В конце узкого переулка, там, где в кирпичной стене была глубокая трещина, он присел на корточки и пригнулся. Стены вокруг были глухие, без единого окна.
Сол подошел ближе.
Крысиный король терзал пластиковый мешок. Оттуда вырвался сильный запах гнили. Крысиный король запустил руки в дыру и принялся шарить внутри, напомнив Солу хирурга над операционным столом. Из «раны» он вытащил полистироловую коробку. Она была вся в чаинках и яичном желтке, но еще можно было разглядеть логотип с гамбургером. Крысиный король положил коробку на землю, снова сунул руки в мешок и достал размокшую хлебную корку.
Потом отпихнул мешок в сторону и полез за следующим, вспоров его одним движением. На этот раз наградой ему стала половина расплющенного фруктового торта, облепленного опилками. Мешки выдавали на-гора куриные кости и обломки шоколада, остатки сладкой кукурузы и риса, рыбьи головы и заплесневелые чипсы, щедро изрыгая все это в зловонную кучу на бетоне.
Сол наблюдал, как росла груда пищевых отходов. Он закрыл рот руками.
– Ты, наверное, шутишь, – сказал он и сглотнул. Крысиный король посмотрел на него.
– Ты, кажется, хотел есть.
Сол в ужасе затряс головой, все еще плотно зажав рот.
– Когда ты в последний раз блевал?
Сол наморщил лоб. Крысиный король вытер мокрые руки о плащ, который и так казался камуфляжем – весь в пятнах, почти незаметных на темно-сером фоне. Он копался в добытой снеди.
– Ты не можешь вспомнить, – сказал он, не глядя на Сола. – Ты не можешь вспомнить, потому что ни когда этого не делал. Никогда ничего не изрыгал. Ты болел, но, спорим, не так, как другие дети. Ни простуды, ни насморка, только легкое недомогание, ты мог просто дрожать день, ну может быть, два. Но даже тогда тебя не рвало.
Он наконец посмотрел Солу в глаза и снизил голос до шепота. Он зашипел, и в голосе появилось нечто похожее на торжество:
– Ну, понял? Твой желудок не будет протестовать. Тебя никогда не вырвет, хоть и надерешься как свинья, и в ночь после Пасхи на твоей подушке не окажется липкой желчи пополам с шоколадом, ты никогда не будешь метать на кафель морепродукты, какой бы дряни тебе ни подсунули. В твоих венах течет крысиная кровь. Твой желудок может переварить все.
Повисло долгое молчание, двое смотрели друг на друга.
Крысиный король продолжал:
– И вот еще. Не жри, если не хочешь. Но ты сказал, что голоден. Ну вот я и сообразил. Поехали. Сидишь удобно? Сейчас ты получишь наглядный урок, что значит быть крысой. Смотри, дядя разобрал тебе объедки. Ты сказал, что голоден. А вот и завтрак.
Не отводя взгляда от Сола, Крысиный король взял кусок фруктового торта. Медленно поднес ко рту. Набравший влаги кусок разваливался, кишмиш, долго мариновавшийся в черном пластике, раскис. Крысиный король смачно откусил, потом шумно задышал от удовольствия, и изо рта полетели крошки.
Он был прав. Сол не мог вспомнить, чтобы его когда-нибудь рвало. Он отличался плотным телосложением, но всегда ел много и не сочувствовал людям, которым можно было испортить аппетит. Его не трогали рассказы об опарышах за тарелкой ризотто. Он не страдал от переедания сладкого и жирного, да и с перепоя. Раньше он никогда об этом не задумывался, но сочувствовал другим, если кто-то жаловался на тошноту, и неизменно спрашивал, что это значит и как это бывает.
Теперь он будто что-то с себя сбросил. Он стоял и смотрел, как ест Крысиный король. Худощавый и жилистый, тот по-прежнему не сводил с Сола глаз.
Много часов прошло с тех пор, как Сол последний раз ел. Он прислушивался к себе, фиксируя ощущения, он изучал чувство голода.
