Ее? Или собственное «я», возникшее в глухой деревне? Тебя запомнят. О тебе будут думать. Твое отражение останется там надолго вместе со снимком. Да и без него тоже.
— Ну, если так рассуждать, то вообще надо от людей держаться подальше. Как ни крути, а твое отражение всегда остается где-то. Но мы не можем жить сами по себе, без других.
— На физическом плане — да, не можем. Но я ведь не об этом, и ты прекрасно меня понимаешь, только сам себе не хочешь признаться в понимании. Почему мы стремимся к людям?
Что— то щелкнуло у него в голове -звонко, оглушительно… и он услышал собственные слова:
— Мы строим клетку общения… — Но тут же, спохватившись, он возразил сомнамбулическому высказыванию: — А если это великие люди, способные изменить наше видение мира?
— Изменят ли? — насмешливо произнесла Лиза-дубль. — Или ты желаешь приблизиться к ним просто потому, чтобы потом, где-то в другом месте, рассказывать о том, как общался с великими? И твое «я» еще немножко подрастет — в чужих глазах и в твоих собственных. Но тем самым ты только строишь новую клетку, крепче прежней… ты сокращаешь степени своей свободы, сам того не замечая. Точнее, не желая замечать. И осознавать.
Ущелье резко повернуло влево, а за поворотом горы вдруг распластались в долину, небольшую и уютную, усеянную пышными кустами, — но здесь, похоже, не было никаких деревенек… зато прямо на пути синего чудища встал громадный черный лось.
Плавно остановив машину, Лиза-дубль сложила руки на руле и опустила на них подбородок, задумчиво глядя на царственного зверя. Ветвистые рога чуть склонились, как будто лось приветствовал проезжих, но с места гигант не стронулся.
— Чего это он? — осторожно спросил Максим.
— Самоутверждается, — тихо ответила Елизавета Вторая. — Не надо ему мешать. У него тоже есть «я»… и немалое, судя по всему.
— Но если взращивание собственного «я» приносит вред личности, — возразил Максим, — не лучше ли прервать процесс?
— Не наше это дело, — благодушно откликнулась Лиза-дубль. — Сам разберется. Со временем.
Но Максим не удержался и осторожно потянул к себе фотокамеру. Сняв с объектива крышку, он, стараясь не делать резких движений, высунулся в окно и навел фотоаппарат на черное диво. Щелкнул негромко спуск, едва слышно прошуршала пленка, перематываясь, и поскольку лось не испугался и не сбежал, Максим на всякий случай сделал еще один снимок.
А потом они долго сидели молча, глядя на лесного красавца… а тот, вдоволь натешив самолюбие, вдруг шевельнул длинными ногами — и исчез.
Глава пятая
Дальше и в самом деле начались предсказанные Елизаветой Второй овраги, насыщенные влагой текущих в их глубинах ручьев, и синее чудище медленно и осторожно переползало с одного их берега на другой по шатким и скользким мостикам, сооруженным из тонких осклизлых бревен, природой своей не обозначенных для подобной работы. Максим сидел не дыша, и каждый раз, когда колеса танка касались края очередного моста, преисполнялся уверенности, что этот миг его жизни — последний. Однако синее чудище снова и снова благополучно переваливало на противоположный берег и тащилось дальше, урча и хмыкая на подъемах и тихо, безмолвно скатываясь вниз на спусках. Вокруг пахло гнилью и тиной, и размокшей древесной корой, и сырым песком, и набухшей от сырости травой… и чем-то еще, совершенно непонятным, неуловимо-миндальным, с привкусом лаванды и мяты… и аниса?
