Элистэ чуть не задохнулась.
– Пообвыкнешь, бонбошка, – посочувствовал какой-то народогвардеец. – Дыши ртом.
Поразительно, но поймавшие ее солдаты, казалось, отнюдь не испытывали к ней ненависти; они, скорее, вели себя как гладиаторы, готовые побрататься с противником после окончания схватки. Впрочем, народогвардейцы могли себе это позволить: каждый из них, несомненно, уже прикидывал, сколько ему достанется из сотни рекко, обещанных за поимку Элистэ во Дерриваль. Добродушие их, таким образом, было вполне понятно.
Ее обыскали – не распуская при этом рук. Затем провели зловонной галереей и вниз по сырой спиральной лестнице, потом по другому коридору с лужами на полу и остановились перед крохотной темной камерой. Элистэ вошла, обводя взглядом отвратительно влажные стены, парашу в углу и узкую койку-полку, напоминавшую нары в «Приюте Прилька». Дверь захлопнулась, лязгнул засов, солдаты ушли и унесли фонарь, оставив ее в кромешном мраке совсем одну. Такого она никак не предполагала.
Девушка на ощупь добралась до койки, села и стала ждать, пока глаза привыкнут к темноте. Тем временем пелена благодетельного тумана, что окутывала ее сознание с минуты ареста, начала рассеиваться. Мысли и чувства возвращались к ней, как ни гнала она их от себя. Ее охватил слепой ужас, скрутил в жгут, заставил бешено биться сердце. Промозглая сырость и тьма обрушились на нее; тело покрылось холодным потом, она задыхалась. Куда лучше было бы остаться в ступоре – но отупенье прошло, и вернуть его невозможно. Она застыла, проклиная очнувшееся сознание, ибо в мертвом безмолвии ее слух не улавливал ни звука.
И тут мысли хлынули потоком.
Ее специально посадили в одиночку – она ведь не такая, как все. Не заурядная Возвышенная пленница, а племянница Кинца во Дерриваля, чародейного врага Республики; его родственница, сподвижница и сообщница. Уж она-то сможет рассказать им о Кинце – о его планах, чародейных приемах и (если Флозине удалось извлечь его из садов Авиллака) о его местонахождении. Кровопийцы «Гробницы» наверняка попробуют все это из нее выпытать.
Выпытать.
Элистэ содрогнулась во мраке. Об ужасах «Гробницы» ходили легенды. Если она позволит себя сломить, дядюшке Кинцу конец. Дрефу тоже. А с Дрефом – и всей подпольной организации нирьенистов. Ее предательство навлечет гибель на всех.
Но есть ли надежда выстоять? Если за нее возьмутся всерьез, разве она не выболтает все на свете? Разве найдутся такие, кто смог бы молчать?
«Найдутся. Были. Цераленн смогла бы».
И бабушка тут же возникла перед ее мысленным взором. Никакие угрозы и пытки не сломили бы волю Цераленн во Рувиньяк, не было в мире силы, способной заставить ее предать человека. И не то чтобы она была наделена чародейным даром сопротивления – нет, она просто приняла как данность определенные убеждения, которые стали источником ее духовной силы и в то же время роковой – для нее – неспособности приноравливаться к обстоятельствам. Она прожила и умерла в согласии с этими убеждениями. И от своей внучки имела право требовать того же.
Цераленн всецело принадлежала прошлому и ни за что не примирилась бы с теперешним, чудовищно изменившимся образом жизни. Но есть понятия неизменные и переменам не доступные – например, верность и честь. Цераленн во Рувиньяк умерла бы под пытками, но не предала родных и друзей. Что ж, Элистэ следует поступить так же.
Она будет хранить молчание. От нее ничего не добьются. Это решение ужаснуло ее, но, как ни странно, принесло удовлетворение. Совсем одна, в безмолвии и мраке, она лелеяла свою новообретенную решимость, как мать – больное дитя.
На нее наваливалась кромешная тьма – ни лучика света. Может, утро принесет перемены?
Но ждать до утра не пришлось.
Она вдруг поняла, что различает очертания параши в углу, прямоугольник койки. Элистэ встала, подошла к двери и заглянула в зарешеченное квадратное оконце. Блики желтого света в коридоре делались все ярче, послышался стук башмаков по каменным плитам. Она отпрянула от двери и забегала испуганным взглядом по крохотной камере, в которой становилось все светлее, надеясь отыскать укрытие. Смешно! Где тут укрыться? Элистэ глубоко вздохнула и выпрямилась во весь рост.