Крысиный король жевал. Смрад разлагавшейся еды был невыносим. Сол смотрел на грязные объедки с пятнами плесени и следами чужих зубов, сваленные в кучу у мешков.
У него потекли слюнки.
Крысиный король продолжал жевать.
Когда он разевал рот, были видны мокрые куски торта.
– Ты сожрешь даже раздавленного голубя, если соскребешь его с колеса. А здесь хорошие объедки.
У Сола заурчало в животе. Он присел перед грудой еды на корточки.
Осторожно вытянул недоеденный гамбургер. Обнюхал его. Гамбургер был давнишний. На булочке виднелись следы зубов. Сол обтер его, очистив от грязи.
Гамбургер был сырой и липкий, а там, где его кусали, еще блестела слюна.
Сол поднес его ко рту. Он позволил рассудку еще раз подумать о мерзости помойки, ожидая, что желудок вот-вот откликнется. Но тот молчал.
Рассудок гудел, перебирая в памяти давнишние предупреждения – «не тронь, это грязь, вынь это изо рта»,– но желудок, его желудок оставался спокойным. Запах мяса раздражал ноздри.
Он заставлял себя почувствовать отвращение. Старался вызвать у себя тошноту.
Потом откусил первый кусок. Попробовал на вкус мясо, разделяя его языком на волокна. Он дегустировал, отделяя вкус грязи от вкуса гнили. Ощутил во рту вкус хрящиков и жира, смешавшихся со слюной.
Гамбургер был восхитителен. Сол проглотил следующий кусок, не почувствовав ровным счетом никакого отвращения. Пробужденный голод потребовал большего. Сол откусывал кусок за куском, каждый раз проглатывая их все быстрее и быстрее.
Вдруг он ощутил, как что-то уходит из него. Он черпал силу из холодного старого мяса, которое сдавалось по очереди людям, потом разложению, а теперь ему. Его мир изменился.
Крысиный король кивнул, продолжая есть, набирая еду полными пригоршнями и запихивая все в рот, не глядя.
Сол потянулся за осклизлым куриным крылышком.
На улице, всего в двадцати футах от них, появились дети в школьной форме, сшитой на вырост. Сол и Крысиный король укрылись за кирпичами и мешками, прервав ненадолго завтрак. Когда дети прошли, они подняли головы.
Ели молча. Закончив, Сол облизал губы. Во рту оставался стойкий привкус отбросов и падали, и он изучал его, все еще удивляясь, почему все не полезло наружу.
Крысиный король угнездился среди мешков и завернулся в плащ.
– Теперь легче? – спросил он.
Сол кивнул. Впервые с момента внезапного освобождения он успокоился. Почувствовал, как желудочный сок внутри принимается за работу, расщепляя съеденную сгнившую пищу. Ощутил хаотичное движение молекул в кишках, несших чужую энергию, взятую от остатков чужих ужинов и завтраков. Он изменился изнутри.
«Моя мать была похожа на эту тварь, – говорил он себе, – это вечно скрывающееся существо. Моя мать была похожа на этого остролицего бродягу, наделенного магической силой. Моя мать была духом, и, кажется, грязным духом. Моя мать была крысой».
– Знаешь, назад пути нет. – Крысиный король посмотрел на Сола из-под опущенных век.
Некоторое время Сол всматривался в его лицо, пытаясь угадать, о чем он думает. Лицо Крысиного короля никогда не оказывалось на свету – независимо от того, где и в каком положении тот находился. Сол взглянул еще раз, но его глаза так и не нашли ответа.
– Знаю.
– Они думают, что ты прикончил папашу, и за это прикончат тебя. А теперь, когда ты слился прямо у них из-под носа, они вообще пустят твои кишки на шнурки.
Жизнь стала опасной. Сол почувствовал, как город разверзается перед ним, бесконечно огромный, гораздо обширнее, чем он представлял себе раньше, непостижимый и ускользающий.
