Он был очень хороший ткач, но на фабрике этого было не нужно. Ведь главную работу делали машины, а ткачу оставалось только наблюдать за ними. И фабриканты догадались, что это может делать и женщина и даже ребенок. А платить им ведь можно гораздо меньше, чем мужчинам.
И вот тканей стали вырабатывать столько, что на них уже не было спроса. Многие фабриканты закрыли свои фабрики или сократили рабочих. А когда этот, как они называли, «кризис», кончился, — вместо мужчин набрали женщин и детей.
Мой отец от горя и стыда перед нами бросился в канал. Его принесли домой уже мертвым. Так машины съели и его. Моя мать пережила его ненадолго. Я осталась с двумя братишками меньше моего Георга.
Я была хорошей кружевницей. Богатые госпожи охотно покупали мою работу. Мы жили неплохо. Я с братьями переехала в Лондон, где было больше спроса на кружева. Но скоро мне тоже пришлась поступить на фабрику, потому что изобрели кружевную машину.
Уходя на работу, я запирала мальчиков в комнате. Однажды зимой, когда я вернулась с фабрики, я нашла замок с нашей двери сорванным. Я вошла в комнату и увидела младшего братишку в страшных пузырях от ожогов. На полу лежал чайник, в котором я перед уходом на работу кипятила им чай. Старший брат исчез. Соседка рассказала, что, услышав отчаянный крик в моей комнате, она сорвала замок с двери. Старший брат тут же юркнул у ее ног в дверь и убежал. Наверно, он нечаянно обварил младшего.
Я долго искала его, моего бедняжку. Заявляла в полицию. Но так и не могла найти и до сих пор не знаю, жив ли он. Младший умер через два дня в больнице для бедных.
Я боялась одиночества и скоро вышла замуж за Джоржа Шарпа, рабочего машинного отделения нашей фабрики. Я перешла к нему в комнату. Мы жили с ним душа и душу, утешая и поддерживая друг друга во всех трудных случаях жизни. И хоть рабочим лучше не иметь детей, как проповедовал даже один священник, мы были очень рады, когда родился наш Георг.
Когда ему исполнилось четыре года, случилось большое несчастье. По фабричным правилам, рабочий машинного отделения должен чистить машину во время перерывов на завтрак или обед, чтобы не пропадал ни один час рабочего времени. И вот большинство рабочих, обслуживающих машины, чтобы не терять минуты отдыха, чистили машины на ходу с риском для своей жизни. Особенно было страшно чистить машину там, где приводные ремни. Стоило только чуть отвлечься, и рабочий, подхваченный ремнем, с быстротой молнии уносился машиной и с такой силой ударялся о пол или потолок, что в нем ни одна косточка не оставалась целой.
На моих глазах погибла девушка, которую приводной ремень подхватил и перебросил пятьдесят раз. Если бы фабрикант засчитывал время, которое нужно для чистки машины, в рабочие часы, никому бы и в голову не пришло чистить машины на ходу, как это сделал и мой бедный Джо. Он остался жив, но только потому, что попросил товарища последить за ним и, если что, остановить машину. Но два месяца он пролежал в больнице, а когда вышел из нее, его место, конечно, было занято. Рука у него так и не зажила как следует, и мы стали жить только на мой заработок.
Чтоб хоть чем-нибудь помочь мне, он выполнял всю домашнюю работу. Я видела, что он делает все, что в его силах, и мы, несмотря на нужду, жили очень дружно. Но после моей болезни я тоже лишилась работы, и мы были вынуждены отвести на фабрику моего мальчика. Жить вчетвером на его заработок было невозможно, и мой бедный Джо, чтобы, как он оказал, избавить нас от лишнего рта, попросился в работный дом.
С тех пор мы видимся с ним только по воскресеньям и то не в каждое. И эти дни для нас обоих являются праздником. Работный дом хуже тюрьмы! Да вы сами сегодня увидите, какие там порядки…
— А разве не было другого выхода? — спросил Вася. — Вы ниоткуда не могли получить какой-нибудь пенсии или пособия?
— По новому закону о бедных — нет. Еще тридцать лет тому назад был другой закон. Бедные еженедельно получали пособие в своем приходе. Но потом власти решили, что это слишком разорительно для страны и развивает лень среди бедняков. По новому закону допускается только один вид помощи — прием в работные дома. Ну вот, мы почти и дошли до того места, где живет наш бедный Джо.
Они подходили к небольшому мосту, построенному для пешеходов через узкую, вонючую речку, черную от грязи и отбросов. На ее низменном берегу был ряд зеленовато-черных, покрытых плесенью луж.
