Если некий предмет выглядит устойчивым и прочным — таков ли он на самом деле?…
Вот этот столик… ну, безусловно, это предмет недолговечный. Но в течение своей жизни — он меняется? Еще бы! Каждый пассажир оставляет на нем свой след… крошечная царапинка, пятнышко… да если бы и не так, все равно в каждое последующее мгновение столик уже не таков, каким он был в мгновение предыдущее — ведь он состоит из молекул… а молекулы никогда не бывают неподвижными. Они мечутся, крутятся, колеблются… и каждая перемена их позиций означает перемену в общем состоянии данного предмета.
Неожиданно для себя Максим расхохотался. Ну, дела… нет чтобы сосредоточится на воспоминаниях, попытаться вернуть себе хотя бы малую часть сгинувшего, — так нет же, вместо этого он самым нелепым образом рассуждает о невечности вагонного стола! Хотя, конечно, сама по себе идея ежемгновенной переменчивости интересна…
А идеи?
Может ли родиться вечная идея? То есть действительно вечная, по-настоящему вечная, такая, которую самые разные люди самых разных исторических периодов воспринимали и понимали бы абсолютно одинаково?
Нет, это и вовсе ерунда. Люди настолько отличаются друг от друга (он почему-то уверен в этом, но так ли это на самом деле?), что даже один и тот же цвет видят по-разному… одну эпоху зачаровывает одна мысль, а следующую — совершенно другая, может быть, даже прямо противоположная… Нет, говорить о вечности идей вообще не приходится. Чушь все это, чешуя от дохлой рыбы…
Огромная сеть, полная упругих, панически бьющихся рыбьих тел…
Но идея переменчивости — разве не вечна?…
А это не идея, сказал он сам себе. Это факт. Просто факт. А факты не портятся от времени. Меняется лишь их истолкование. В зависимости от господствующей идеи.
Мыслю — следовательно, существую…
Он покачал головой. Да уж, мыслит. Вот только о чем? И стоит ли в нынешней форме его существования предаваться подобным размышлениям?
Максим встал и снова отправился в тамбур. С сигаретой как-то спокойнее, что ли… Зеркало, отъезжая в сторону, подмигнуло ему отражением крошечного облачка, промелькнувшего за окном. В вагоне было тихо — похоже, почти все пассажиры предавались послеобеденному сну. Да и в самом деле, чем еще заниматься в поезде? Есть да спать.
Все тот же курильщик торчал в тамбуре, все так же прижимаясь лбом к стеклу левой двери и держа дымящуюся сигарету наотлет, в двух кокетливо отставленных пальцах. Он что, не сходил в места все это время? Ну, почему бы и нет… Максим посмотрел на пепельницу (обтекаемую, шоколадную…) на своей стороне тамбура — чиста и незапятнанна… и перевел взгляд на пепельницу, прилепившуюся к стенке рядом с чокнутым. Та, как и следовало ожидать, была битком набита окурками, и длинные желтовато-коричневые фильтры топорщились, как обрезки изжеванных макарон, зачем-то набитых в стакан… Интересно, подумал вдруг Максим, если проводник регулярно выходит в тамбур и чистит вот эту пепельницу — почему он не прикасается ко второй? Мог бы хотя бы просто вытряхнуть окурки, освободив пространство для новых поступлений… ведь скоро уже этот мусор на пол посыплется.
Усмехнувшись, он повернулся к окну и уставился на небо, по которому были редко раскиданы мелкие непричесанные облака, тащившие за собой размытые клочья отставших от основной массы туманных сгустков. Нет бы собраться в эдакие кудрявые барашкоподобные комочки, радующие глаз богатством мягких линий и сложных переходов света и тени… Солнце, уже задумавшееся о ночном покое, висело где-то впереди, прямо по ходу поезда, не позволяя своим лучам заглядывать в окна вагона, и в тамбуре было почти темно. Скоро вечер… наверняка Лиза захочет снять темнеющее небо, а если еще и закат окажется удачным для фотографа, нальется красными и багровыми тонами, заиграет огнем оранжевых полос, — ну, тогда девчонка пропадет надолго. А он откроет наконец гигантский чемодан и поищет, во что можно переодеться. Ощущение грязи, налипшей на тело, неизбежно нарастающее с каждым часом пребывания в российских поездах, не устранишь, конечно, ничем, кроме хорошей горячей ванны, однако чистая футболка могла бы несколько улучшить дело…
— Что есть гармония? — внезапно во все горло закричал безликий курильщик с другого конца тамбура, и Максим вздрогнул, как будто ему в затылок плеснуло кипятком. Он обернулся и уставился на спину сумасшедшего (он теперь ничуть не сомневался в том, что человек у противоположной двери — сумасшедший). После долгой паузы, заполненной железным ритмичным стуком, ненормальный продолжил, так же надсаживая глотку: — Что есть гармония в представлении неандертальца — и в нашем представлении? Готовы ли мы принять гармонию арабского мира? Есть ли нечто, гармоничное в абсолютном смысле?