– Да… – сказал медленно Сол.
«Так что такое Лондон? – подумал он. – Если ты не можешь быть тем, кто ты есть, то что такое Лондон? Что это за мир? Все, что я знал о нем раньше, неправда. А правда ли, что под мостами в парках прячутся оборотни и тролли? И где границы этого мира?»
– Да… и что теперь делать?
– Значит, так: раз ты решил не возвращаться, перед тобой открываются огромные возможности. Я научу тебя быть крысой. Это очень много, сынок. Затаи дыхание и хорошенько сожмись, застынь, как статуя… ты невидим. Двигайся всегда правильно, легко, на цыпочках, не издавай ни звука. Делай все, как я. Если не касаться ни верхней, ни нижней границы дозволенного – тебе нечего бояться.
Больше не имело значения, что он чего-то недопонимает. Невероятно, но слова. Короля унесли прочь все тревоги. Сол почувствовал, как становится сильнее. Раскрыл руки, почти смеясь.
– Кажется, я что-то могу, – сказал он в ошеломлении.
– Можешь, сынок. Ты же крысеныш. Тебе надо только усвоить некоторые хитрости. Зубки твои мы заточим. Вместе мы – сила! Мы должны отвоевать свое королевство!
Сол поднялся и стоял, вглядываясь в даль улицы. Услышав последние слова Крысиного короля, он медленно повернулся и уставился на жилистую фигуру, закутанную в черный пластик.
– Отвоевать? – оторопело спросил он. – У кого?
Крысиный король покачал головой.
– Пришло время, – сказал он, – открыть тебе глаза. Ненавижу ссать на мертвецов, но кое о чем ты забыл. Ты оказался в другом мире, потому что твой старик сиганул ласточкой с шестого этажа.
Крысиный король словно не замечал в беспечности, как наполнился ужасом взгляд Сола.
– Но он, старый скряга, сделал это вместо тебя. Кто-то пришел к вам в дом по твою душу, парень, и глупо об этом забывать.
Часть вторая
Новый город
Глава 5
Фабиан пытался дозвониться Наташе, но никак не мог пробиться – она сняла трубку с телефона. Новость о гибели отца Сола распространялась среди друзей, как вирус, но Наташин иммунитет оказался сильнее, чем у всех остальных, – она узнала о случившемся последней.
Только перевалило за полдень. Солнце было ярким, но холодным, как снег. Звуки Лэдброук-Гроув пробивались через задние дворы в квартиру на втором этаже дома по Бассет-роуд. Они проникали в окна, и гостиную заполняли лай собак, крики газетчиков, гудки автомобилей. Звуки были еле слышными, такими слабыми, что если не прислушиваться, то можно было подумать, что в городе стоит тишина.
В квартире перед клавиатурой неподвижно стояла девушка – маленького роста, с длинными темными волосами. Темные брови, смыкающиеся над восточным носом, придавали строгость ее бледному, болезненно-желтоватому лицу. Ее звали Наташа Караджан.
Наташа стояла с закрытыми глазами, улавливая звуки улицы. Наконец протянула руку и включила сэмплер. Ожившие динамики отозвались монотонным тяжелым гулом. Она пробежала руками по клавишам и передвинула курсор. Снова постояла неподвижно минуту-другую. Даже наедине с собой она чувствовала неловкость. Наташа редко позволяла окружающим наблюдать, как она творит музыку. Боялась, что ее молчаливые приготовления с закрытыми глазами могут принять за самовлюбленность.
Наташа нажала несколько кнопок, снова передвинула курсор, и на жидкокристаллическом дисплее появилась ее музыкальная добыча. Потом выбрала из своей потрясающей цифровой копилки полюбившуюся басовую линию и перенесла ее в рабочую зону. Она стащила ее из забытой реггей-песни, засэмплировала, сохранила и теперь извлекла, закольцевала и дала новую жизнь. Оживленный таким образом звук пробежал по внутренностям машины, устремился по проводам к огромной черной стереосистеме у стены и вырвался из мощных динамиков.