Максим, сам не понимая почему, сосредоточенно вникал в загадочный аромат, пытаясь определить его составные части, но терялся в незнакомых оттенках… что-то совершенно чуждое его восприятию витало в воздухе. Невозможно постичь то, что никак не соприкасается с прежним опытом жизни… но он ведь не помнил этого опыта, он не знал своей прежней жизни… и потому не ослаблял усилий, надеясь, что где-то в глубине потока сознания сработает некое реле и включится очередной кусочек воспоминаний… и тут же подумал: давненько что-то не представали передо мной таинственные картинки… с того самого момента, как я сжег свою тень… сжег тень? И отсек эхо. И перестал вспоминать? Вспоминать отрывочно.
Может быть, в глубинах его ума зреет окончательное и бесповоротное воспоминание, и потому сознание не тратит сил на мелкие и не особо значимые моменты прежней жизни?
Но при чем тут незнакомый запах? Почему вдруг одно связалось с другим?
— Ягодой пахнет, — сказала Лиза-дубль. — В здешних лесах водится особая ягода… больше нигде такой нет, эндемичный вид. Местные ее Калигулой зовут.
— Как? — ошеломленно переспросил он. — Калигулой? Но почему — Калигулой?
— Да откуда мне знать! — рассмеялась Елизавета Вторая. — У них спроси.
— Кого тут спрашивать-то? — сердито пробормотал Максим. — Волка серого? Или того лося с болезненно разросшимся «я»?
Лиза— дубль фыркнула, и тут же позади послышалось ответное фырканье мадам Софьи Львовны. Максим успел забыть о присутствии чернохвостки, но тут обернулся и увидел, что кошка устроилась на свободном пятачке, оставшемся среди груза после высадки мужичонки, и развалилась вверх пузом, развлекаясь тем, что трепала когтями носок, прикушенный поставленным на попа небольшим чемоданчиком.
— Вот еще существо с чрезмерным самомнением, — усмехнулся он.
— Ну, этот как посмотреть, — возразила Елизавета Вторая. — На самом-то деле мадам Софья — не просто мудрейшее существо, но еще и скромнейшее в своих потребностях. Просто она не любит, когда ее беспокоят понапрасну, мешают.
— Чему мешают? Чем она таким занята? — спросил Максим. — Сочиняет роман? Строит новую картину мира, ломая все существующие парадигмы?
— Вполне возможно, — ответила Лиза-дубль, и непонятно было, к чему это относится — к сочинению романа или к гипотетической перестройке структуры вселенной. Но уточнять он не стал, решив, что пора уже и самому начать понемногу разбираться в странной новой реальности, окружившей его после пробуждения. Анализировать. Сопоставлять. Разрешать сомнения.
Но… что и с чем сопоставить человеку, лишенному прошлого? Нормальные люди всю свою жизнь строят на памяти. Они и в мыслях, и в делах постоянно дублируют своих дедов-прадедов, родителей, наставников… а он не помнит ни тех, ни других. Нормальные люди ориентируются на речевые и поведенческие стереотипы, привитые воспитанием… а он все растерял. Конечно, будет накапливаться новый жизненный опыт… но это совсем другое дело.
Елизавета Вторая сказала, останавливая танк и тем самым остановив раздумья спутника:
— Придется объезд искать. Но, пожалуй, сначала мы перекусим. Ты не против? Я ужасно проголодалась.
— Я тоже, — сообщил он, лишь теперь осознав томное состояние собственного желудка, грустно напоминавшего о своих простых потребностях… а потом посмотрел вперед: — Ты сказала, объезд? А…
А что, собственно, собиралась объезжать Лиза-дубль?
Впрочем, впереди дорога снова шла под уклон, внизу же раззявился очередной овраг. Но через него, как и через все предыдущие, был налажен бревенчатый мостик. И ничем этот мостик, на взгляд Максима, не отличался от тех, которые уже благополучно выдержали вес синего чудища.
— Нет, этот мост под нами рухнет, — твердо сказала Елизавета Вторая. — Поищем другой. После обеда.