Курильщик замолчал, изложив тревожившую его мысль, а Максим снова изумился совпадению слов безумца с беспорядочным потоком его собственных рассуждений о возможности существования абсолютной идеи. Что бы это могло означать, подумал он, неужели это не случайность?
Случайностей не существует. Все обусловлено законом причины и следствия.
При чем тут закон причины и следствия?…
Докурив сигарету и с сожалением нарушив в очередной раз безупречность внутреннего пространства пепельницы, Максим пошел в купе, полагая, что Лиза еще спит. Но девчонка проснулась и сидела на своей постели по-турецки, таращась в противоположную стенку. Черные космы Лизиных волос были заведены за уши и прижаты к черепу плоскими малиновыми заколками. Купе заполняли сизые горизонтальные полосы пряного дыма — на столике Максим увидел круглую плошку с тлеющей в ней палочкой благовония. Максим задвинул дверь и замер, не решаясь шагнуть вперед. Томные дымные волны, возмущенные его вторжением, завихрились, опускаясь вниз, к полу, словно придавленные непосильным грузом чужой неустойчивой мысли.
— Входи, чего встал? — сквозь зубы процедила девчонка, не поворачивая головы. — Я не медитирую, просто задумалась.
— О чем, если не секрет? — негромко спросил он, осторожно пробираясь сквозь сизые пласты и садясь поближе к окну.
— Да так, о разном, — почему-то сердито ответила Лиза. — В ресторан пойдем? Ужинать?
— Ну, знаешь… после такого обеда! — удивился он. — Я лично не голоден.
— Через часик проголодаешься, — пообещала девчонка. — Мне там понравилось.
— Мне в общем тоже, — кивнул Максим. — Но это не значит, что мы должны объедаться до полусмерти.
— А мы и не будем. Возьмем что-нибудь совсем легкое. Так пойдем или нет?
— Если ты хочешь — пойдем, конечно.
— Хочу.
На этом разговор прекратился и наступило неестественно долгое молчание.
Глава седьмая
Максим не знал, сколько прошло времени, — он словно бы заснул сидя, но в то же время знал, что это не сон, что просто в глубине его сознания в эти минуты активизировалась борьба за возврат воспоминаний… но он снова вспомнил нечто чужое, не являвшееся эпизодом его собственной жизни… опустошенное и высушенное тело, насквозь пропитанное благовонными маслами, плотно запеленали в бесконечно длинные полосы белого тонкого полотна, насыщенного дубильными ароматами… уложенное в золотой футляр, повторяющий линии фигуры, принадлежавшей когда-то человеку, превратившемуся ныне в невидимого наблюдателя, тело казалось хрупким и почти невесомым, несмотря на плотный кокон стягивавших его пелен… множество золотых украшений легло в футляр вместе с мумией, но для него, следящего за всем из ниоткуда, важен был лишь один-единственный предмет, означающий для него жизнь или окончательную смерть…
— Опять ты за свое, — прозвучал голос девчонки, и Максиму послышалась в ее тоне легкая брезгливость — словно Лизе было до крайности неприятно видеть перед собой человека, неспособного справиться с самим собой и навести порядок в собственной голове. — Лучше бы почитал что-нибудь… дать тебе интересную книжку?
— Спасибо, у меня есть, — машинально ответил он, и так же машинально посмотрел в окно. Закат… — Ты сегодня снимать не собираешься?
— Если тебе нужно, чтобы я вышла, — так и скажи, — сердито бросила Лиза, вскочила, схватила «Никон» и бурей вынеслась в коридор, оставив дверь купе открытой.