Выше моста расположились кожевенные заводы, еще выше красильни, отбросы которых сливались в эту же речку. Дальше шел ряд домов, черных от дыма, с разбитыми стеклами окон. Фоном этому пейзажу служило кладбище для бедных, а в стороне возвышался работный дом, огороженный высокими зубчатыми стенами и действительно напоминавший тюрьму.
Они перешли мост и уже перебирались через кучи мусора и нечистот к домам, когда Вася услышал душераздирающий хохот вперемежку с воплями и стонами, исходившими из дома, огороженного колючей проволокой.
— Что здесь такое? — спросил он, приостановившись.
— Здесь дом для умалишенных бедняков, — ответила Мэри Шарп. — Если вам неприятно, можно обойти его и пройти другим переулком.
— Я не боюсь, — запротестовал Вася. — Я просто не понял, что здесь такое. — И он демонстративно пошел вперед.
Здание дома для умалишенных, или, как его называли короче, «сумасшедший дом», когда-то было выкрашено в желтую краску, ставшую просто грязной. Зарешеченные окна без стекол давали возможность прохожим слышать все, что происходило в стенах этого печального заведения.
Когда они уже миновали «сумасшедший дом», Васе показалось, что их хозяйку кто-то окликнул по имени, и он остановился.
— Мэри! Мэри Шарп! — услышал он вторично.
Миссис Шарп тоже услышала голос, зовущий ее. Она подошла к проволоке, стараясь определить, кому принадлежит бледное лицо, показавшееся в решетке окна.
— Боже мой! Это вы, Анни! — воскликнула она. — Когда я была последний раз у моего бедного Джо, вы ведь были совершенно здоровы!
Обливаясь слезами, стоявшая за решеткой женщина рассказала, что надзирательница работного дома отправила ее сюда в наказание за то, что она отказалась идти в церковь.
— А как я могла идти, вы подумайте, милая Мэри? Ведь моя девочка заболела. Бедняжка всю ночь металась в бреду и заснула у меня на руках только к утру. Когда я попробовала положить ее, девочка опять проснулась и заплакала. Ну как я могла идти молиться, зная, что в это время моя дочка плачет и зовет меня!
— Здесь мне ничуть не хуже, чем в работном доме, но я страшно беспокоюсь за девочку. Я ее не видела уже две недели! Умоляю вас, Мэри! Узнайте как-нибудь, что с ней? А когда пойдете обратно, скажите мне. Вы ведь это сделаете для меня, моя дорогая?
— Конечно, Анни. Можете не беспокоиться, — горячо ответила миссис Шарп. — Я взяла бы к себе вашу крошку на время, пока вас не выпустят отсюда, но ведь вы сами знаете, как мы живем. А как там мой старик?
Прежде чем ответить, Анни несколько замялась.
— Ну, все равно, вы сами узнаете, — сказала она. — Его заставили разбивать камни… От тяжелой работы рана на его руке открылась, сильно загрязнилась и гноятся. Тогда его поставили к водяному насосу, чтобы он качал воду здоровой рукой. Но он был сильно истощен. Он попробовал обратиться с жалобой, но после этого с ним стали обращаться еще хуже. Лучше бы вы его взяли оттуда. По крайней мере, он хоть умер бы у вас на руках.
Смертельно побледнев, Мэри Шарп быстро пошла к работному дому.
— Не забудьте узнать о моей девочке! — со слезами кричала ей вслед Анни.
В будке перед воротами работного дома сидел старый сторож, одетый в форменную одежду тюремного образца, присвоенную всем обитателям этого филантропического учреждения.
— Разрешите мне пройти на свидание с Джоржем Шарпом, — задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы, попросила Мэри. — Я узнала, что он болен и принесла ему немного еды.
— Вы ведь знаете порядок, мэм, — ответил сторож. Свидания даются только по разрешению старшего надзирателя. Я сейчас пойду доложу ему. Посидите минутку здесь на скамеечке. Мне приказано открыть ворота для вывоза покойника. Потом я сейчас же пройду к надзирателю.
Мэри Шарп послушно села на указанное ей место. Девочка, лежавшая теперь на руках Валерика, раскапризничалась, и мать, взяв ее на руки, отломила кусочек сэндвича. Но малютка отталкивала хлеб и тянулась к бутылке с молоком.
— Нельзя, нельзя, доченька, — терпеливо уговаривала ее Мэри. — Ведь это для твоего больного папы. Придем домой — я сварю тебе овсянки…
Занятая возней с ребенком и своими грустными мыслями, миссис Шарп только торопливо перекрестилась, когда мимо нее проехала телега с гробом, сколоченным из некрашеных досок.
Она нетерпеливо посмотрела на сторожа.