За оконцем появились фигуры. Скрипнул засов, дверь отворилась. Двое народогвардейцев вошли, молча схватили ее за руки и вытащили из камеры. Элистэ не сопротивлялась и не расспрашивала, куда ее ведут: первое было бы глупо, второе – бессмысленно. Вот собраться с силами и призвать на помощь все свое мужество – это действительно сейчас необходимо.
Они прошли коридором до уже знакомой ей сырой спиральной лестницы и начали бесконечный головокружительный спуск – вниз, вниз, вниз, в мрачное подвальное чрево «Гробницы», царство желто-серых испарений, запотевших сводов и стен в корке минеральных наростов. Подземелье больше напоминало естественную пещеру, нежели творение человеческих рук. Затем – по наклонному туннелю с таким низким потолком, что солдатам пришлось пригнуть головы, через двери черного кованого железа они наконец вошли в печально знаменитую камеру пыток.
Элистэ не представляла себе ни самой камеры, ни того, что ее там ждет. Этот застенок был окружен покровом тайны, что многократно усиливало внушаемый им ужас – ужас, призванный сломить сопротивление узника задолго до начала допроса, как прекрасно понимали хозяева древней темницы. Против ожиданий Элистэ застенок вполне отвечал традиционным представлениям: без окон, само собой, так как находился глубоко под землей; промозглый холод и застоявшаяся вонь; необычно высокий потолок – этажа на три, так что ребра свода терялись в тяжелом плотном тумане; сочащиеся влагой каменные стены, в пятнах сырости пол; чад фонарей, потухшие жаровни; набор мерзких древних орудий пыток – одни непонятного назначения, другие, напротив, до жути очевидного, но все одинаково ржавые и покрытые толстым слоем пыли: ими явно давно не пользовались. И три устройства поновее – чистые, отполированные, смазанные затейливые механизмы, снабженные зажимами, ремнями и пряжками; украшенные проволочками, шипами, металлическими зубцами и блестящими стеклянными рожками – по образцу Чувствительниц, с которыми они состояли в ублюдочном дальнем родстве. Наконец простой сосновый стол и пара удобных кресел, в одном из которых сидел мужчина; Элистэ сразу признала его по массивной фигуре, широкому плоскому лицу и огромным рукам – Бирс Валёр, верховный жрец Кокотты.
Высвободившись из рук народогвардейцев, Элистэ сама подошла к столу и остановилась перед Бирсом Валёром. Солдаты стали на страже у двери. На столе были только перо, чернильница и исписанный лист бумаги, который Бирс Валёр подтолкнул к ней.
– Подпишите, – приказал он.
Элистэ взяла бумагу. Она ожидала увидеть хитро составленное признание в многочисленных преступлениях, подписать каковое ей не позволило бы чувство собственного достоинства. Однако это оказалась всего лишь запись о том, что она действительно бывшая Возвышенная Элистэ во Дерриваль, родственница бывшего Возвышенного Кинца во Дерриваля, чародея из провинции Фабек. Чистая правда, а поскольку они все равно об этом прознали, запираться бессмысленно. Элистэ пожала плечами и поставила подпись. Она не имела представления о последнем декрете Конгресса, а потому не догадывалась, что для осуждения ее на смерть достаточно всего лишь официального подтверждения личности. Признав, что она – это она, Элистэ тем самым лишала себя права обратиться в суд. Впрочем, учитывая настроения в Народном Трибунале, она не много потеряла.
Бирс Валёр долго изучал подпись, кивнул и отложил листок в сторону. Затем поднял глаза и подверг арестованную не менее долгому изучению; она выдержала его взгляд не дрогнув. Наконец он спросил:
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
От такого верзилы можно было ожидать поистине громового рыка. В действительности же голос его, как и взгляд маленьких глазок, оказался пустым и бесцветным.
Значит, дядюшке Кинцу удалось скрыться из садов Авиллака!
«Не знаю». Ложь едва не сорвалась у нее с языка, но Элистэ успела себя одернуть. Этот заплечных дел мастер, разумеется, ей не поверит, как не поверит никто другой. Не имеет смысла пятнать себя ложью.
– Я не намерена отвечать, – сказала она.
Бирс тупо воззрился на нее. Если ее упорство и удивило его, он не подал виду.
– Где скрывается Кинц во Дерриваль? – опять спросил он ровным голосом, словно задавал вопрос в первый раз.
Она повторила, что отвечать не желает.