Максим усмехнулся. Лизе тоже следовало бы заняться наведением порядка в собственном внутреннем мире. Впрочем, что он знает о ее внутреннем мире… так, увидел какие-то жалкие крохи, случайно всплывшие на поверхность. И, кстати, крохи эти выглядят весьма привлекательно…
Он встал, аккуратно закрыл дверь, перемигнувшись с зеркалом, быстро скатал свою постель и небрежно закинул ее на верхнюю полку, чтобы без помех вытащить кожаного монстра на колесах и порыться в его нутре. При этом Максима вдруг охватило ужасное опасение: а вдруг монстр заперт? Что делать тогда? Ключей у него наверняка нет. Не может же он взламывать замки чемодана, не будучи до конца уверенным, что этот чемодан принадлежит именно ему?
Но чемодан — тяжелый, словно набитый камнями, — к счастью, оказался не заперт. А ключ висел на фасонистой цепочке, небрежно закрученной вокруг какой-то хитрой петли на боку чемодана. Максим поднял на удивление легкую крышку (ему почему-то казалось, что крышка должна весить пару килограммов, не меньше) и увидел, что чемодан заполнен до отказа, но вещи в нем (во всяком случае, те, что лежали сверху) оказались самыми простыми и незатейливыми. Стопка белья — правда, весьма качественного… куча носков, безумное количество рубашек, брюки, джинсы… Максим приподнял верхний пласт и заглянул вглубь. Футболки, спортивные штаны, кроссовки, пляжные тапочки, бейсболки… ну и ну! Куда к черту такое количество одежды? Он что, собрался ехать в дикие края, где невозможно купить трусы? При таком-то количестве денег? И почему то, что могло понадобиться в дороге — всякие там — майки-футболки — оказались запиханными чуть ли не на самое дно? А, пропади оно все пропадом, внезапно рассердился Максим, черт знает, что это такое!
Он наугад, не глядя, выхватил какую-то футболку (оказавшуюся впоследствии уж слишком оранжевой) и темно-синие спортивные штаны (тут он проявил больше внимания и выбрал вариант с карманами), носки, пару белья, торопливо переоделся и затолкал в угол чемодана снятое с себя барахло. Потом буду разбираться в подробностях, решил он, — когда доберусь до того неведомого края, куда тащит меня неведомо кто и неведомо зачем.
Поставив чемодан на место и приведя в порядок постель, он почувствовал, что ему стало немного легче. Мягкая чистая футболка касалась его кожи с осторожностью, словно боясь показаться навязчивой. Спортивные штаны — новые, но не слишком, — были легкими и удобными. Максим вздохнул, подумал — и пошел в правый тамбур, посмотреть, как там дела у Лизы.
В тамбуре он застал интересную картину. Левая дверь была распахнута настежь, и девчонка, широко расставив тонкие ноги, зависла на самом краю подножки, глядя в видоискатель «Никона», — а проводник, напряженный и сосредоточенный, стоял в полушаге за ее спиной, крепко держа в руках концы длинного и широкого вязаного шарфа, надежно охватившего детскую талию Лизы. Как щенок на шлейке, насмешливо подумал Максим, не зная, впрочем, где и когда он видел щенка на шлейке. Ветер, врываясь в тамбур, легко и просто выметал из него запах железной дороги, заменяя мазутно-железистую вонь свежим духом скошенной травы. Лиза снимала закат, развалившийся прямо напротив повернувшего на юг поезда, — алый, вишневый, малиновый, горько-оранжевый, сплошь просеченный золотыми искрами и полосами… Над безумием оттенков красного цвета раскинулось небо, медленно наливавшееся плотным ультрамарином, темнеющее на глазах… Прямо над невесть куда торопящимся составом клубились ночные уже облака, почти черные, но еще горящие по краям фестонами невыносимого закатного света.
Грубо сколоченные деревянные лесенки, прерывистые, ведущие все выше и выше… несколько шагов по узкому настилу лесов, проложенному по самому краю огромного купола… снова лесенка… и наконец перед ним открывается вид, от которого захватывает дух… Город… река… купола и шпили… далеко-далеко внизу — крошечные люди, автомобили… и прямо напротив — другой купол, пониже, с ослепительным кружевным крестом…
Максим остановился сбоку от проводника, чуть сзади, не желая мешать сложному процессу, в который оба они — девчонка и проводник — вовлеклись с азартом и искренним интересом к предполагаемому результату. Он понимал, что пока в небе останется хотя бы единое алое пятно, Лиза не угомонится. И так оно и вышло. В аппарате кончилась пленка, и Лиза быстро сменила ее, достав новую из отвисшего кармана мутно-зеленой кофты (девчонка, похоже, переоделась во время последнего перекура Максима, а он и не заметил, что на ней другая одежка), а отснятую кассету старательно запихнула в задний карман джинсов, на этот раз почему-то темно-розовых (и это Максим заметил только теперь).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Вот этот столик… ну, безусловно, это предмет недолговечный. Но в течение своей жизни — он меняется? Еще бы! Каждый пассажир оставляет на нем свой след… крошечная царапинка, пятнышко… да если бы и не так, все равно в каждое последующее мгновение столик уже не таков, каким он был в мгновение предыдущее — ведь он состоит из молекул… а молекулы никогда не бывают неподвижными. Они мечутся, крутятся, колеблются… и каждая перемена их позиций означает перемену в общем состоянии данного предмета.