Она повернулась и задумчиво осмотрела гору мелочей, явно не помня, куда она запихнула съедобную часть груза. Мадам Софья Львовна, отлично понявшая, о чем речь, и поддержавшая идею, поспешила на помощь. Язвительно мяукнув, она вскарабкалась на свалку барахла и принялась драть когтями огромный пакет из толстого жесткого полиэтилена, прижатый к самой крыше в задней части салона.
— О! — воскликнула Лиза-дубль. — Спасибо, мадам. Достань-ка его, — скомандовала она, повернувшись к Максиму. — Только… ну да, отсюда никак. Придется выйти и открыть заднюю дверцу.
Максим молча вышел наружу, но едва его ноги коснулись влажной земли, как аромат ягоды-Калигулы вдруг хлынул в его ноздри, заполнил тело и ум, насквозь пропитав их терпкой нежностью и тихим, едва заметным светом… враз ослабев, Максим сел на обочину и уставился на колесо. По колесу, как по экрану телевизора, побежали картинки. Он вспомнил… вспомнил, вспомнил! Он был журналистом. Ну конечно же, он был журналистом, он действительно был журналистом! Он не знал пока что своего имени, но это было и неважно. Он работал в большой и очень популярной газете, выходящей огромным по нынешним временам тиражом… он писал обо всем на свете, он знал все, ему все было интересно… и он ночи напролет сидел за компьютером, ища разные справки и пытаясь уловить нечто новое…
Что— то хлопнуло в голове. Стоп.
Ладно, наплевать, он понял — пока не надо о компьютере. Но о жизни-то можно? Просто о жизни, его собственной, потерянной… он был женат. Ну да, это он уже давно сообразил, но… но почему разошелся? На колесе снова замелькали кадры… нервная женщина, которой вечно не хватало денег на ее бесконечные прихоти… как ее звали? Наталья. Вроде бы Наталья. Чем она занималась? Ничем. Домохозяйка… не желающая обременять себя детьми. А он хотел детей… И вдобавок к ней — нервная теща, несущая в себе неистребимое убеждение в том, что если результат твоего труда нельзя потрогать руками — ты не работаешь… всех балерин — к станку… всем художникам — метлы в руки… всех певцов — на поля, пахать… но ведь на самом-то деле результат любого труда материален, даже если это просто звук, издаваемый вокалистом… звук обладает волновой природой, а волна — это что? Энергия? Но энергия — разве материя? Вроде бы да… или нет… К черту, не стоит путаться в мелочах…
В глазах на мгновение потемнело, но тут же снова проявился солнечный свет, приглушенный лесом. Напротив, у колеса, сидела мадам Софья Львовна, обернувшая белые лапки тощим черным хвостом, и смотрела на него серьезно и сочувственно. Справа от него стояла на дороге Елизавета Вторая, светящаяся мягким состраданием. На плече Лизы-дубль пристроился крохотный серый бельчонок, он самозабвенно грыз крекер.
— Я кое-что вспомнил, — тихо сказал Максим. — Очень немногое, но зато — по-настоящему, уверенно. Я знаю, кто я… но пока что не в смысле имени, а в смысле рода деятельности.
— Да, я видела, — спокойно произнесла Елизавета Вторая. — Отдышался? Это только начало, но теперь, я уверена, процесс пойдет быстрее. И не так болезненно. Давай обедать. Мы с мадам уже все приготовили.
— Я что, так долго был в отключке?
— Ну, мы ведь не банкет на сто персон организовывали, — прозвучало в ответ.
Он встал, ожидая от тела непокорности, как это случается после долгого пребывания в одной позе, однако, судя ощущениям, он сидел на обочине лишь несколько минут. Надо же… насколько все-таки внутренний ток времени отличается от внешнего, подумал он… ему-то казалось, что картинки мелькали перед ним целую вечность… хотя их смысл и содержание излагались в десятке-другом слов.