Звук заполнил комнату.
Бас оказался в ловушке. Он почти дошел до крещендо, в шквале струнных нарастало ожидание, которое вот-вот достигнет своего пика, кульминации… Вдруг сэмпл оборвался, и цикл начался сначала.
Бас-линия билась в конвульсиях. Она рвалась к жизни с новым всплеском азарта, жаждала освобождения, которое так и не наступало.
Наташа медленно качала головой. Это был брейкбит, ритм истерзанной музыки. Она любила его.
Руки снова забегали. Безумный ритм соединился с басом и тарелками, трещавшими, как цикады. Звуки неслись по замкнутому кругу.
Наташа двигала в такт плечами. С широко открытыми глазами она прослушивала то, что получилось, эти пьянящие звуки, – она нашла, что хотела: отрывок из соло на трубе Линтона Квеси Джонсона, вой Тони Ребела, призывный клич Эла Грина. Она собрала все это в свою мелодию. И мелодия плавно переходила в гудящий бас и барабанные ритмы.
Это был джангл.
Дитя хауса, дитя реггея, дитя танцпола, апофеоз черной музыки, драм-энд-бейсовый саундтрек Лондона государственного жилья и грязных стен, черной и белой молодежи, армянских девушек.
Музыка была жесткой. Хип-хоповый ритм, замешанный на фанке. Удары были быстрыми, слишком быстрыми; чтобы танцевать в таком ритме, нужно быть гибким, как проволока. Этой бас-линии повиновались ноги, это она отдавала джанглу свою душу.
Над бас-линией шли все прочие темы джангла. Чужие гармонии и голоса, как серферы, скользили по волнам басов. Мимолетные и дразнящие отголоски на мгновение взмывали над ритмом, пробегали по нему, едва касаясь, и опять исчезали.
Наташа удовлетворенно кивала.
Она чувствовала бас. Она знала его изнутри. Но вместо этих верхних тем ей хотелось найти что-то другое, совершенное и прекрасное, лейтмотив, который органично вплелся бы в барабанный ритм.
Наташа была знакома с хозяевами клубов, и они крутили ее музыку. Всем очень нравились ее треки, ее уважали и часто приглашали поиграть. Но она чувствовала смутную неудовлетворенность всем, что записывала, даже когда эти ощущения притуплялись чувством гордости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Сол подошел ближе.
Крысиный король терзал пластиковый мешок. Оттуда вырвался сильный запах гнили. Крысиный король запустил руки в дыру и принялся шарить внутри, напомнив Солу хирурга над операционным столом. Из «раны» он вытащил полистироловую коробку. Она была вся в чаинках и яичном желтке, но еще можно было разглядеть логотип с гамбургером. Крысиный король положил коробку на землю, снова сунул руки в мешок и достал размокшую хлебную корку.
Потом отпихнул мешок в сторону и полез за следующим, вспоров его одним движением. На этот раз наградой ему стала половина расплющенного фруктового торта, облепленного опилками. Мешки выдавали на-гора куриные кости и обломки шоколада, остатки сладкой кукурузы и риса, рыбьи головы и заплесневелые чипсы, щедро изрыгая все это в зловонную кучу на бетоне.
Сол наблюдал, как росла груда пищевых отходов. Он закрыл рот руками.
– Ты, наверное, шутишь, – сказал он и сглотнул. Крысиный король посмотрел на него.
– Ты, кажется, хотел есть.
Сол в ужасе затряс головой, все еще плотно зажав рот.
– Когда ты в последний раз блевал?
Сол наморщил лоб. Крысиный король вытер мокрые руки о плащ, который и так казался камуфляжем – весь в пятнах, почти незаметных на темно-сером фоне. Он копался в добытой снеди.