Неожиданно для себя Максим расхохотался. Ну, дела… нет чтобы сосредоточится на воспоминаниях, попытаться вернуть себе хотя бы малую часть сгинувшего, — так нет же, вместо этого он самым нелепым образом рассуждает о невечности вагонного стола! Хотя, конечно, сама по себе идея ежемгновенной переменчивости интересна…
А идеи?
Может ли родиться вечная идея? То есть действительно вечная, по-настоящему вечная, такая, которую самые разные люди самых разных исторических периодов воспринимали и понимали бы абсолютно одинаково?
Нет, это и вовсе ерунда. Люди настолько отличаются друг от друга (он почему-то уверен в этом, но так ли это на самом деле?), что даже один и тот же цвет видят по-разному… одну эпоху зачаровывает одна мысль, а следующую — совершенно другая, может быть, даже прямо противоположная… Нет, говорить о вечности идей вообще не приходится. Чушь все это, чешуя от дохлой рыбы…
Огромная сеть, полная упругих, панически бьющихся рыбьих тел…
Но идея переменчивости — разве не вечна?…
А это не идея, сказал он сам себе. Это факт. Просто факт. А факты не портятся от времени. Меняется лишь их истолкование. В зависимости от господствующей идеи.
Мыслю — следовательно, существую…
Он покачал головой. Да уж, мыслит. Вот только о чем? И стоит ли в нынешней форме его существования предаваться подобным размышлениям?
Максим встал и снова отправился в тамбур. С сигаретой как-то спокойнее, что ли… Зеркало, отъезжая в сторону, подмигнуло ему отражением крошечного облачка, промелькнувшего за окном. В вагоне было тихо — похоже, почти все пассажиры предавались послеобеденному сну. Да и в самом деле, чем еще заниматься в поезде? Есть да спать.
Все тот же курильщик торчал в тамбуре, все так же прижимаясь лбом к стеклу левой двери и держа дымящуюся сигарету наотлет, в двух кокетливо отставленных пальцах. Он что, не сходил в места все это время? Ну, почему бы и нет… Максим посмотрел на пепельницу (обтекаемую, шоколадную…) на своей стороне тамбура — чиста и незапятнанна… и перевел взгляд на пепельницу, прилепившуюся к стенке рядом с чокнутым. Та, как и следовало ожидать, была битком набита окурками, и длинные желтовато-коричневые фильтры топорщились, как обрезки изжеванных макарон, зачем-то набитых в стакан… Интересно, подумал вдруг Максим, если проводник регулярно выходит в тамбур и чистит вот эту пепельницу — почему он не прикасается ко второй? Мог бы хотя бы просто вытряхнуть окурки, освободив пространство для новых поступлений… ведь скоро уже этот мусор на пол посыплется.
Усмехнувшись, он повернулся к окну и уставился на небо, по которому были редко раскиданы мелкие непричесанные облака, тащившие за собой размытые клочья отставших от основной массы туманных сгустков. Нет бы собраться в эдакие кудрявые барашкоподобные комочки, радующие глаз богатством мягких линий и сложных переходов света и тени… Солнце, уже задумавшееся о ночном покое, висело где-то впереди, прямо по ходу поезда, не позволяя своим лучам заглядывать в окна вагона, и в тамбуре было почти темно. Скоро вечер… наверняка Лиза захочет снять темнеющее небо, а если еще и закат окажется удачным для фотографа, нальется красными и багровыми тонами, заиграет огнем оранжевых полос, — ну, тогда девчонка пропадет надолго. А он откроет наконец гигантский чемодан и поищет, во что можно переодеться. Ощущение грязи, налипшей на тело, неизбежно нарастающее с каждым часом пребывания в российских поездах, не устранишь, конечно, ничем, кроме хорошей горячей ванны, однако чистая футболка могла бы несколько улучшить дело…
— Что есть гармония? — внезапно во все горло закричал безликий курильщик с другого конца тамбура, и Максим вздрогнул, как будто ему в затылок плеснуло кипятком. Он обернулся и уставился на спину сумасшедшего (он теперь ничуть не сомневался в том, что человек у противоположной двери — сумасшедший). После долгой паузы, заполненной железным ритмичным стуком, ненормальный продолжил, так же надсаживая глотку: — Что есть гармония в представлении неандертальца — и в нашем представлении? Готовы ли мы принять гармонию арабского мира? Есть ли нечто, гармоничное в абсолютном смысле?