Бирс вновь спросил, она промолчала в ответ, но ее молчание, казалось, его отнюдь не обескуражило. Он продолжал задавать вопрос снова и снова, теми же словами и тем же голосом – спокойным, ровным, тусклым. Элистэ пыталась сохранять неприступный вид, но в ее душе замешательство сменилось ужасом, а это подрывало волю к сопротивлению. На угрозы она бы ответила вызовом. Прибегни он к уговорам и софистике, она бы даже могла разразиться речью. Но перед этой неумолимой глухой тупостью она просто терялась. Монотонное повторение одного и того же вопроса наводило жуть; вопрошала, казалось, некая сверхъестественная сила, а не живой человек. Этот неутомимый бесцветный голос мог скорее принадлежать механическому устройству – Бирс Валёр словно позаимствовал его у Чувствительниц, с которыми был на короткой ноге.
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
В двадцатый раз? Двадцать пятый? А может, она нечаянно угодила в порочный круг времени, где одна и та же минута повторяется до бесконечности?
Но конец все же наступил. Вероятно, терпение Бирса Валёра иссякло. Он вскочил и мгновенно очутился по другую сторону стола – такой быстроты и внезапности от столь полного и массивного человека ожидать было трудно. Вот он уже рядом, впился ей в предплечье словно клещами, легко развернул и играючи отбросил к противоположной стене. Именно так он отправлял жертвы в чрево Кокотты. На сей раз, однако, Элистэ ожидала не Кокотта, а дальняя родственница последней, безымянная полу-Чувствительница; но вожделела она ничуть не меньше.
Девушка увидела плоское прямоугольное устройство, смахивающее на кожаную кушетку. Не успела она опомниться, как Бирс подхватил ее и бросил на лежак. Сообрази она вовремя и действуй быстрее – могла бы ему глаза выцарапать. Но Элистэ опоздала. Ее опутали ремни, на тело легли зажимы, Бирс подтягивал и закреплял их, умело орудуя своими ручищами. Она дернулась, пробуя путы на прочность, но тщетно. На запястьях сомкнулись наручники, на шее – ошейник; хуже того – на голову водрузили шлем с шипами и рожками, а слепое железное забрало, опустившееся на глаза, ввергло ее в кромешную тьму. Но Элистэ отметила, что забрало не доходит до рта. Свобода говорить – или кричать – была ей оставлена.
«Ни того, ни другого он от меня не дождется», – решила она и застыла в напряжении, как туго натянутая струна.
Однако палач не спешил.
Она слышала, как Бирс Валёр возится с устройством, хотя не могла знать, что он делает и что будет дальше. Мучительная неизвестность тянулась и тянулась, что, несомненно, входило в расчеты Бирса Валёра. Она уловила тихий металлический щелчок, за которым последовали треск и тонкий механический вой. Кушетка, на которой лежала Элистэ, начала вибрировать, и девушка непроизвольно вцепилась в ее края.
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
Невыразительный голос оставался таким же бесстрастным.
Элистэ молчала.
Еще щелчок, глухой лязг – и вой Пыточницы перешел в ровное гудение, похожее на то, какое испускала Глориэль, когда бывала довольна.
Боли не было, но тьма перед глазами Элистэ постепенно рассеялась. Забрало по-прежнему прилегало к ее лицу, она ощущала его металлический холод на лбу и щеках, однако железо почему-то вдруг обрело прозрачность. Элистэ разглядела высокие своды камеры, вытянувшихся у дверей народогвардейцев и Бирса Валёра, который возвышался над лежаком, не сводя с нее пустых мертвых глаз. Немного приподняв голову – единственная свобода, какую ей позволяли путы, – она увидела свое тело: обнаженное, как подобает всем жертвам, приготовленным для Кокотты, опутанное ремнями и скованное зажимами. Когда же ее успели, раздеть?! Она что-то не помнила. Такого просто не могло быть, и здравое это умозаключение подтвердил тихий внутренний голос, подсказавший, что здесь все не так, – тот самый голос, который учил ее отличать чародейное наваждение от реальности. Однако голос и вправду был очень тихий, она его почти не слышала из-за страха и чудовищного унижения.
Элистэ не отрываясь следила за Бирсом Валёром. В огромных его ручищах не было ни ножа, ни кнута, ни какого другого орудия истязания. Он то и дело склонялся к безобидным на вид рычагам и колесикам, которыми манипулировал как бы даже автоматически, ни словом, ни жестом не выдавая своих намерений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
– Пообвыкнешь, бонбошка, – посочувствовал какой-то народогвардеец. – Дыши ртом.
