Во-первых, он устал, словно вся его энергия была истрачена на достижение победы и удовлетворение ненависти. А кроме того, эта сцена доставляла ему такое удовольствие, что жаль было обрывать ее раньше времени. Шум, горячность, редкостная страсть и обожание – все это творилось во имя его самого, ради него, Уисса. Маленький, жалкий, никем не замечаемый, всеми пренебрегаемый, Уисс стал центром и властелином всего этого безумства. Его власть над разевающими рты марионетками была абсолютной. Он дергал за ниточки, приводя в движение их руки и ноги, вкладывал мысли в их головы. В любое время по собственному усмотрению он мог остановить их несколькими верно подобранными фразами или жестами, и этот сладкий вкус господства был восхитителен, как ощущение реальной власти. Уиссу хотелось насладиться им. К тому же воцарившийся беспорядок помогал ему оценить изменившийся эмоциональный климат зала. Сегодня одним ударом удалось расправиться с оппозицией. Грязное облако нирьенистов ушло навсегда. Остался лишь безобразный обрывок темных паров – пагубных, но с ним можно будет разделаться потом без спешки. По сути, получается – а это первое ощущение всемогущества кружило голову, – что нет такой проблемы, с которой Уисс в'Алёр не справился бы, при условии, что отец по-прежнему будет ему помогать. Он автоматически отыскал взглядом галерею гостей, где Хорл Валёр сидел, тяжело сгорбившись, с обессиленным и несчастным лицом. Сопротивление старика росло день ото дня. Нынешние события могут подтолкнуть его к открытому неповиновению – он даже может лишить Уисса своей помощи. Но если его намерения таковы, если он посмеет угрожать – что ж, и на него в этом случае найдется управа. Уисс знал, как обуздать отца, и уже предпринял кое-какие меры. Он умел защищаться, умел справиться с соперником и владеть ситуацией. Уисс уже занял место, которое ему подобало.
15
Крах Шорви Нирьена отчетливо обозначил появление Уисса в'Алёра на арене еще неоперившегося Конституционного Конгресса как главной его фигуры. Еще в качестве президента и неформального владыки Комитета Народного Благоденствия Уисс обладал огромной властью, чтобы расправляться со своими недоброжелателями. Теперь же, с устранением главного соперника и почти одновременным учреждением Народного Трибунала – якобы независимого органа, но на деле, как было известно каждому, мощного орудия экспроприационистов, – его власть стала непомерно велика. Последовавшая незамедлительно опала Нирьена и всех его верных приверженцев как нельзя более ясно свидетельствовала об этом. По решению Трибунала, получившего мандат власти от Конгресса и поддержанного любимым детищем Уисса – вооруженным Народным Авангардом, был подписан приказ об аресте нирьенистов, обвиненных во «вредоносном заговоре и преступлениях против народа». Полдюжины экс-депутатов были схвачены и брошены в тюрьму, остальным удалось избежать ареста. К молчаливому удовлетворению многих, Нирьен тоже остался на свободе.
Во время многомесячных заседаний Конгресса разработанная Шорви Нирьеном система информации работала без перерывов, сохраняя эффективность и упорядоченность под руководством талантливого Бека. Теперь, в новом враждебном окружении, эта машина действовала столь же успешно. Большинству депутатов, находившихся под ударом, удалось бежать из Шеррина, в то время как их вождь совершенно пропал из виду. Почти каждый день улицы города наводняла антиэкспроприационистская литература, что говорило о присутствии Нирьена в Шеррине. Но где именно он находился – оставалось тайной для всех, кроме нескольких посвященных, и различные агенты и шпионы Комитета Народного Благоденствия мечтали раскрыть эту тайну.
