Однако ждать нужно было как минимум до утра.
Выйдя из тюрьмы, они немедленно отправились обедать в «La Bastille» — небольшой и довольно уютный ресторан с неожиданно приличной французской кухней.
— Из тюрьмы — в тюрьму? — без тени улыбки констатировал Костас, разглядев вывеску заведения.
— Здесь прилично кормят. Говорю как француз — мы знаем толк в еде. К тому же это традиция.
— Кормиться в Бастилии?
— Нет, освобожденного узника прежде всего следует хорошо накормить.
— Действительно… Вырвавшись на свободу, человек жадно ест… Тысячу раз наблюдал эту сцену в кино и читал, наверное, никак не меньше… Но никогда не задумывался.
— Благодарите Бога! Об этом помнят адвокаты. И… те, К0го однажды уже хорошо кормили именно в этой связи.
Обед вышел на славу.
Настало время сыров — существенный, если не священный, обряд французской трапезы! — когда мобильный телефон едва слышно звякнул в недрах аккуратного адвокатского портфеля.
Крохотная золотая буква "D" над маленьким замком о многом говорила знающему взгляду.
Конец обеда был скомкан.
— В аэропорту уже ждет самолет, который доставит вас в Турцию. Там, разумеется, встретят, — сухо сообщил швейцарец, коротко поговорив с кем-то по телефону.
— А вы?
— Я лечу в Цюрих. Утром, разумеется.
Он был раздосадован, хотя и хранил привычную невозмутимость.
Однако Костас чувствовал — юристу обидно: личный самолет летит не за ним.
Личный самолет человека…
Впрочем, имя этого человека, как ни странно, до сих пор не было произнесено вслух.
Ни разу.
Даже когда формальности были закончены и они остались с адвокатом наедине.
Мысль эта показалась Костасу интересной. Она вспыхнула в сознании неожиданно и довольно ярко, но быстро погасла.
И немедленно забылась.
Он и теперь не вспомнил об этом, хотя упомянутая персона стремительно приближалась, легко преодолевая небольшое пространство.
В какой-то момент показалось, что высокий, представительный мужчина, поднявшийся навстречу гостю, едва тот переступил порог просторной каюты, торопится заключить его в крепкие, дружеские объятия.
Но произошло нечто смутное, неясное, неуловимое — пролегла какая-то тень.
Планы хозяина расстроились.
Возможно, впрочем, виной тому был гость.
Слишком неловко замешкался он у входа.
Слишком.
Будто именно потому, что не спешил припасть к широкой груди хозяина.
Сойдясь вплотную на середине каюты, они ограничились рукопожатием.
Правда, крепким и подчеркнуто долгим.
— Странное место для встречи. Что, интересно, вами руководило?
— Мной?
— Ах да. Простите. Я и забыл, что руководить — исключительно ваша прерогатива.
— Отнюдь. Есть многое на свете, что руководит мной, порой — вопреки моим желаниям. Я не готов был ответить и потому переспросил. Это старый прием — просто тянул время.
— Я задал трудный вопрос?
— Скорее, многогранный. Что руководило? Прежде всего, разумеется, собственные интересы. С некоторых пор я комфортно чувствую себя в Турции. Это раз. Стремление к полной и абсолютной конфиденциальности. Это два. Желание, наконец, доставить вам некоторое удовольствие, вы его заслужили, — это три.
— И потому Турция, но Эгейская.
— Вы по-прежнему быстро улавливаете суть, Костас. Это радует.
— Вы ждали в гости дебила?
— Дебил остался бы в Бухаресте. Не в тюрьме, возможно, но в соответствующем заведении.
— Ах да. Разумеется. Я ведь должен был начать с благодарности. Виноват. Итак… Примите, досточтимый сэр и прочая… нижайшую признательность покорного слуги.
— Достаточно.
Сказано было мягко.
Голос хозяина вообще обволакивал, струился мягким бархатом, располагающим к открытой дружеской беседе.
Однако Костас вздрогнул.
Хозяин не придал этому значения или по крайней мере сделал вид, что не заметил неловкости.
Выдержав паузу, он спокойно продолжил:
— Прежде всего я должен выразить вам свою признательность, Костас, и принести извинения за то, что втравил в историю — мягко говоря — неприятную. Надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что дикий итог экспедиции так же ужаснул и потряс меня, как всех прочих. А быть может — в большей степени. Ибо благодаря вашим оперативным действиям я обладал информацией в полном объеме…
— Отнюдь не в полном, как выяснилось.
