В следующую секунду послышалось металлическое бряцанье — откуда-то из неведомых областей своей одежды старуха извлекла связку огромных ключей. Она долго искала нужный, наконец нашла и принялась отпирать калитку.
— Вы уж извините меня, милейший, что вынуждена вести вас через двор, — заговорила она, продолжая ковыряться в замке, — но парадная дверь у меня сегодня не функционирует. Я решила произвести некоторый ремонт в сенях, ну, и по необходимости кое-какие вещи сдвинула к самому входу. Надеюсь, вы не в претензии.
— Ничуть, — заверил аборигенку Максим, млея от изысканности провинциальной речи. — Мне все равно.
— Даже если это не так, — пробормотала старуха, совладав наконец с калиткой и распахивая ее, — изменить что-либо в настоящий момент невозможно.
Кто она, эта удивительная бабка, думал Максим, втаскивая чемодан во двор, откуда она вообще взялась в этом мире, сухом и скучном… а вдруг в этом городе все жители таковы? Ну нет, тут же решил он, этого просто не может быть.
Сначала Лиза… фантастическое дитя с не в меру зрелыми мыслями… теперь старуха, изумляющая живостью ума, не угасшего с годами…
Калитка захлопнулась, и он ощутил себя в залитом чернильным мраком дворе. Жалобный свет тощего полумесяца не в силах был прорваться сквозь заросли неведомо чего, подступавшие вплотную к забору. Максим замер, вдыхая удивительные запахи. Глаза понемногу привыкали к отсутствию света, и вот уже проявился первый ориентир: едва заметная линия бледных звездочек, пахнущих пьяно и одуряюще…
— Ну, что вы окоченели, юноша? — Старуха стояла прямо перед ним, сливаясь с темнотой; только и можно было различить, что светлое пятно лица, как бы оторвавшегося от остальной плоти и плывущего в ночном воздухе.
— А… я не вижу, куда идти, — пожаловался Максим.
Старуха мрачно фыркнула и сказала:
— Ну, тогда стойте здесь и ждите, пока я свет зажгу.
И он остался стоять рядом со сброшенной на траву сумкой и чемоданом, улегшимся набок.
Он машинально сунул руки в карманы в поисках сигарет — и натолкнулся пальцами левой на подарок Лизы. Граненый шар притаился в мягкой трикотажной глубине, теплый и сонный на ощупь. А сигареты, как лишь теперь вспомнил Максим, были в чемодане. Он сунул их туда в поезде, второпях, узнав от проводника, что ему пора выходить.
Курить хотелось отчаянно.
Он задумчиво повернулся и уставился на чемодан. Открыть его сейчас? А почему бы и нет? Он присел на корточки и принялся возиться с замками. Через минуту сигареты и зажигалка были извлечены на свет… точнее, во тьму… и он встал и с наслаждением закурил. И увидел где-то вдали круглое пятно густого желтого света, полускрытое черными силуэтами листьев.
Старуха приблизилась совершенно бесшумно, словно прилетевшая по воздуху ведьма, и прогудела:
— Теперь видите?
— В общем, скорее да, чем нет, — ответил он, подхватил сумку и с сомнением посмотрел на оставшийся открытым чемодан. Старуха подала совет:
— Да оставьте вы это чудовище здесь, утром разберетесь!
— И правда, — согласился он, небрежно прихлопнул крышку и пошел за старухой, осторожно ставя ноги на утоптанную извилистую тропинку.
Они добрались до трех деревянных ступенек, ведущих к уже распахнутой двери, над которой висела маленькая замызганная лампочка, окруженная желтым ореолом. То, что старуха называла сенями, оказалось скорее длинной крытой верандой, прилепившейся к торцу дома и обладавшей двумя входами — с улицы и со двора. И еще там была дверь, ведущая собственно в дом, и из этой двери лился уже настоящий свет. На запыленные стекла веранды снаружи лезли какие-то резные крупные листья, а изнутри на них в изобилии висели дохлые мухи, запутавшиеся в давным-давно отжившей свой век паутине.
Старуха царственным жестом пригласила Максима войти.