Шестеро захваченных депутатов наблюдали первое заседание нового Народного Трибунала со скамьи подсудимых. Власти справились с проблемой побега Шорви Нирьена, предав суду его самого и бежавших вместе с ним в их отсутствие. Само собой, все были признаны виновными и приговорены к смерти. Несмотря на старания управляемого экспроприационистами Конгресса ограничить распространение сведений об этом процессе, вердикт и приговор вызвали бурю. Явственно обозначились не только несправедливость и жестокость, но и более важный факт – незаконное присвоение власти. За все месяцы, прошедшие со времен штурма Бевиэра, ни одна партия не посягала на исключительное право распоряжаться жизнью и смертью людей, которое прежде принадлежало лишь королю, Возвышенным или назначенным ими представителям. События, последовавшие после вторжения в Бевиэр, показали, кому на деле принадлежит власть, но никто еще не пытался юридически оформить эту реальность – до дня заседания Трибунала. Общественность протестовала, но Конгресс и Трибунал хладнокровно игнорировали эти протесты. Горячие речи в тавернах, споры в салонах, гневные письма, град упреков и памфлетов – все это не удостаивалось вниманием. Но вскоре некоторые дотошные наблюдатели заметили, что чересчур активные противники политики экспроприационистов на удивление оказались подвержены несчастным случаям. Их дома грабили, лавочки поджигали, членам семьи угрожали, а иногда случалось и нечто похуже. Когда Народный Авангард закрыл таверну «Фитиль», известную как место сборищ сочувствующих нирьенистам, никто особенно не удивился. Когда редактора частной газеты «Овод Крысиного квартала» избили до полусмерти в тихом переулке средь бела дня, весь город гудел, но никто ничего не делал. А когда исчезли двое детей Гримо, крамольного депутата от Совани, число выражающих недовольство Конгрессом резко уменьшилось.
Та партия, которая, казалось, была в состоянии бросить вызов разгулу экспроприационистов, оставалась бездеятельной. Король Дунулас, все еще содержавшийся в Бевиэре, как в клетке, хранил осторожное молчание, во всяком случае, насколько люди могли об этом судить. В отсутствие энергичного вождя, видимо, мало что можно было изменить, и все же ситуация в целом оказалась не так ужасна, как предполагали сначала. Шли недели, но обещанных казней не последовало. Шестеро приговоренных томились в «Гробнице», но, по крайней мере, оставались в живых. Возможно, новый Трибунал, раскаявшись в своем поспешном решении и считая невозможным смягчить приговор, не уронив своего достоинства, просто позволит этой отсрочке длиться до бесконечности. Так думали многие шерринцы. Но если бы они могли заглянуть в душу Уисса в'Алёра, то изменили бы свое мнение.
В доме Рувиньяков известие о массовом изгнании депутатов из здания Конгресса особого впечатления не произвело. Элистэ не слишком тревожилась по этому поводу, считая политику скучной, а в последнее время еще и вероломной. По правде сказать, она начала испытывать некоторое уважение к трудам Шорви Нирьена, но не настолько, чтобы его опала потрясла ее. Цераленн же наблюдала за междоусобицей в Конгрессе с веселым презрением, а Аврелия, целиком поглощенная мыслями о Байеле во Клариво, и вовсе ничего не замечала.
Труднее было, однако, не видеть тех мер, которые предпринял Уисс в'Алёр во исполнение своих обетов. Он, разумеется, всегда отстаивал экспроприацию – материальное возмещение ущерба, который народ претерпел со стародавних времен. Этот принцип лежал в основе его политической демагогии. Теперь, к восхищению своих приверженцев, он начал претворять слова в дело. В течение нескольких дней, последовавших за изгнанием Нирьена. Комитет Народного Благоденствия утвердил новое постановление, облагавшее изрядным налогом имущество всех семей Возвышенных. Поначалу сопротивление оказалось бурным. Сборщики налогов, разосланные Конгрессом по всему Вонару, встречали ругань, оскорбления, бывали биты лакеями, а кое-кого в конце концов повесили. После этого прокатилась волна нападений, убийств, арестов, пожаров в имениях, а многие непонятливые Возвышенные из провинций оказались за решеткой. Самые упорные из сеньоров были оштрафованы и наказаны дополнительными имущественными поборами. Некоторые, к их крайнему изумлению, были привлечены к судебному разбирательству как преступники. В таких случаях после приговора сразу следовала конфискация имущества, осуществляемая, как правило, местными Лигами Патриотов. В конце концов все, кроме сумасшедших упрямцев, согласились платить. Полученные таким образом средства были частично перераспределены в виде бесплатного хлеба и супа для простых людей. Хотя вознаграждение оказалось невелико, голодным оно пришлось по душе. В течение нескольких недель часть бедняков пусть нерегулярно, но кормилась этими щедротами. В День Королевы, переименованный в День Патриота, в Шеррине каждую краюху хлеба сопровождала мелкая медная монета, и, по крайней мере в этот день, положение Уисса как народного спасителя было непоколебимым.