— Что это? Посыпание пепла на голову? Оставьте. У меня нет к вам претензий. Никаких. Впредь будем исходить из этого. Я не намерен требовать отчета, подробностей, деталей и всего такого… прочего. Эта работа для других специалистов. И она исполнена на должном уровне. Я очень внимательно читал и слушал записи ваших допросов и вообще все документы этого дела. К тому же мои люди шли, что называется, по следам официального следствия, тщательно все проверяя и перепроверяя. Они обнаружили много такого, что никому не известно и поныне. Или почти никому. Словом, все это время, пока вы «прохлаждались» в тюрьме, шла напряженная работа, благодаря которой сегодня я обладаю достаточно полной информацией по этому делу. Однако именно это обстоятельство заставляет меня сделать следующий шаг. Понимаете, о чем я толкую? Эта информация — факты, аналитика и прочее — уже столь объемна, что представляет собой некую ступень, поднявшись на которую я немедленно сталкиваюсь с новыми вопросами. Возможно, впрочем, только одним вопросом. Ответ на него, однако, упрятан не на третьей и даже не на четвертой ступени. Впрочем, я отыщу его в любом случае.
Но… вы молчите? Я говорю слишком путано? Так спрашивайте! Почему вы молчите?
— Потому же, что и тот британский мальчик, которого считали немым до пятнадцати лет. В пятнадцать за завтраком он как ни в чем не бывало заметил: «Тосты подгорели, мэм».
— Бородатый анекдот. Значит, до сего момента все было понятно?
— Нет, пожалуй, последняя ваша сентенция — тост, слегка подгоревший.
— Так спрашивайте!
— Сложности, которые открылись вашему взору на второй ступени, каким-то образом связаны с маленькой оговоркой, которую вы сделали минутой раньше?
— Что за оговорка, черт побери?
— Сначала вы сказали, что никто не обладает столь полной информацией по поводу этой трагедии, а потом добавили — «почти никто». Вот я и спрашиваю: этот таинственный «почти» стоит на пути?
— Браво, Костас. Господин «Почти» действительно серьезно меня беспокоит. Проблема, однако, в том и заключается, что на пути он не стоит. Понимаете, Костас, я его не вижу и не могу разглядеть, сколько ни пытаюсь.
— Понимаю.
— И?
— Готов продолжить работу. Мне тоже любопытно разобраться с некоторыми загадками второй ступени.
— Благодарю. Я могу задать вам несколько вопросов?
— А я — вам?
— Разумеется. Вы готовы?
— Вполне.
— Тогда приступим. Но прежде… Примите мои извинения, Костас.
— Мне казалось, мы закончили с этой темой.
— Не знаю, о чем вы толкуете, я же сгораю от стыда, потому что до сих пор не предложил вам промочить горло, не говоря уже о том, чтобы перекусить. Ужин, разумеется, предусмотрен. И повар, кстати, грек, из местных, заслуживает того, чтобы отведать его стряпню. Но, полагаю, мы сначала закончим с делами. По крайней мере с самой неприятной их частью.
— Согласен. Рассказ о шести обескровленных трупах вряд ли впишется в застольную беседу. Но немного русской-водки я бы, пожалуй, пригубил уже сейчас.
— Немного — это…
— Как будто вы наливаете себе тройной скотч.
— Лед, сода, лимон?
— Нет. Водка не терпит усовершенствований.
— Ну, не знаю. Я предпочитаю усовершенствованное виски.
— О вкусах не спорят. Итак, что сначала?
— Обескровленные трупы, раз уж вы сами о них заговорили.
— Сначала я просто констатировал смерть. Всех шестерых, по очереди. Смерть и начало трупного окоченения, из которого следовало, что все они мертвы… как минимум, впрочем, вы читали заключение патологоанатомов. Я подписал бы его с чистой совестью. Смерть всех шестерых наступила в результате потери такого количества крови, которое… Но это длинно и путано. Скажем проще: потери всей крови. Дальше — как вам, наверное, известно — начинается мистика чистейшей воды, потому что никаких следов крови — речь, напомню, все же идет о тридцати с лишним цитрах! — возле трупов не обнаружено.
— Обнаружено.
— Вот как? И где же?
— Мои люди…
— Да, да, которые шли по следам… честь им и хвала. потому что если кровь обнаружена — это в принципе меняет…
— Ничего это не меняет. Возле троих из шести, вернее, ткани их палаток обнаружены маленькие, неразличимые глазом капли. Четыре — в первом случае. Девять — во втором. И так далее… Следствие, надо думать, стены палаток следовало не слишком тщательно. И что это дает?
— Это — ничего. Кому из нас не доводилось брызнуть слюной за обедом?