Поразительно, но поймавшие ее солдаты, казалось, отнюдь не испытывали к ней ненависти; они, скорее, вели себя как гладиаторы, готовые побрататься с противником после окончания схватки. Впрочем, народогвардейцы могли себе это позволить: каждый из них, несомненно, уже прикидывал, сколько ему достанется из сотни рекко, обещанных за поимку Элистэ во Дерриваль. Добродушие их, таким образом, было вполне понятно.
Ее обыскали – не распуская при этом рук. Затем провели зловонной галереей и вниз по сырой спиральной лестнице, потом по другому коридору с лужами на полу и остановились перед крохотной темной камерой. Элистэ вошла, обводя взглядом отвратительно влажные стены, парашу в углу и узкую койку-полку, напоминавшую нары в «Приюте Прилька». Дверь захлопнулась, лязгнул засов, солдаты ушли и унесли фонарь, оставив ее в кромешном мраке совсем одну. Такого она никак не предполагала.
Девушка на ощупь добралась до койки, села и стала ждать, пока глаза привыкнут к темноте. Тем временем пелена благодетельного тумана, что окутывала ее сознание с минуты ареста, начала рассеиваться. Мысли и чувства возвращались к ней, как ни гнала она их от себя. Ее охватил слепой ужас, скрутил в жгут, заставил бешено биться сердце. Промозглая сырость и тьма обрушились на нее; тело покрылось холодным потом, она задыхалась. Куда лучше было бы остаться в ступоре – но отупенье прошло, и вернуть его невозможно. Она застыла, проклиная очнувшееся сознание, ибо в мертвом безмолвии ее слух не улавливал ни звука.
И тут мысли хлынули потоком.
Ее специально посадили в одиночку – она ведь не такая, как все. Не заурядная Возвышенная пленница, а племянница Кинца во Дерриваля, чародейного врага Республики; его родственница, сподвижница и сообщница. Уж она-то сможет рассказать им о Кинце – о его планах, чародейных приемах и (если Флозине удалось извлечь его из садов Авиллака) о его местонахождении. Кровопийцы «Гробницы» наверняка попробуют все это из нее выпытать.
Выпытать.
Элистэ содрогнулась во мраке. Об ужасах «Гробницы» ходили легенды. Если она позволит себя сломить, дядюшке Кинцу конец. Дрефу тоже. А с Дрефом – и всей подпольной организации нирьенистов. Ее предательство навлечет гибель на всех.
Но есть ли надежда выстоять? Если за нее возьмутся всерьез, разве она не выболтает все на свете? Разве найдутся такие, кто смог бы молчать?
«Найдутся. Были. Цераленн смогла бы».
И бабушка тут же возникла перед ее мысленным взором. Никакие угрозы и пытки не сломили бы волю Цераленн во Рувиньяк, не было в мире силы, способной заставить ее предать человека. И не то чтобы она была наделена чародейным даром сопротивления – нет, она просто приняла как данность определенные убеждения, которые стали источником ее духовной силы и в то же время роковой – для нее – неспособности приноравливаться к обстоятельствам. Она прожила и умерла в согласии с этими убеждениями. И от своей внучки имела право требовать того же.
Цераленн всецело принадлежала прошлому и ни за что не примирилась бы с теперешним, чудовищно изменившимся образом жизни. Но есть понятия неизменные и переменам не доступные – например, верность и честь. Цераленн во Рувиньяк умерла бы под пытками, но не предала родных и друзей. Что ж, Элистэ следует поступить так же.
Она будет хранить молчание. От нее ничего не добьются. Это решение ужаснуло ее, но, как ни странно, принесло удовлетворение. Совсем одна, в безмолвии и мраке, она лелеяла свою новообретенную решимость, как мать – больное дитя.
На нее наваливалась кромешная тьма – ни лучика света. Может, утро принесет перемены?
Но ждать до утра не пришлось.
Она вдруг поняла, что различает очертания параши в углу, прямоугольник койки. Элистэ встала, подошла к двери и заглянула в зарешеченное квадратное оконце. Блики желтого света в коридоре делались все ярче, послышался стук башмаков по каменным плитам. Она отпрянула от двери и забегала испуганным взглядом по крохотной камере, в которой становилось все светлее, надеясь отыскать укрытие. Смешно! Где тут укрыться? Элистэ глубоко вздохнула и выпрямилась во весь рост.