Первым помещением оказалась просторная чистая кухня с двумя окнами. Справа от входа, у окна, стоял широкий крепконогий стол, накрытый яркой скатертью в крупную сине-зеленую клетку… скатерть чрезвычайно походила на шотландский плед (он видел когда-то такие пледы?… откуда ему известно, что они — шотландские?…). Слева, в глубине помещения, громоздилась обширная печь с плитой, а рядом с ней, прямо напротив входа, располагалась дверь, ведущая, надо полагать, в основное внутреннее пространство. Ближе ко входу в левой стене обнаружились еще две двери, и Максим подумал, что в кухне, как ни велика она, нет ни одной приличных размеров стенной плоскости. (Ну и что?…) — Значит, так, — басовито сообщила старуха. — Ваша комната — вот она. — Старуха указала на одну из дверей в левой стене, ту, что была ближе к веранде. — Это — ванная и туалет. — Темный морщинистый палец ткнул во вторую дверь. — Там, — взмах в сторону печи, — мои владения. Прошу не совать носа.
— Как можно! — немного даже обиделся Максим.
— Ну, можно или нельзя, однако многие представители рода человеческого страдают неуемным любопытством. А теперь позвольте спросить, как вас звать-величать.
— Максим.
— А отчество?
— Нет у меня отчества.
— Вы в этом уверены?
— Я вообще ни в чем не уверен. Даже в собственном имени.
— Это интересно, — резюмировала старуха. — Мне нравится.
— А у вас-то имя есть? — спросил он.
— Конечно же, у меня есть имя. И даже отчество. То и другое примитивно до ошеломления. Нина Петровна. Уж лучше бы меня звали Пистимеей Евлампиевной! — воскликнула старуха, явно возмущенная несправедливостью судьбы.
Максим расхохотался, и его вдруг охватило чувство покоя и уверенности, что он попал именно в нужный ему дом.
— Ну что ж, — величественно изрекла старуха, — желаю вам спокойной ночи. Хотя, конечно, от ночи остался лишь маленький огрызок. Однако это неважно. Утром поговорим.
И она скрылась за дверью своих владений.
Глава вторая
Ванная комната у старухи оказалась, на взгляд Максима, просто роскошной. Широкая и глубокая ванна с душем родилась, похоже, далеко не вчера. Во всяком случае, вид у нее был почтенный. В правом ближнем к двери углу притаился за потрепанной китайской ширмой унитаз — тоже явно не молоденький. Стенка, отделявшая ванную от комнаты, предназначенной для заезжего гостя, по сути представляла собой сплошной шкаф со множеством узких дверец. Максим открыл одну, другую… стопки ярких махровых полотенец и салфеток, несколько халатов… ну и ну, подумал он, однако старуха, похоже, не нищая…почему же она щеголяет в таком рванье? Или это специфический ночной мундир местных валькирий? Впрочем, его это не касается.
Он потратил довольно много времени, пытаясь совладать с газовым водогреем — возможно, когда-то в прежней жизни он и встречался с подобным чудом инженерной мысли, но совершенно того не помнил. Наконец ему удалось раздобыть горячую воду, и он принял душ, с наслаждением смыв с себя все то, что налипло на него в поезде, а возможно, и раньше. Во всяком случае, у него было такое ощущение, что с его кожи сползло по меньшей мере с полтонны всякой дряни.
Моясь, он присматривался к ширме, за которой стыдливо прятался унитаз. Бамбуковые рамы ширмы заключали в себе почти прозрачные от старости и во многих местах продранные прямоугольные куски шелка, на которых кое-где можно было еще рассмотреть частицы картин, написанных кистью легкой и уверенной. Сосны и горы… цветок то ли сливы, то ли груши… вон там — зонтик, под которым гуляет дырка в шелке… и вдруг его взгляд уперся в женское лицо, затерявшееся среди белых хризантем размером с половину копейки. Тонкие восточные черты притягивали к себе, манили, ничего не обещая… печальные черные глаза смотрели в пространство… сложная прическа наполовину потерялась, съеденная временем, зато сохранилась рука, держащая веер… а позади незнакомки почему-то сидел на сосновой ветке пышнохвостый павлин.
Встряхнув головой, он закончил процедуру мытья, вытерся огромным махровым полотенцем, которое позаимствовал в старухиных запасах (он понятия не имел, есть ли в его чемодане что-то в этом роде, да к тому же и чемодан остался где-то там, в черных зарослях невесть чего…). Еще раз посмотрев на удивительную китаянку, он набросил на плечи безразмерный полосатый халат, также раздобытый в местном шкафу, сполоснул ванну, погасил свет и отправился в предназначенную для него комнату, прихватив по дороге свою сумку, ожидавшую его в кухне, и лишь теперь заметив, что кроме гигантской печки в кухне имеется и вполне стандартная газовая плита, а рядом с ней — трехэтажный холодильник.
Он открыл дверь — с какой-то непонятной внутренней настороженностью, словно ожидал от комнаты подвоха, — и, перешагнув через порог, стал искать выключатель. Нашел его слева от двери, зажег свет, вернулся в кухню, чтобы обесточить ее, — и лишь после этого решился осмотреть свое новое пристанище.