Укрепив таким образом репутацию человеколюба, Уисс обрел возможность заняться собственными делами. Аресты и конфискации проводились негласно, так что некоторые сундуки стали втихомолку пополняться. Об этом было почти неизвестно широкой публике, потому что пресса быстро научилась помалкивать, однако среди потерпевших Возвышенных шли возмущенные толки. Половина их лишилась денег, поместий, домашнего скота, личного имущества, ценных бумаг, фамильных драгоценностей и посуды, а в некоторых случаях даже мехов и одежды. Самые благоразумные научились припрятывать ценности.
Цераленн во Рувиньяк до этого не опускалась, хотя ее неоднократно предупреждали, что солидные состояния привлекают внимание экспроприационистов. Она знала также, что ее знаменитая коллекция драгоценностей – подарки многочисленных воздыхателей, включая и королей, – представляла немалый соблазн. Ей не раз советовали отослать свои сокровища куда-нибудь подальше из города, а если удастся – то и из страны. Или же, если это окажется затруднительным, она могла бы закопать их в надежде вновь обрести впоследствии, когда в мир вернется здравый смысл, а экспроприационистов повесят как воров, кем они, собственно, и являются. Совет был разумным, но мадам отвергла его.
– Эти безделушки ничего не стоят, если их нет у меня под рукой, – процедила Цераленн с таким убедительным равнодушием, что только те, кто хорошо ее знал, заметили бы, как напряглись ее шея и плечи, какой огонек вызова блеснул из-под ее неподвижных век. И драгоценности, включая знаменитое тройное ожерелье Дунуласа XII из черных жемчужин одинакового размера, остались в гардеробной графини, в шкафчике красного дерева. Несмотря на уговоры друзей и родственников, она носила их так же открыто, как раньше. Деньги лежали в ящике незапертого стола, серебро – в незапертом буфете. Безделушки и произведения искусства были выставлены на всеобщее обозрение, и жизнь продолжалась, словно все социальные потрясения остановились у порога этого особняка.
Но Элистэ стала теперь более искушенной. Несколько ее подруг уже лишились своих вещей, и она видела их гнев и огорчение. Она помнила торговок, без зазрения совести рыскавших по покоям фрейлин, хватавших их пожитки, и одна мысль об этом вызывала в ней чувство беспомощной ярости. Только теперь Элистэ знала, что делать, и с ней такого больше не случится – она сама не допустит. Графиня может с презрением относиться ко всяким мерам защиты, а ее внучка пренебрегать ими не собирается. Свои личные сокровища она спрячет там, где эти разбойники их не найдут.
Если не считать дорогих и разнообразных платьев, ценностей у Элистэ было не так уж много. Как и любая девушка ее положения, она имела набор красивых украшений, но не слишком дорогих, потому что ценные украшения обычно носили замужние женщины. Тем не менее она обладала несколькими стоящими вещицами, которые когда-то принадлежали ее бабушке по отцу, – к счастью, во время взятия Бевиэра они хранились у Цераленн. Среди них были несколько брелоков, подарки от подруг и поклонников, вызывавшие у нее теплые чувства, и, самое главное, подарки от дядюшки Кинца – восхитительные волшебные безделушки, которыми она дорожила просто потому, что была сердечно привязана к их дарителю, а фарфоровый венок, составленный из сотни разных цветов, каждый из которых испускал изысканный аромат, являлся истинной редкостью. Несомненной ценностью было и зеркальце в золотой оправе, в котором постоянно появлялись чудесные сказочные пейзажи с розовыми облаками, а еще забавные игральные кости с коварно меняющимися гранями, украшенные бриллиантами, и другие вещицы подобного рода, потерять которые было бы немыслимо.