— Сейчас, сейчас, мэм, — заторопился, тот. — Я понимаю… У меня самого семья, которую я нижу очень редко.
Но прошло не меньше четверти часа, пока сторож вернулся в сопровождении надзирателя. Он был явно смущен и старался не смотреть на Мэри Шарп. Та при виде начальства быстро встала и, передав ребенка Кюльжан, низко поклонилась.
— Вы, кажется, были женой Джоржа Шарпа? — деревянным голосом спросил надзиратель.
— Почему «была», сэр? — удивилась Мэри Шарп. — Я и есть его жена… Хоть он сейчас и находится в вашем доме, но я все-таки его жена… А это его дочь, — показала она на ребенка.
— Вы были его женой, — невозмутимо поправил надзиратель. — Теперь вы, слава богу, вдова. Поскольку покойный был вам в тягость и вы сами привели его сюда, вы должны только радоваться этому.
— Он… Умер? — заикаясь, спросила Мэри.
— Третьего дня. Да его только что повезли на кладбище для бедных. Вы разве не видели телегу с гробом?
С минуту Мэри Шарп стояла совершенно неподвижно, потом она вдруг резко повернулась и бросилась бежать в том направлении, куда направилась телега с телом ее мужа. Боясь за ее рассудок, ребята поспешили следом.
Добежав до широкой дороги, ведущей в Лондон, Мэри вдруг остановилась. Навстречу ей возвращалась та же телега уже без гроба. Женщина подошла к кучеру и молча вцепилась в его рукав.
— Вы отвозили на кладбище гроб с телом ее мужа, — поспешно сказал Вася, опасаясь, что кучер может грубо оттолкнуть несчастную.
— Разве его уже похоронили? — дрожащим голосом спросила Кюльжан.
— Здесь это дело недолгое, — ответил возница. — Ведь кладбище стоит на болоте… Общая яма всегда наготове. Чуть притрусят сверху землей, пока кладбищенский поп пробормочет несколько слов и… кончен путь бедняка. Это вдова его, значит? Наши-то «благодетели», видно, и с телом ей проститься не дали.
Ожесточенно сплюнув, возница с сердцем ударил вожжами лошадь и, высказав таким образом свое сочувствие, тронулся дальше.
Мэри Шарп растерянно посмотрела ему вслед, потом ее взгляд упал на дочь, опять залившуюся громким плачем. Она сделала к ней движение и вдруг, пошатнувшись, упала вниз лицом на каменную мостовую.
Кюльжан долго возилась с бедной женщиной, стараясь привести ее в чувство, но все попытки оставались безрезультатными. Между тем, оставлять ее на дороге было невозможно. Из города уже потянулись подводы я фургоны фермеров, возвращавшихся с базара.
Пара лошадей, запряженных в большой крытый фургон, увидя распростертое посредине дороги тело, резко метнулась в сторону. Из фургона выскочил фермер в плисовом костюме и широкополой шляпе.
— Ворон ловите, Джемс, — крикнул он с сердцем кучеру. — Видно, перехватили как следует в трактире?
— Я не виноват, сэр, — оправдывался тот. — Посмотрите, чего испугались лошади?
Вася быстро подошел к хозяину фургона.
— Простите, сэр, — оказал он, — прошу вас, помогите этой женщине… Она лежит без сознания и мы не знаем, что с ней делать Ее зовут Мэри Шарп… Ее мужа только что похоронили…
С минуту фермер стоял неподвижно, осмысливая сказанное мальчиком. Потом медленно подошел к женщине и всмотрелся в ее лицо.
— Черт возьми! Это действительно, кажется, Мэри, — пробурчал он, оглядываясь на Васю. — Эй, Джемс! Подай мою фляжку с виски.
Без малейшего усилия он поднял с мостовой бесчувственную женщину, положил на край фургона и, приподняв ее голову, попытался напоить из фляги. С трудом разжав лезвием ножа стиснутые зубы женщины, фермер добился-таки, что она сделала конвульсивный глоток, закашлялась и, наконец, открыла глаза.
— Здравствуй, Мэри… Это я, твой брат Робби, — сказал фермер размякшим от нежности голосом. — А я уж думал, что мы никогда не встретимся. Вот бы не подумал, что это ты! Ведь я помню тебя молодой и красивой.
А мне, знаешь ли, повезло в жизни. Когда я с перепугу убежал из дома, то зашел так далеко, что не мог найти дорогу обратно. Меня подобрал старый фермер, у которого все дети почему-то умирали в грудном возрасте. Узнав, что у меня нет родителей, он усыновил меня. Когда я подрос, я работал с ним в поле, огороде и в саду. Моя приемная мать имела в Лондоне постоянных покупателей и всегда выгодно сбывала наши продукты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45