперь это иногда выручает. Конечно, против профессионала я уже не устою, но для уличного зрелища еще гожусь. Этот белый тоже безработный. О встрече с настоящим боксером ему нечего и мечтать. Вот он и придумал такую комбинацию: заплатить мне пару долларов за то, чтобы я позволил себя публично побить. На такое зрелище у нас любители всегда найдутся. А во время нашей схватки его товарищ заключает с желающими пари и, конечно, всегда выигрывает. Потом они отдают мне мои два доллара из этого выигрыша, а остальное делят пополам. Ничего не поделаешь! Тоже… бизнес!
ПРОСТЫЕ ЛЮДИ НЕ ХОТЯТ ВОЙНЫ
Наконец, из домика к машине вернулся шофер.
— Ну, вылезай как-нибудь дружище, — обратился он к Сэму. — У нашего товарища большое горе. Он извиняется, что не вышел к вам навстречу, но его жена в таком состоянии, что он боится оставлять ее одну хотя бы на самое короткое время.
— Что-нибудь с Генри, наверное? — спросил Сэм.
— Угадал. Ну, пойдем!
— Догадаться немудрено, — ворчал Сэм, осторожно выбираясь из кабины.
— Ранен?
— Убит…
— Проклятая мясорубка! И придумал же кто-то такой ужас, как войны?!
— На эту тему мы уже с тобой говорили. Шагай, шагай… А вы, ребята, идите за нами… Не удивляйтесь нашей дружбе. Мы с ним из одного танка, а тот, к кому мы сейчас приехали, был у нас третьим. Пусть будут прокляты то, кто заставляет нас скрывать такую хорошую вещь, как дружба.
Они вошли в маленький коттедж, который когда-то был, наверное, уютным и даже красивым, но сейчас, изрядно потрепанный временем, выглядел очень невзрачно. Штакетный забор палисадника давно не видел краски и пестрел заплатами. Штукатурка дома местами отвалилась, обнажив кирпич стен. Внутри домика был тот хаос, который характерен для семьи, где долго отсутствует хозяйка.
Но она была дома. Невысокая худенькая женщина в смятом фланелевом халатике металась по комнате. Ее руки были крепко прижаты к груди, глаза смотрели, ничего не видя. Всем своим видом она напоминала птицу, которая, найдя свое гнездо разоренным, отчаянно мечется в поисках птенцов.
Увидя вошедших, женщина приостановилась, потом бросилась к ним и схватила руку шофера.
— Вы слышали, что они сделали с моим мальчиком? — спросила она хрипло. — Вы мужчины! Неужели вы ничего не можете сделать, чтобы спасти своих детей? Каким проклятым надо было увести его от меня на край света, чтобы умертвить? Я даже не могу посетить его могилу, и мой сыночек лежит в чужой земле, не оплаканный своей матерью… Мало того! На его могилу, может быть, плюют те, в чью страну его отправили… И они правы… Тысячу раз правы…
— Элизабет! Что ты говоришь? Подумай! — пытался остановить поток ее слов высокий широкоплечий фермер, производивший рядом со своей женой впечатление великана.
— Замолчи, Джон! — отозвалась женщина. — Я говорю правду… Ты сам это знаешь… Любая женщина мира ответит на мои слезы, на мое горе: «Так тебе и надо! Как ты смела отпустить его убивать корейских женщин и детей? Теперь ты получила по заслугам!» Что меня утешит в моем горе? Уж не эта ли побрякушка?
Она указала на небольшую коробочку, лежавшую на столе.
— Орден «Пурпурного Сердца», — засмеялась она злобно. — Я не хочу ни видеть его, ни прикасаться к нему… Мне кажется, что это окровавленное сердце моего сына взывает об отмщении. Но что я могу сделать? Я только глупая женщина! Я не могу даже понять, кому, зачем нужна эта проклятая война с людьми, которых мы никогда и не видели…
Заломив руки, она упала на постель и зарылась лицом в подушки.
— А ты, Джон Купер? Ты так же думаешь, как твоя жена? — обратился к фермеру шофер.
— У меня от всего этого просто мутится в голове, — ответил тот тихо. — Элизабет права! Горе и стыд! — Вот, что я чувствую. Когда мы на Эльбе братались с советскими солдатами, мы клялись друг другу не допускать больше братоубийственной войны. Мог ли я тогда думать, что через своего сына стану клятвопреступником? Когда его призвали в армию, еще и речи не было ни о какой Корее! Тогда мы еще гордились тем, что мы — американцы. А теперь?