Курильщик замолчал, изложив тревожившую его мысль, а Максим снова изумился совпадению слов безумца с беспорядочным потоком его собственных рассуждений о возможности существования абсолютной идеи. Что бы это могло означать, подумал он, неужели это не случайность?
Случайностей не существует. Все обусловлено законом причины и следствия.
При чем тут закон причины и следствия?…
Докурив сигарету и с сожалением нарушив в очередной раз безупречность внутреннего пространства пепельницы, Максим пошел в купе, полагая, что Лиза еще спит. Но девчонка проснулась и сидела на своей постели по-турецки, таращась в противоположную стенку. Черные космы Лизиных волос были заведены за уши и прижаты к черепу плоскими малиновыми заколками. Купе заполняли сизые горизонтальные полосы пряного дыма — на столике Максим увидел круглую плошку с тлеющей в ней палочкой благовония. Максим задвинул дверь и замер, не решаясь шагнуть вперед. Томные дымные волны, возмущенные его вторжением, завихрились, опускаясь вниз, к полу, словно придавленные непосильным грузом чужой неустойчивой мысли.
— Входи, чего встал? — сквозь зубы процедила девчонка, не поворачивая головы. — Я не медитирую, просто задумалась.
— О чем, если не секрет? — негромко спросил он, осторожно пробираясь сквозь сизые пласты и садясь поближе к окну.
— Да так, о разном, — почему-то сердито ответила Лиза. — В ресторан пойдем? Ужинать?
— Ну, знаешь… после такого обеда! — удивился он. — Я лично не голоден.
— Через часик проголодаешься, — пообещала девчонка. — Мне там понравилось.
— Мне в общем тоже, — кивнул Максим. — Но это не значит, что мы должны объедаться до полусмерти.
— А мы и не будем. Возьмем что-нибудь совсем легкое. Так пойдем или нет?
— Если ты хочешь — пойдем, конечно.
— Хочу.
На этом разговор прекратился и наступило неестественно долгое молчание.
Глава седьмая
Максим не знал, сколько прошло времени, — он словно бы заснул сидя, но в то же время знал, что это не сон, что просто в глубине его сознания в эти минуты активизировалась борьба за возврат воспоминаний… но он снова вспомнил нечто чужое, не являвшееся эпизодом его собственной жизни… опустошенное и высушенное тело, насквозь пропитанное благовонными маслами, плотно запеленали в бесконечно длинные полосы белого тонкого полотна, насыщенного дубильными ароматами… уложенное в золотой футляр, повторяющий линии фигуры, принадлежавшей когда-то человеку, превратившемуся ныне в невидимого наблюдателя, тело казалось хрупким и почти невесомым, несмотря на плотный кокон стягивавших его пелен… множество золотых украшений легло в футляр вместе с мумией, но для него, следящего за всем из ниоткуда, важен был лишь один-единственный предмет, означающий для него жизнь или окончательную смерть…
— Опять ты за свое, — прозвучал голос девчонки, и Максиму послышалась в ее тоне легкая брезгливость — словно Лизе было до крайности неприятно видеть перед собой человека, неспособного справиться с самим собой и навести порядок в собственной голове. — Лучше бы почитал что-нибудь… дать тебе интересную книжку?
— Спасибо, у меня есть, — машинально ответил он, и так же машинально посмотрел в окно. Закат… — Ты сегодня снимать не собираешься?
— Если тебе нужно, чтобы я вышла, — так и скажи, — сердито бросила Лиза, вскочила, схватила «Никон» и бурей вынеслась в коридор, оставив дверь купе открытой.
Максим усмехнулся. Лизе тоже следовало бы заняться наведением порядка в собственном внутреннем мире. Впрочем, что он знает о ее внутреннем мире… так, увидел какие-то жалкие крохи, случайно всплывшие на поверхность. И, кстати, крохи эти выглядят весьма привлекательно…
Он встал, аккуратно закрыл дверь, перемигнувшись с зеркалом, быстро скатал свою постель и небрежно закинул ее на верхнюю полку, чтобы без помех вытащить кожаного монстра на колесах и порыться в его нутре. При этом Максима вдруг охватило ужасное опасение: а вдруг монстр заперт? Что делать тогда? Ключей у него наверняка нет. Не может же он взламывать замки чемодана, не будучи до конца уверенным, что этот чемодан принадлежит именно ему?