Однажды знойной летней ночью Элистэ сидела в спальне, обмахиваясь веером и наблюдая за тем, как Кэрт зашивает драгоценности в складки нижних юбок и рубашек. С открытой дверью и окном дышать было бы легче, но Элистэ распорядилась ничего не открывать, чтобы обезопасить их от неожиданного вторжения слуг, которые могли увидеть то, чего им видеть не полагалось, и более того – рассказать об этом своей госпоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
15
Крах Шорви Нирьена отчетливо обозначил появление Уисса в'Алёра на арене еще неоперившегося Конституционного Конгресса как главной его фигуры. Еще в качестве президента и неформального владыки Комитета Народного Благоденствия Уисс обладал огромной властью, чтобы расправляться со своими недоброжелателями. Теперь же, с устранением главного соперника и почти одновременным учреждением Народного Трибунала – якобы независимого органа, но на деле, как было известно каждому, мощного орудия экспроприационистов, – его власть стала непомерно велика. Последовавшая незамедлительно опала Нирьена и всех его верных приверженцев как нельзя более ясно свидетельствовала об этом. По решению Трибунала, получившего мандат власти от Конгресса и поддержанного любимым детищем Уисса – вооруженным Народным Авангардом, был подписан приказ об аресте нирьенистов, обвиненных во «вредоносном заговоре и преступлениях против народа». Полдюжины экс-депутатов были схвачены и брошены в тюрьму, остальным удалось избежать ареста. К молчаливому удовлетворению многих, Нирьен тоже остался на свободе.
Во время многомесячных заседаний Конгресса разработанная Шорви Нирьеном система информации работала без перерывов, сохраняя эффективность и упорядоченность под руководством талантливого Бека. Теперь, в новом враждебном окружении, эта машина действовала столь же успешно. Большинству депутатов, находившихся под ударом, удалось бежать из Шеррина, в то время как их вождь совершенно пропал из виду. Почти каждый день улицы города наводняла антиэкспроприационистская литература, что говорило о присутствии Нирьена в Шеррине. Но где именно он находился – оставалось тайной для всех, кроме нескольких посвященных, и различные агенты и шпионы Комитета Народного Благоденствия мечтали раскрыть эту тайну.
Шестеро захваченных депутатов наблюдали первое заседание нового Народного Трибунала со скамьи подсудимых. Власти справились с проблемой побега Шорви Нирьена, предав суду его самого и бежавших вместе с ним в их отсутствие. Само собой, все были признаны виновными и приговорены к смерти. Несмотря на старания управляемого экспроприационистами Конгресса ограничить распространение сведений об этом процессе, вердикт и приговор вызвали бурю. Явственно обозначились не только несправедливость и жестокость, но и более важный факт – незаконное присвоение власти. За все месяцы, прошедшие со времен штурма Бевиэра, ни одна партия не посягала на исключительное право распоряжаться жизнью и смертью людей, которое прежде принадлежало лишь королю, Возвышенным или назначенным ими представителям. События, последовавшие после вторжения в Бевиэр, показали, кому на деле принадлежит власть, но никто еще не пытался юридически оформить эту реальность – до дня заседания Трибунала. Общественность протестовала, но Конгресс и Трибунал хладнокровно игнорировали эти протесты. Горячие речи в тавернах, споры в салонах, гневные письма, град упреков и памфлетов – все это не удостаивалось вниманием. Но вскоре некоторые дотошные наблюдатели заметили, что чересчур активные противники политики экспроприационистов на удивление оказались подвержены несчастным случаям. Их дома грабили, лавочки поджигали, членам семьи угрожали, а иногда случалось и нечто похуже. Когда Народный Авангард закрыл таверну «Фитиль», известную как место сборищ сочувствующих нирьенистам, никто особенно не удивился. Когда редактора частной газеты «Овод Крысиного квартала» избили до полусмерти в тихом переулке средь бела дня, весь город гудел, но никто ничего не делал. А когда исчезли двое детей Гримо, крамольного депутата от Совани, число выражающих недовольство Конгрессом резко уменьшилось.