— Если последнее не шутка, то мы подошли к одном из главных вопросов второй ступени. Но прежде я бы хоте, задать один из своих коварных вопросов. Можете, кстати не отвечать. Это интересует меня не в интересах дела, лично. Лично меня, Костас.
— В таком случае можете смело рассчитывать на ответ
— Скажите, первое… самое первое, что пришло в голову, когда вы убедились окончательно, что…
— Что я не сошел с ума…
— Да, разумеется. Но потом, через какое-то время, не сколько придя в себя, о чем вы подумали?
— О вас.
— Обо мне?!
— Ну, не о вас лично. О ваших людях, которые — теоретически, разумеется, только теоретически — могли бы выполнить это так профессионально.
— Но — позвольте! — в этом случае мне пришлось бы заставить солнце поволноваться ровно настолько, чтобы из строя вышла аппаратура связи. Загодя внедрить за стойку местного бара милое создание в вашем вкусе, причем из той именно породы женщин, которые никогда не говорят «нет».
— К чему такие сложности?
— Нужно было каким-то способом удалить вас из лагеря. Желательно — на всю ночь.
— А зачем?
— А как бы в таком случае вы остались живы?
— А в чем, собственно, заключалась такая уж необходимость сохранять мою драгоценную жизнь?
— Вот, значит, как…
— Почему — нет? Разве не вы собирались начертать «прагматизм» на фамильном гербе?
— У нас нет такой традиции.
— Я сказал: собирались.
— Оставим это. Но вы удивили меня, Костас. Приятно удивили. Жаль, что у вас нет фамильного герба. Я бы, пожалуй, подарил вам эту замечательную идею. И кстати, знаете, в чем заключается ее непреходящая ценность?
— Не задумывался.
— Она честна. Никто из потомков не покраснеет, что бы ни совершил потом, ибо прагматизм… Но оставим высокие материи. Итак, первой мыслью был я. То бишь человек.
— А вы уже… не?..
— Не смешно. Итак, первой вашей мыслью было все-таки преступление… Кстати, в любом случае — сохраняя вам жизнь или нет — зачем?! Зачем мне убивать Рихарда и его людей? Экспедиция финансировалась мной. Договор с Эрхардом составлен таким образом…
— Не утруждайтесь, я все равно ни черта не смыслю в юриспруденции, а умные мальчики вроде моего швейцарца наверняка обставили все таким образом, что старику Эрхарду в итоге доставались исключительно научные дивиденды, а все прочие — вам. Стало быть, и злополучный череп — тоже. К тому же там был еще я, в качестве… зависимого наблюдателя. Скажем так. Слово «надсмотрщик» меня коробит.
— Вы не были надсмотрщиком. Рихард знал, что мы друзья…
— …что я увлекаюсь археологией. И по вашей просьбе взял меня в экспедицию, тем более что врач, какой-никакой, все равно нужен. Все так.
— А раз так, что за резон мне убивать шесть человек, да еще таким варварским образом?
— Для устрашения.
— Кого, простите?
— Этого я не знаю. Не додумал. Но эффект достигнут.
Почитайте прессу! Да что пресса! Загляните в кафе, на рынок в Сигишоаре, в храм Божий, в тюрьму, наконец. Везде паника. Все кричат о том, что, разбуженный в своем замке, восстал Дракула.
— Мистификация ради устрашения… Гениальная идея, Костас! Поверьте, я редко впадаю в пафос.
— А я редко таю от комплиментов. Но сейчас, не поверите, готов! И, растекаясь умильной лужей, знаете, что булькну напоследок?
— Интересно!
— В таком случае я, пожалуй, смогу назвать и того, кому в ближайшем будущем очень кстати придется эта волна всеобщего страха.
— Так назовите!
— Он предо мной. Великий и ужасный.
— Что за чушь, Костас? Зачем мне вселенская паника?
— А череп несчастного Дракулы? Зачем вам понадобились его бренные кости?
— И зачем же?
— Разве вы не собирались его клонировать? Его… и еще десяток мировых злодеев… А ведь это страшно. И вы, как мне помнится, хотели этой пугающей шумихи.
— Верно. Потому я и снарядил экспедицию Эрхарда, приставил вас, поднял шумиху в прессе. Мне незачем было убивать Рихарда и его людей, напугать народ можно было как-нибудь иначе. А череп — главный приз этой гонке — вы правы! — и так принадлежал бы мне. Но — черепа нет. И это лишает вашу версию всякой логики. Зачем мне паника без черепа? Вот тут-то на горизонте появляется господин — как мы его там обозначили? — «Почти». Господин «Почти», который уводит череп у меня из-под носа и к тому же разыгрывает блестящую кровавую мистерию, заставляя весь мир говорить о втором пришествии Дракулы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54