Обед был сервирован внутри синего чудища, между передними сиденьями. Лиза-дубль пристроила там одну из коробок, входивших в состав дорожных мелочей, а на коробку поставила пластмассовые емкости из китайского набора для пикников. Одну из емкостей наполняла картошка в мундире, другую — малосольные огурчики вперемешку с малиновой редиской, украшенной белыми пятнышками, третью — жареные куриные ляжки; в натюрморт входили еще маленькие круглые штуковины, имитирующие помидоры, — с солью, перцем и горчицей, а также вьетнамская корзинка с ломтями круглого ржаного хлеба. И еще тут были две полуторалитровые бутыли с рыжей «Фантой» и пачка бумажных салфеток. При виде съестного Максим судорожно сглотнул, внезапно ощутив лютый голод.
— Ну и ну, — сказал он, — как будто целую вечность не ел. — И он, мгновенно впрыгнув в танк, схватил окорочок покрупнее и вгрызся в него.
— Кто знает, может, так оно и было, — усмехнулась Елизавета Вторая, неторопливо забираясь в синее чудище. Бельчонок тремя лапками вцепился в нее, четвертой старательно удерживая огрызок крекера и явно не собираясь ни покидать теплый насест, ни отказываться от угощения. Максим, набивая рот картошкой, в очередной раз подумал о том, что у этой девушки весьма необычные отношения с животным миром. Ну, кошка — существо хотя и самостоятельное, но все же домашнее. А змея, танцевавшая под «Солнечную песню»? А лось… Максим теперь уже был уверен, что лось вышел на дорогу совсем не ради самоутверждения, а просто для того, чтобы поздороваться с Лизой-дубль. Теперь вот бельчонок… дикое лесное дитя, однако сидит на плече человека и грызет печенье, ничего не боясь. Кто же она такая, эта самая Лиза-дубль?…
— Где твой хрустальный шар? — неожиданно спросила Елизавета Вторая, бросая за окно куриную косточку и облизывая пальцы.
— Шар? — Он не сразу понял, о чем речь. Но в следующую сообразил. — А… в сумке, кажется.
— Ты уверен, что взял его с собой, а не оставил в доме? — Лиза-дубль открыла одну из бутылок с оранжевым питьем и глотнула прямо из горлышка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Ну, если так рассуждать, то вообще надо от людей держаться подальше. Как ни крути, а твое отражение всегда остается где-то. Но мы не можем жить сами по себе, без других.
— На физическом плане — да, не можем. Но я ведь не об этом, и ты прекрасно меня понимаешь, только сам себе не хочешь признаться в понимании. Почему мы стремимся к людям?
Что— то щелкнуло у него в голове -звонко, оглушительно… и он услышал собственные слова:
— Мы строим клетку общения… — Но тут же, спохватившись, он возразил сомнамбулическому высказыванию: — А если это великие люди, способные изменить наше видение мира?
— Изменят ли? — насмешливо произнесла Лиза-дубль. — Или ты желаешь приблизиться к ним просто потому, чтобы потом, где-то в другом месте, рассказывать о том, как общался с великими? И твое «я» еще немножко подрастет — в чужих глазах и в твоих собственных. Но тем самым ты только строишь новую клетку, крепче прежней… ты сокращаешь степени своей свободы, сам того не замечая. Точнее, не желая замечать. И осознавать.
Ущелье резко повернуло влево, а за поворотом горы вдруг распластались в долину, небольшую и уютную, усеянную пышными кустами, — но здесь, похоже, не было никаких деревенек… зато прямо на пути синего чудища встал громадный черный лось.
Плавно остановив машину, Лиза-дубль сложила руки на руле и опустила на них подбородок, задумчиво глядя на царственного зверя. Ветвистые рога чуть склонились, как будто лось приветствовал проезжих, но с места гигант не стронулся.
— Чего это он? — осторожно спросил Максим.
— Самоутверждается, — тихо ответила Елизавета Вторая. — Не надо ему мешать. У него тоже есть «я»… и немалое, судя по всему.
— Но если взращивание собственного «я» приносит вред личности, — возразил Максим, — не лучше ли прервать процесс?