Та партия, которая, казалось, была в состоянии бросить вызов разгулу экспроприационистов, оставалась бездеятельной. Король Дунулас, все еще содержавшийся в Бевиэре, как в клетке, хранил осторожное молчание, во всяком случае, насколько люди могли об этом судить. В отсутствие энергичного вождя, видимо, мало что можно было изменить, и все же ситуация в целом оказалась не так ужасна, как предполагали сначала. Шли недели, но обещанных казней не последовало. Шестеро приговоренных томились в «Гробнице», но, по крайней мере, оставались в живых. Возможно, новый Трибунал, раскаявшись в своем поспешном решении и считая невозможным смягчить приговор, не уронив своего достоинства, просто позволит этой отсрочке длиться до бесконечности. Так думали многие шерринцы. Но если бы они могли заглянуть в душу Уисса в'Алёра, то изменили бы свое мнение.
В доме Рувиньяков известие о массовом изгнании депутатов из здания Конгресса особого впечатления не произвело. Элистэ не слишком тревожилась по этому поводу, считая политику скучной, а в последнее время еще и вероломной. По правде сказать, она начала испытывать некоторое уважение к трудам Шорви Нирьена, но не настолько, чтобы его опала потрясла ее. Цераленн же наблюдала за междоусобицей в Конгрессе с веселым презрением, а Аврелия, целиком поглощенная мыслями о Байеле во Клариво, и вовсе ничего не замечала.
Труднее было, однако, не видеть тех мер, которые предпринял Уисс в'Алёр во исполнение своих обетов. Он, разумеется, всегда отстаивал экспроприацию – материальное возмещение ущерба, который народ претерпел со стародавних времен. Этот принцип лежал в основе его политической демагогии. Теперь, к восхищению своих приверженцев, он начал претворять слова в дело. В течение нескольких дней, последовавших за изгнанием Нирьена. Комитет Народного Благоденствия утвердил новое постановление, облагавшее изрядным налогом имущество всех семей Возвышенных. Поначалу сопротивление оказалось бурным. Сборщики налогов, разосланные Конгрессом по всему Вонару, встречали ругань, оскорбления, бывали биты лакеями, а кое-кого в конце концов повесили. После этого прокатилась волна нападений, убийств, арестов, пожаров в имениях, а многие непонятливые Возвышенные из провинций оказались за решеткой. Самые упорные из сеньоров были оштрафованы и наказаны дополнительными имущественными поборами. Некоторые, к их крайнему изумлению, были привлечены к судебному разбирательству как преступники. В таких случаях после приговора сразу следовала конфискация имущества, осуществляемая, как правило, местными Лигами Патриотов. В конце концов все, кроме сумасшедших упрямцев, согласились платить. Полученные таким образом средства были частично перераспределены в виде бесплатного хлеба и супа для простых людей. Хотя вознаграждение оказалось невелико, голодным оно пришлось по душе. В течение нескольких недель часть бедняков пусть нерегулярно, но кормилась этими щедротами. В День Королевы, переименованный в День Патриота, в Шеррине каждую краюху хлеба сопровождала мелкая медная монета, и, по крайней мере в этот день, положение Уисса как народного спасителя было непоколебимым.