Однако ничего поражающего воображение он не увидел. Это была самая обычная комната — пестрая красно-желтая тахта слева, телевизор на полированной коричневой тумбе справа, напротив двери — окно без занавесок, у окна — небольшой письменный стол… еще в комнате имелись два стула и платяной двустворчатый шкаф, и не слишком большое зеркало на стене у двери. Да над тахтой висела на голой белой стене лампа-бра в аляповатом матерчатом абажурчике.
Ну и ладно, подумал он, сколько можно ожидать чудес? Спать пора.
Он заглянул в шкаф, нашел в нижней части его нутра подушку и одеяло, на узкой полочке — простыни и наволочки… положил на стол граненый шар, подаренный ему девчонкой, и через несколько минут уже провалился в сон.
…он стоял на маленькой круглой площадке, повисшей в безвременьи, ощущая себя каплей, упавшей на желтую монетку… возле него теснились непонятные предметы — пугающие своей непостижимостью, недоступные для познания… они давили на его чувства и ощущения, вызывая в нем боль, ненависть, бешеную ярость… и он кружился на месте, не зная, как утихомирить кипение всей той внутренней грязи, что бурлила в нем, рождая серую пену… и вдруг он превратился в кристалл. Бесцветный и холодный. И все окружавшие его вещи отразились в нем, как бы впитавшись в него, но не затронув его структуру… и он мгновенно проник в их суть — и забыл о них, как о ненужном и бессмысленном хламе… в них не было ничего такого, что стоило бы внимания. Сверху на него упал широкий луч света, и он, будучи кристаллом, преобразовал белый свет во множество ярких нежных радуг, разбросав их в невесомости… но сам остался бесцветным и прозрачным… он был спокоен, он просто наблюдал за бытием…
…Проснулся он от того, что на его лицо упал косой луч солнца, щекоча лоб. Он открыл глаза. Окно комнаты выходило почти строго на восток, и утренний свет, воспользовавшись отсутствием занавесок, заполнил ее от пола до потолка. Граненый шар, оставленный им вечером на столе, сиял и переливался истинной хрустальной красотой, рассыпая вокруг себя радуги… и тут он вспомнил свой сон. Вот только это было совсем не похоже на сон.
Он долго лежал, размышляя, но в конце концов решил, что понять что-либо не в силах. Тогда он встал, накинул халат и отправился в соседнее помещение. Ему хотелось принять душ, но он побоялся нашуметь и разбудить старуху — было еще довольно рано… он спал всего пару часов, однако чувствовал себя бодрым и энергичным, как никогда… как никогда? Но ведь он не помнил, как он просыпался в прежней своей жизни, зачеркнутой чьей-то наглой, бесцеремонной рукой.
Прямо в халате, босиком, он осторожно прошел через кухню на веранду, открыл едва слышно скрипнувшую дверь и спустился в сад. Теперь-то он видел, что это именно сад — запущенный донельзя, но чарующий глаз. Обогнув веранду, он отправился на поиски своего чемодана. Тот обнаружился скоро — в трех шагах от калитки. Громадина чемодана придавила какие-то высоченные цветы с толстыми листьями, и они жалобно распластали сиреневые и розовые стрелки по зелени и огню соседствующих с ними ноготков, перемешав и нарушив цветовую композицию.
На чемодане сидела гладкая кошка — абсолютно белая, с абсолютно черным хвостом. Хвост выглядел настолько нелепо, что Максиму сразу захотелось его оторвать. Кошка явно уловила идею — и не одобрила. Она вдруг мявкнула, вскочила и, хлеща воздух черной веревкой хвоста, принялась драть когтями толстую мягкую кожу чемодана.
— Эй, ты это брось! — посоветовал ей он. — А то я тебя сейчас!
Кошка приостановила движение когтей и вперила в него зеленые глазищи, словно спрашивая: «И что именно ты — сейчас?»
Он неожиданно смутился, понимая, что сказал глупость. И в самом деле, не станет же он ловить кошку и шлепать ее по попке! Тем более, что она здесь хозяйка, а чемодан, возможно, помял ее любимые цветы.
— Извини, — искренне произнес он. — Можно мне взять чемодан?
Кошка еще раз полоснула правой передней лапой, добавив четыре светло-бежевые полосы ко множеству тех, что уже расцветили коричневую поверхность, и, спрыгнув в траву, исчезла.
Подхватив грузилище с барахлом, он с трудом поволок его ко входу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40