— Не наше это дело, — благодушно откликнулась Лиза-дубль. — Сам разберется. Со временем.
Но Максим не удержался и осторожно потянул к себе фотокамеру. Сняв с объектива крышку, он, стараясь не делать резких движений, высунулся в окно и навел фотоаппарат на черное диво. Щелкнул негромко спуск, едва слышно прошуршала пленка, перематываясь, и поскольку лось не испугался и не сбежал, Максим на всякий случай сделал еще один снимок.
А потом они долго сидели молча, глядя на лесного красавца… а тот, вдоволь натешив самолюбие, вдруг шевельнул длинными ногами — и исчез.
Глава пятая
Дальше и в самом деле начались предсказанные Елизаветой Второй овраги, насыщенные влагой текущих в их глубинах ручьев, и синее чудище медленно и осторожно переползало с одного их берега на другой по шатким и скользким мостикам, сооруженным из тонких осклизлых бревен, природой своей не обозначенных для подобной работы. Максим сидел не дыша, и каждый раз, когда колеса танка касались края очередного моста, преисполнялся уверенности, что этот миг его жизни — последний. Однако синее чудище снова и снова благополучно переваливало на противоположный берег и тащилось дальше, урча и хмыкая на подъемах и тихо, безмолвно скатываясь вниз на спусках. Вокруг пахло гнилью и тиной, и размокшей древесной корой, и сырым песком, и набухшей от сырости травой… и чем-то еще, совершенно непонятным, неуловимо-миндальным, с привкусом лаванды и мяты… и аниса?
Максим, сам не понимая почему, сосредоточенно вникал в загадочный аромат, пытаясь определить его составные части, но терялся в незнакомых оттенках… что-то совершенно чуждое его восприятию витало в воздухе. Невозможно постичь то, что никак не соприкасается с прежним опытом жизни… но он ведь не помнил этого опыта, он не знал своей прежней жизни… и потому не ослаблял усилий, надеясь, что где-то в глубине потока сознания сработает некое реле и включится очередной кусочек воспоминаний… и тут же подумал: давненько что-то не представали передо мной таинственные картинки… с того самого момента, как я сжег свою тень… сжег тень? И отсек эхо. И перестал вспоминать? Вспоминать отрывочно.
Может быть, в глубинах его ума зреет окончательное и бесповоротное воспоминание, и потому сознание не тратит сил на мелкие и не особо значимые моменты прежней жизни?
Но при чем тут незнакомый запах? Почему вдруг одно связалось с другим?
— Ягодой пахнет, — сказала Лиза-дубль. — В здешних лесах водится особая ягода… больше нигде такой нет, эндемичный вид. Местные ее Калигулой зовут.
— Как? — ошеломленно переспросил он. — Калигулой? Но почему — Калигулой?
— Да откуда мне знать! — рассмеялась Елизавета Вторая. — У них спроси.
— Кого тут спрашивать-то? — сердито пробормотал Максим. — Волка серого? Или того лося с болезненно разросшимся «я»?
Лиза— дубль фыркнула, и тут же позади послышалось ответное фырканье мадам Софьи Львовны. Максим успел забыть о присутствии чернохвостки, но тут обернулся и увидел, что кошка устроилась на свободном пятачке, оставшемся среди груза после высадки мужичонки, и развалилась вверх пузом, развлекаясь тем, что трепала когтями носок, прикушенный поставленным на попа небольшим чемоданчиком.
— Вот еще существо с чрезмерным самомнением, — усмехнулся он.
— Ну, этот как посмотреть, — возразила Елизавета Вторая. — На самом-то деле мадам Софья — не просто мудрейшее существо, но еще и скромнейшее в своих потребностях. Просто она не любит, когда ее беспокоят понапрасну, мешают.
— Чему мешают? Чем она таким занята? — спросил Максим. — Сочиняет роман? Строит новую картину мира, ломая все существующие парадигмы?