…Но вы устали с дороги. И Сэм еле сидит на своем стуле. И с вами какие-то дети. Я принесу вам хоть молока, что ли. С этим горем, что на нас свалилось, мы даже не подумали об обеде… А что за ребята, которых ты привез?
— Я их подобрал в Чарльстоне… У них здесь никого нет. Они помогли мне выручить беднягу Сэма.
— Боже! Какой у меня беспорядок в доме, — воскликнула, возвращаясь, Элизабет Купер. — Садитесь, Сэм. Здесь вам будет удобнее.
Она придвинула к столу деревянное кресло с высокой спинкой и подложила маленькую подушечку под аккуратно перевязанную голову пострадавшего.
— Бели мой старик наколет дров, я постряпаю что-нибудь на скорую руку… Кажется, в кладовой у нас еще есть кое-какие продукты.
Она переступила порог комнаты и увидела стоящих в прихожей Васю, Валерика и Кюльжан.
— Чьи это дети? — обратилась она к мужчинам. Но никто не успел ей ответить: в комнату с громким плачем вбежала девушка лет шестнадцати. Ее клетчатая косынка сбилась набок, открывая влажные завитки волос, прилипших ко лбу. Маленькие загорелые ноги были покрыты пылью, ворот простенького полосатого платья разорван.
— Джен! Что случилось? — воскликнула Элизабет. Всхлипывая, та рассказывала, что в их дом ворвались полицейские и заявили, что их ферма продана с молотка в уплату долга страховому обществу и чтобы они убирались куда хотят. Я побежала к вам. Неужели за нас никто не вступится?
По угрюмому молчанию мужчин, по их потупленным взглядам девушка поняла, что ее несчастье непоправимо и, вновь залившись слезами, опустилась на ступеньки крыльца.
— Скоро дойдет очередь и до нас, — с горечью сказал Купер. — Мы ведь тоже задолжали банку столько, что никогда не сможем расплатиться.
— Все-таки мне не нравится, что посторонние, хоть и дети, вертятся вблизи нас во время таких разговоров, — опять сказал Купер. — Я отошлю их пока к соседям. У них как раз сейчас собрались ребятишки, и они во что-то играют. У меня возникло еще много вопросов к тебе, Джоржи, и я хочу быть уверен в том, что нас никто не подслушивает.
СТРАННЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ
Вася, Валерик и Кюльжан шли на соседнюю ферму по тропинке, указанной им Купером. На ходу они рассматривали рекомендованные им книжки-комиксы.
— Белиберда какая-то, — заключил Вася, пробежав глазами книжонку под заглавием «Черный ужас». — На каждой странице то убийство, то крушение поезда! И слова какие-то дикие! Как это, например, понять: — «Кранч… пау… зау…», — это говорит бандит. А тот, кого убивают, тоже бормочет что-то непонятное: — «Орг… Уф…» А еще называется «комикс»! Что же тут смешного? Поменяемся книжками, сестренка. Может быть, тебе попалось что-нибудь лучше?
— «Понь Чули — дьяволенок», — ответила девочка, перелистывая свою книжку. — Тут, кажется, приключения какого-то мальчика? Давайте сядем хоть около этого стога и посмотрим, что в ней написано? На ходу читать трудно, а поиграть мы еще успеем.
Дети удобно расположились у стога соломы и начали рассматривать книжку. Она оказалась написанной в том же духе.
— Брр! — сказал Вася. — Если начитаться таких штук, можно вообразить, что убийство — самый нормальный поступок. Давайте выбросим эти книжки!
— Так ведь они же не наши! Фермер будет ругаться!
— Ну, тогда положим их хоть под этот стог соломы, а будем возвращаться обратно захватим и вернем хозяину.
Вася сунул руку с книжками в солому и вдруг вскрикнул. Его рука наткнулась на что-то живое и теплое.
— Здесь кто-то есть, — сказал он испуганно.
— А вдруг здесь прячется какой-нибудь бандит? — шепнула Кюльжан.
— Скорее всего, — сказал Валерик, — просто бедный, бездомный человек. Надо посмотреть… Может быть, он даже болен?
Дети начали осторожно разгребать солому, но спрятавшийся в ней не стал ждать, пока его обнаружат, и сам молча вылез из стога.
Это был совсем молодой юноша, лет семнадцати — восемнадцати, не больше. Цвет его кожи был смугл с красноватым оттенком. Впалые щеки, резко очерченный профиль с орлиным носом и длинные черные, совершенно прямые волосы, в которых сейчас запутались соломинки, выдавали его расу.