За оконцем появились фигуры. Скрипнул засов, дверь отворилась. Двое народогвардейцев вошли, молча схватили ее за руки и вытащили из камеры. Элистэ не сопротивлялась и не расспрашивала, куда ее ведут: первое было бы глупо, второе – бессмысленно. Вот собраться с силами и призвать на помощь все свое мужество – это действительно сейчас необходимо.
Они прошли коридором до уже знакомой ей сырой спиральной лестницы и начали бесконечный головокружительный спуск – вниз, вниз, вниз, в мрачное подвальное чрево «Гробницы», царство желто-серых испарений, запотевших сводов и стен в корке минеральных наростов. Подземелье больше напоминало естественную пещеру, нежели творение человеческих рук. Затем – по наклонному туннелю с таким низким потолком, что солдатам пришлось пригнуть головы, через двери черного кованого железа они наконец вошли в печально знаменитую камеру пыток.
Элистэ не представляла себе ни самой камеры, ни того, что ее там ждет. Этот застенок был окружен покровом тайны, что многократно усиливало внушаемый им ужас – ужас, призванный сломить сопротивление узника задолго до начала допроса, как прекрасно понимали хозяева древней темницы. Против ожиданий Элистэ застенок вполне отвечал традиционным представлениям: без окон, само собой, так как находился глубоко под землей; промозглый холод и застоявшаяся вонь; необычно высокий потолок – этажа на три, так что ребра свода терялись в тяжелом плотном тумане; сочащиеся влагой каменные стены, в пятнах сырости пол; чад фонарей, потухшие жаровни; набор мерзких древних орудий пыток – одни непонятного назначения, другие, напротив, до жути очевидного, но все одинаково ржавые и покрытые толстым слоем пыли: ими явно давно не пользовались. И три устройства поновее – чистые, отполированные, смазанные затейливые механизмы, снабженные зажимами, ремнями и пряжками; украшенные проволочками, шипами, металлическими зубцами и блестящими стеклянными рожками – по образцу Чувствительниц, с которыми они состояли в ублюдочном дальнем родстве. Наконец простой сосновый стол и пара удобных кресел, в одном из которых сидел мужчина; Элистэ сразу признала его по массивной фигуре, широкому плоскому лицу и огромным рукам – Бирс Валёр, верховный жрец Кокотты.
Высвободившись из рук народогвардейцев, Элистэ сама подошла к столу и остановилась перед Бирсом Валёром. Солдаты стали на страже у двери. На столе были только перо, чернильница и исписанный лист бумаги, который Бирс Валёр подтолкнул к ней.
– Подпишите, – приказал он.
Элистэ взяла бумагу. Она ожидала увидеть хитро составленное признание в многочисленных преступлениях, подписать каковое ей не позволило бы чувство собственного достоинства. Однако это оказалась всего лишь запись о том, что она действительно бывшая Возвышенная Элистэ во Дерриваль, родственница бывшего Возвышенного Кинца во Дерриваля, чародея из провинции Фабек. Чистая правда, а поскольку они все равно об этом прознали, запираться бессмысленно. Элистэ пожала плечами и поставила подпись. Она не имела представления о последнем декрете Конгресса, а потому не догадывалась, что для осуждения ее на смерть достаточно всего лишь официального подтверждения личности. Признав, что она – это она, Элистэ тем самым лишала себя права обратиться в суд. Впрочем, учитывая настроения в Народном Трибунале, она не много потеряла.
Бирс Валёр долго изучал подпись, кивнул и отложил листок в сторону. Затем поднял глаза и подверг арестованную не менее долгому изучению; она выдержала его взгляд не дрогнув. Наконец он спросил:
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
От такого верзилы можно было ожидать поистине громового рыка. В действительности же голос его, как и взгляд маленьких глазок, оказался пустым и бесцветным.
Значит, дядюшке Кинцу удалось скрыться из садов Авиллака!
«Не знаю». Ложь едва не сорвалась у нее с языка, но Элистэ успела себя одернуть. Этот заплечных дел мастер, разумеется, ей не поверит, как не поверит никто другой. Не имеет смысла пятнать себя ложью.
– Я не намерена отвечать, – сказала она.
Бирс тупо воззрился на нее. Если ее упорство и удивило его, он не подал виду.
– Где скрывается Кинц во Дерриваль? – опять спросил он ровным голосом, словно задавал вопрос в первый раз.
Она повторила, что отвечать не желает.