— Вполне возможно, — ответила Лиза-дубль, и непонятно было, к чему это относится — к сочинению романа или к гипотетической перестройке структуры вселенной. Но уточнять он не стал, решив, что пора уже и самому начать понемногу разбираться в странной новой реальности, окружившей его после пробуждения. Анализировать. Сопоставлять. Разрешать сомнения.
Но… что и с чем сопоставить человеку, лишенному прошлого? Нормальные люди всю свою жизнь строят на памяти. Они и в мыслях, и в делах постоянно дублируют своих дедов-прадедов, родителей, наставников… а он не помнит ни тех, ни других. Нормальные люди ориентируются на речевые и поведенческие стереотипы, привитые воспитанием… а он все растерял. Конечно, будет накапливаться новый жизненный опыт… но это совсем другое дело.
Елизавета Вторая сказала, останавливая танк и тем самым остановив раздумья спутника:
— Придется объезд искать. Но, пожалуй, сначала мы перекусим. Ты не против? Я ужасно проголодалась.
— Я тоже, — сообщил он, лишь теперь осознав томное состояние собственного желудка, грустно напоминавшего о своих простых потребностях… а потом посмотрел вперед: — Ты сказала, объезд? А…
А что, собственно, собиралась объезжать Лиза-дубль?
Впрочем, впереди дорога снова шла под уклон, внизу же раззявился очередной овраг. Но через него, как и через все предыдущие, был налажен бревенчатый мостик. И ничем этот мостик, на взгляд Максима, не отличался от тех, которые уже благополучно выдержали вес синего чудища.
— Нет, этот мост под нами рухнет, — твердо сказала Елизавета Вторая. — Поищем другой. После обеда.
Она повернулась и задумчиво осмотрела гору мелочей, явно не помня, куда она запихнула съедобную часть груза. Мадам Софья Львовна, отлично понявшая, о чем речь, и поддержавшая идею, поспешила на помощь. Язвительно мяукнув, она вскарабкалась на свалку барахла и принялась драть когтями огромный пакет из толстого жесткого полиэтилена, прижатый к самой крыше в задней части салона.
— О! — воскликнула Лиза-дубль. — Спасибо, мадам. Достань-ка его, — скомандовала она, повернувшись к Максиму. — Только… ну да, отсюда никак. Придется выйти и открыть заднюю дверцу.
Максим молча вышел наружу, но едва его ноги коснулись влажной земли, как аромат ягоды-Калигулы вдруг хлынул в его ноздри, заполнил тело и ум, насквозь пропитав их терпкой нежностью и тихим, едва заметным светом… враз ослабев, Максим сел на обочину и уставился на колесо. По колесу, как по экрану телевизора, побежали картинки. Он вспомнил… вспомнил, вспомнил! Он был журналистом. Ну конечно же, он был журналистом, он действительно был журналистом! Он не знал пока что своего имени, но это было и неважно. Он работал в большой и очень популярной газете, выходящей огромным по нынешним временам тиражом… он писал обо всем на свете, он знал все, ему все было интересно… и он ночи напролет сидел за компьютером, ища разные справки и пытаясь уловить нечто новое…
Что— то хлопнуло в голове. Стоп.
Ладно, наплевать, он понял — пока не надо о компьютере. Но о жизни-то можно? Просто о жизни, его собственной, потерянной… он был женат. Ну да, это он уже давно сообразил, но… но почему разошелся? На колесе снова замелькали кадры… нервная женщина, которой вечно не хватало денег на ее бесконечные прихоти… как ее звали? Наталья. Вроде бы Наталья. Чем она занималась? Ничем. Домохозяйка… не желающая обременять себя детьми. А он хотел детей… И вдобавок к ней — нервная теща, несущая в себе неистребимое убеждение в том, что если результат твоего труда нельзя потрогать руками — ты не работаешь… всех балерин — к станку… всем художникам — метлы в руки… всех певцов — на поля, пахать… но ведь на самом-то деле результат любого труда материален, даже если это просто звук, издаваемый вокалистом… звук обладает волновой природой, а волна — это что? Энергия? Но энергия — разве материя? Вроде бы да… или нет… К черту, не стоит путаться в мелочах…
В глазах на мгновение потемнело, но тут же снова проявился солнечный свет, приглушенный лесом. Напротив, у колеса, сидела мадам Софья Львовна, обернувшая белые лапки тощим черным хвостом, и смотрела на него серьезно и сочувственно. Справа от него стояла на дороге Елизавета Вторая, светящаяся мягким состраданием. На плече Лизы-дубль пристроился крохотный серый бельчонок, он самозабвенно грыз крекер.