Но чемодан — тяжелый, словно набитый камнями, — к счастью, оказался не заперт. А ключ висел на фасонистой цепочке, небрежно закрученной вокруг какой-то хитрой петли на боку чемодана. Максим поднял на удивление легкую крышку (ему почему-то казалось, что крышка должна весить пару килограммов, не меньше) и увидел, что чемодан заполнен до отказа, но вещи в нем (во всяком случае, те, что лежали сверху) оказались самыми простыми и незатейливыми. Стопка белья — правда, весьма качественного… куча носков, безумное количество рубашек, брюки, джинсы… Максим приподнял верхний пласт и заглянул вглубь. Футболки, спортивные штаны, кроссовки, пляжные тапочки, бейсболки… ну и ну! Куда к черту такое количество одежды? Он что, собрался ехать в дикие края, где невозможно купить трусы? При таком-то количестве денег? И почему то, что могло понадобиться в дороге — всякие там — майки-футболки — оказались запиханными чуть ли не на самое дно? А, пропади оно все пропадом, внезапно рассердился Максим, черт знает, что это такое!
Он наугад, не глядя, выхватил какую-то футболку (оказавшуюся впоследствии уж слишком оранжевой) и темно-синие спортивные штаны (тут он проявил больше внимания и выбрал вариант с карманами), носки, пару белья, торопливо переоделся и затолкал в угол чемодана снятое с себя барахло. Потом буду разбираться в подробностях, решил он, — когда доберусь до того неведомого края, куда тащит меня неведомо кто и неведомо зачем.
Поставив чемодан на место и приведя в порядок постель, он почувствовал, что ему стало немного легче. Мягкая чистая футболка касалась его кожи с осторожностью, словно боясь показаться навязчивой. Спортивные штаны — новые, но не слишком, — были легкими и удобными. Максим вздохнул, подумал — и пошел в правый тамбур, посмотреть, как там дела у Лизы.
В тамбуре он застал интересную картину. Левая дверь была распахнута настежь, и девчонка, широко расставив тонкие ноги, зависла на самом краю подножки, глядя в видоискатель «Никона», — а проводник, напряженный и сосредоточенный, стоял в полушаге за ее спиной, крепко держа в руках концы длинного и широкого вязаного шарфа, надежно охватившего детскую талию Лизы. Как щенок на шлейке, насмешливо подумал Максим, не зная, впрочем, где и когда он видел щенка на шлейке. Ветер, врываясь в тамбур, легко и просто выметал из него запах железной дороги, заменяя мазутно-железистую вонь свежим духом скошенной травы. Лиза снимала закат, развалившийся прямо напротив повернувшего на юг поезда, — алый, вишневый, малиновый, горько-оранжевый, сплошь просеченный золотыми искрами и полосами… Над безумием оттенков красного цвета раскинулось небо, медленно наливавшееся плотным ультрамарином, темнеющее на глазах… Прямо над невесть куда торопящимся составом клубились ночные уже облака, почти черные, но еще горящие по краям фестонами невыносимого закатного света.
Грубо сколоченные деревянные лесенки, прерывистые, ведущие все выше и выше… несколько шагов по узкому настилу лесов, проложенному по самому краю огромного купола… снова лесенка… и наконец перед ним открывается вид, от которого захватывает дух… Город… река… купола и шпили… далеко-далеко внизу — крошечные люди, автомобили… и прямо напротив — другой купол, пониже, с ослепительным кружевным крестом…
Максим остановился сбоку от проводника, чуть сзади, не желая мешать сложному процессу, в который оба они — девчонка и проводник — вовлеклись с азартом и искренним интересом к предполагаемому результату. Он понимал, что пока в небе останется хотя бы единое алое пятно, Лиза не угомонится. И так оно и вышло. В аппарате кончилась пленка, и Лиза быстро сменила ее, достав новую из отвисшего кармана мутно-зеленой кофты (девчонка, похоже, переоделась во время последнего перекура Максима, а он и не заметил, что на ней другая одежка), а отснятую кассету старательно запихнула в задний карман джинсов, на этот раз почему-то темно-розовых (и это Максим заметил только теперь).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40