Бирс вновь спросил, она промолчала в ответ, но ее молчание, казалось, его отнюдь не обескуражило. Он продолжал задавать вопрос снова и снова, теми же словами и тем же голосом – спокойным, ровным, тусклым. Элистэ пыталась сохранять неприступный вид, но в ее душе замешательство сменилось ужасом, а это подрывало волю к сопротивлению. На угрозы она бы ответила вызовом. Прибегни он к уговорам и софистике, она бы даже могла разразиться речью. Но перед этой неумолимой глухой тупостью она просто терялась. Монотонное повторение одного и того же вопроса наводило жуть; вопрошала, казалось, некая сверхъестественная сила, а не живой человек. Этот неутомимый бесцветный голос мог скорее принадлежать механическому устройству – Бирс Валёр словно позаимствовал его у Чувствительниц, с которыми был на короткой ноге.
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
В двадцатый раз? Двадцать пятый? А может, она нечаянно угодила в порочный круг времени, где одна и та же минута повторяется до бесконечности?
Но конец все же наступил. Вероятно, терпение Бирса Валёра иссякло. Он вскочил и мгновенно очутился по другую сторону стола – такой быстроты и внезапности от столь полного и массивного человека ожидать было трудно. Вот он уже рядом, впился ей в предплечье словно клещами, легко развернул и играючи отбросил к противоположной стене. Именно так он отправлял жертвы в чрево Кокотты. На сей раз, однако, Элистэ ожидала не Кокотта, а дальняя родственница последней, безымянная полу-Чувствительница; но вожделела она ничуть не меньше.
Девушка увидела плоское прямоугольное устройство, смахивающее на кожаную кушетку. Не успела она опомниться, как Бирс подхватил ее и бросил на лежак. Сообрази она вовремя и действуй быстрее – могла бы ему глаза выцарапать. Но Элистэ опоздала. Ее опутали ремни, на тело легли зажимы, Бирс подтягивал и закреплял их, умело орудуя своими ручищами. Она дернулась, пробуя путы на прочность, но тщетно. На запястьях сомкнулись наручники, на шее – ошейник; хуже того – на голову водрузили шлем с шипами и рожками, а слепое железное забрало, опустившееся на глаза, ввергло ее в кромешную тьму. Но Элистэ отметила, что забрало не доходит до рта. Свобода говорить – или кричать – была ей оставлена.
«Ни того, ни другого он от меня не дождется», – решила она и застыла в напряжении, как туго натянутая струна.
Однако палач не спешил.
Она слышала, как Бирс Валёр возится с устройством, хотя не могла знать, что он делает и что будет дальше. Мучительная неизвестность тянулась и тянулась, что, несомненно, входило в расчеты Бирса Валёра. Она уловила тихий металлический щелчок, за которым последовали треск и тонкий механический вой. Кушетка, на которой лежала Элистэ, начала вибрировать, и девушка непроизвольно вцепилась в ее края.
– Где скрывается Кинц во Дерриваль?
Невыразительный голос оставался таким же бесстрастным.
Элистэ молчала.
Еще щелчок, глухой лязг – и вой Пыточницы перешел в ровное гудение, похожее на то, какое испускала Глориэль, когда бывала довольна.
Боли не было, но тьма перед глазами Элистэ постепенно рассеялась. Забрало по-прежнему прилегало к ее лицу, она ощущала его металлический холод на лбу и щеках, однако железо почему-то вдруг обрело прозрачность. Элистэ разглядела высокие своды камеры, вытянувшихся у дверей народогвардейцев и Бирса Валёра, который возвышался над лежаком, не сводя с нее пустых мертвых глаз. Немного приподняв голову – единственная свобода, какую ей позволяли путы, – она увидела свое тело: обнаженное, как подобает всем жертвам, приготовленным для Кокотты, опутанное ремнями и скованное зажимами. Когда же ее успели, раздеть?! Она что-то не помнила. Такого просто не могло быть, и здравое это умозаключение подтвердил тихий внутренний голос, подсказавший, что здесь все не так, – тот самый голос, который учил ее отличать чародейное наваждение от реальности. Однако голос и вправду был очень тихий, она его почти не слышала из-за страха и чудовищного унижения.
Элистэ не отрываясь следила за Бирсом Валёром. В огромных его ручищах не было ни ножа, ни кнута, ни какого другого орудия истязания. Он то и дело склонялся к безобидным на вид рычагам и колесикам, которыми манипулировал как бы даже автоматически, ни словом, ни жестом не выдавая своих намерений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119