— Индеец, — восхищенно шепнул Вася, вспомнив романы Майн-Рида. С минуту длилось молчание. Юноша смотрел на нарушителей его покоя со смелым, даже слегка горделивым выражением. Только слишком плотно сжатые губы и стиснутые в кулаки руки выдавали его напряженное состояние.
— Извините, что мы разбудили вас, — сказал Вася. — Мы не знали. Мы думали, что, может быть, вы больны и нуждаетесь в помощи…
В глазах юноши мелькнуло удивление. С трудом разжав губы, он ответил:
— Это первые человеческие слова, которые я за всю свою жизнь услышал от белых… Если только вы не смеетесь надо мной.
— Но ведь не все же белые одинаковы, — возразил Вася. — Ведь есть и такие, которые не судят о человеке по цвету его кожи.
— Я слышал, что есть и такие люди, — быстро ответил юноша. — Но мне они не встречались. Я жил в глуши, в горах Серро-Пикадо. Это Северная Аргентина. Я пас овец, конечно, не своих. Горсть кукурузы была мне обедом и ужином. Однажды я набрался смелости и попросил хозяина заплатить мне хоть сколько-нибудь за мой труд. Он засмеялся. Я еще раз попросил. Он повернул своего коня, чтобы уехать. Я вцепился в повод. Хозяин ударил меня хлыстом по лицу. У меня все помутилось в глазах! Я вырвал хлыст из его рук, а хозяин ускакал на своем коне.
На другой день пришли полицейские, надели на мои руки и ноги железные браслеты и увезли меня в тюрьму. Суд вынес приговор: десять лет каторги.
Когда я убежал оттуда в первый раз, меня приковали к столбу в поле и намазали лицо патокой. Меня искусали насекомые так, что опухло все лицо и я неделю не мог открыть глаз.
Когда меня поймали после второго побега, то посадили в парильню.
— Что же это за штука? — спросил Валерик.
— Это небольшой деревянный ящик. В нем нельзя ни встать, ни лечь. Вскоре начинается страшная головная боль, потому что шея все время согнута. В конце концов, начинает болеть все тело. Внутри ящика температура до пятидесяти градусов.
Мне опять удалось бежать. На этот раз я не возвращался в свои родные горы. Там опять бы меня нашли. Я ехал на товарных поездах, шел пешком, избегли больших дорог. И вот я здесь. Если меня опять поймают, я покончу с собой. Если вы хотите этого — зовите полицию!
— Не думайте, пожалуйста, о нас так плохо, — пылко запротестовал Вася. — Мы вовсе не хотим, чтобы вас опять мучили!
— Это все, что мне от вас нужно, — быстро ответил юноша. — Прощайте! И если слово благодарности бедного индейца что-нибудь значит для вас — примите его.
Юноша пошел в сторону от тропинки и скоро скрылся из глаз.
Когда дети подошли к соседней ферме, веселая игра была в самом разгаре.
На табуретке под развесистым деревом стоял мальчуган, его крепко держали два других. Третий сидел верхом на толстом суку, с которого спускалась веревка с петлей на конце. Пятый участник игры старательно одевал на шею стоявшего на табуретке мальчугана петлю, уговаривая его не вертеться и дать себя повесить как следует.
— Это же только игра, — услышал Вася. — Мы только на минутку выбьем из-под тебя табуретку и снова подставим или перережем веревку. Правда же, Бен?
— И ты должен мужественно молчать, — прибавил Бен. — Если ты только испортишь нам игру, мы никогда больше не будем называть тебя славным именем «великого убийцы».
Но «великий убийца» никак не соглашался «мужественно молчать», а, наоборот, завопил во все горло.
— Ну, тогда, если он не хочет, чтобы мы его повесили, — сказал недовольно Бен, руководящий этой забавой, — убьем его как-нибудь по-другому. Пустите его! Том, слюнтяй ты этакий! Слезай с табуретки, раз ты не хочешь прославиться!
Но, видимо, Том не страдал повышенным честолюбием, потому что он немедленно спрыгнул на землю и начал усердно жевать извлеченный из кармана початок вареной кукурузы.
— Придумал! — радостно воскликнул третий мальчик, слезая с дерева. — Давайте обольем его бензином и подожжем! Это тоже будет дьявольски интересно!
Услышав это предложение, Том выронил свою кукурузу и разразился диким криком.
— Нет! С ним совершенно невозможно играть, — огорченно вздохнул Бен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45