— Я кое-что вспомнил, — тихо сказал Максим. — Очень немногое, но зато — по-настоящему, уверенно. Я знаю, кто я… но пока что не в смысле имени, а в смысле рода деятельности.
— Да, я видела, — спокойно произнесла Елизавета Вторая. — Отдышался? Это только начало, но теперь, я уверена, процесс пойдет быстрее. И не так болезненно. Давай обедать. Мы с мадам уже все приготовили.
— Я что, так долго был в отключке?
— Ну, мы ведь не банкет на сто персон организовывали, — прозвучало в ответ.
Он встал, ожидая от тела непокорности, как это случается после долгого пребывания в одной позе, однако, судя ощущениям, он сидел на обочине лишь несколько минут. Надо же… насколько все-таки внутренний ток времени отличается от внешнего, подумал он… ему-то казалось, что картинки мелькали перед ним целую вечность… хотя их смысл и содержание излагались в десятке-другом слов.
Обед был сервирован внутри синего чудища, между передними сиденьями. Лиза-дубль пристроила там одну из коробок, входивших в состав дорожных мелочей, а на коробку поставила пластмассовые емкости из китайского набора для пикников. Одну из емкостей наполняла картошка в мундире, другую — малосольные огурчики вперемешку с малиновой редиской, украшенной белыми пятнышками, третью — жареные куриные ляжки; в натюрморт входили еще маленькие круглые штуковины, имитирующие помидоры, — с солью, перцем и горчицей, а также вьетнамская корзинка с ломтями круглого ржаного хлеба. И еще тут были две полуторалитровые бутыли с рыжей «Фантой» и пачка бумажных салфеток. При виде съестного Максим судорожно сглотнул, внезапно ощутив лютый голод.
— Ну и ну, — сказал он, — как будто целую вечность не ел. — И он, мгновенно впрыгнув в танк, схватил окорочок покрупнее и вгрызся в него.
— Кто знает, может, так оно и было, — усмехнулась Елизавета Вторая, неторопливо забираясь в синее чудище. Бельчонок тремя лапками вцепился в нее, четвертой старательно удерживая огрызок крекера и явно не собираясь ни покидать теплый насест, ни отказываться от угощения. Максим, набивая рот картошкой, в очередной раз подумал о том, что у этой девушки весьма необычные отношения с животным миром. Ну, кошка — существо хотя и самостоятельное, но все же домашнее. А змея, танцевавшая под «Солнечную песню»? А лось… Максим теперь уже был уверен, что лось вышел на дорогу совсем не ради самоутверждения, а просто для того, чтобы поздороваться с Лизой-дубль. Теперь вот бельчонок… дикое лесное дитя, однако сидит на плече человека и грызет печенье, ничего не боясь. Кто же она такая, эта самая Лиза-дубль?…
— Где твой хрустальный шар? — неожиданно спросила Елизавета Вторая, бросая за окно куриную косточку и облизывая пальцы.
— Шар? — Он не сразу понял, о чем речь. Но в следующую сообразил. — А… в сумке, кажется.
— Ты уверен, что взял его с собой, а не оставил в доме? — Лиза-дубль открыла одну из бутылок с оранжевым питьем и глотнула прямо из горлышка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40