Укрепив таким образом репутацию человеколюба, Уисс обрел возможность заняться собственными делами. Аресты и конфискации проводились негласно, так что некоторые сундуки стали втихомолку пополняться. Об этом было почти неизвестно широкой публике, потому что пресса быстро научилась помалкивать, однако среди потерпевших Возвышенных шли возмущенные толки. Половина их лишилась денег, поместий, домашнего скота, личного имущества, ценных бумаг, фамильных драгоценностей и посуды, а в некоторых случаях даже мехов и одежды. Самые благоразумные научились припрятывать ценности.
Цераленн во Рувиньяк до этого не опускалась, хотя ее неоднократно предупреждали, что солидные состояния привлекают внимание экспроприационистов. Она знала также, что ее знаменитая коллекция драгоценностей – подарки многочисленных воздыхателей, включая и королей, – представляла немалый соблазн. Ей не раз советовали отослать свои сокровища куда-нибудь подальше из города, а если удастся – то и из страны. Или же, если это окажется затруднительным, она могла бы закопать их в надежде вновь обрести впоследствии, когда в мир вернется здравый смысл, а экспроприационистов повесят как воров, кем они, собственно, и являются. Совет был разумным, но мадам отвергла его.
– Эти безделушки ничего не стоят, если их нет у меня под рукой, – процедила Цераленн с таким убедительным равнодушием, что только те, кто хорошо ее знал, заметили бы, как напряглись ее шея и плечи, какой огонек вызова блеснул из-под ее неподвижных век. И драгоценности, включая знаменитое тройное ожерелье Дунуласа XII из черных жемчужин одинакового размера, остались в гардеробной графини, в шкафчике красного дерева. Несмотря на уговоры друзей и родственников, она носила их так же открыто, как раньше. Деньги лежали в ящике незапертого стола, серебро – в незапертом буфете. Безделушки и произведения искусства были выставлены на всеобщее обозрение, и жизнь продолжалась, словно все социальные потрясения остановились у порога этого особняка.
Но Элистэ стала теперь более искушенной. Несколько ее подруг уже лишились своих вещей, и она видела их гнев и огорчение. Она помнила торговок, без зазрения совести рыскавших по покоям фрейлин, хватавших их пожитки, и одна мысль об этом вызывала в ней чувство беспомощной ярости. Только теперь Элистэ знала, что делать, и с ней такого больше не случится – она сама не допустит. Графиня может с презрением относиться ко всяким мерам защиты, а ее внучка пренебрегать ими не собирается. Свои личные сокровища она спрячет там, где эти разбойники их не найдут.
Если не считать дорогих и разнообразных платьев, ценностей у Элистэ было не так уж много. Как и любая девушка ее положения, она имела набор красивых украшений, но не слишком дорогих, потому что ценные украшения обычно носили замужние женщины. Тем не менее она обладала несколькими стоящими вещицами, которые когда-то принадлежали ее бабушке по отцу, – к счастью, во время взятия Бевиэра они хранились у Цераленн. Среди них были несколько брелоков, подарки от подруг и поклонников, вызывавшие у нее теплые чувства, и, самое главное, подарки от дядюшки Кинца – восхитительные волшебные безделушки, которыми она дорожила просто потому, что была сердечно привязана к их дарителю, а фарфоровый венок, составленный из сотни разных цветов, каждый из которых испускал изысканный аромат, являлся истинной редкостью. Несомненной ценностью было и зеркальце в золотой оправе, в котором постоянно появлялись чудесные сказочные пейзажи с розовыми облаками, а еще забавные игральные кости с коварно меняющимися гранями, украшенные бриллиантами, и другие вещицы подобного рода, потерять которые было бы немыслимо.
Однажды знойной летней ночью Элистэ сидела в спальне, обмахиваясь веером и наблюдая за тем, как Кэрт зашивает драгоценности в складки нижних юбок и рубашек. С открытой дверью и окном дышать было бы легче, но Элистэ распорядилась ничего не открывать, чтобы обезопасить их от неожиданного вторжения слуг, которые могли увидеть то, чего им видеть не полагалось, и более того – рассказать об этом своей госпоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119