– Ты не можешь вспомнить, – сказал он, не глядя на Сола. – Ты не можешь вспомнить, потому что ни когда этого не делал. Никогда ничего не изрыгал. Ты болел, но, спорим, не так, как другие дети. Ни простуды, ни насморка, только легкое недомогание, ты мог просто дрожать день, ну может быть, два. Но даже тогда тебя не рвало.
Он наконец посмотрел Солу в глаза и снизил голос до шепота. Он зашипел, и в голосе появилось нечто похожее на торжество:
– Ну, понял? Твой желудок не будет протестовать. Тебя никогда не вырвет, хоть и надерешься как свинья, и в ночь после Пасхи на твоей подушке не окажется липкой желчи пополам с шоколадом, ты никогда не будешь метать на кафель морепродукты, какой бы дряни тебе ни подсунули. В твоих венах течет крысиная кровь. Твой желудок может переварить все.
Повисло долгое молчание, двое смотрели друг на друга.
Крысиный король продолжал:
– И вот еще. Не жри, если не хочешь. Но ты сказал, что голоден. Ну вот я и сообразил. Поехали. Сидишь удобно? Сейчас ты получишь наглядный урок, что значит быть крысой. Смотри, дядя разобрал тебе объедки. Ты сказал, что голоден. А вот и завтрак.
Не отводя взгляда от Сола, Крысиный король взял кусок фруктового торта. Медленно поднес ко рту. Набравший влаги кусок разваливался, кишмиш, долго мариновавшийся в черном пластике, раскис. Крысиный король смачно откусил, потом шумно задышал от удовольствия, и изо рта полетели крошки.
Он был прав. Сол не мог вспомнить, чтобы его когда-нибудь рвало. Он отличался плотным телосложением, но всегда ел много и не сочувствовал людям, которым можно было испортить аппетит. Его не трогали рассказы об опарышах за тарелкой ризотто. Он не страдал от переедания сладкого и жирного, да и с перепоя. Раньше он никогда об этом не задумывался, но сочувствовал другим, если кто-то жаловался на тошноту, и неизменно спрашивал, что это значит и как это бывает.
Теперь он будто что-то с себя сбросил. Он стоял и смотрел, как ест Крысиный король. Худощавый и жилистый, тот по-прежнему не сводил с Сола глаз.
Много часов прошло с тех пор, как Сол последний раз ел. Он прислушивался к себе, фиксируя ощущения, он изучал чувство голода.
Крысиный король жевал. Смрад разлагавшейся еды был невыносим. Сол смотрел на грязные объедки с пятнами плесени и следами чужих зубов, сваленные в кучу у мешков.
У него потекли слюнки.
Крысиный король продолжал жевать.
Когда он разевал рот, были видны мокрые куски торта.
– Ты сожрешь даже раздавленного голубя, если соскребешь его с колеса. А здесь хорошие объедки.
У Сола заурчало в животе. Он присел перед грудой еды на корточки.
Осторожно вытянул недоеденный гамбургер. Обнюхал его. Гамбургер был давнишний. На булочке виднелись следы зубов. Сол обтер его, очистив от грязи.
Гамбургер был сырой и липкий, а там, где его кусали, еще блестела слюна.
Сол поднес его ко рту. Он позволил рассудку еще раз подумать о мерзости помойки, ожидая, что желудок вот-вот откликнется. Но тот молчал.
Рассудок гудел, перебирая в памяти давнишние предупреждения – «не тронь, это грязь, вынь это изо рта»,– но желудок, его желудок оставался спокойным. Запах мяса раздражал ноздри.
Он заставлял себя почувствовать отвращение. Старался вызвать у себя тошноту.
Потом откусил первый кусок. Попробовал на вкус мясо, разделяя его языком на волокна. Он дегустировал, отделяя вкус грязи от вкуса гнили. Ощутил во рту вкус хрящиков и жира, смешавшихся со слюной.
Гамбургер был восхитителен. Сол проглотил следующий кусок, не почувствовав ровным счетом никакого отвращения. Пробужденный голод потребовал большего. Сол откусывал кусок за куском, каждый раз проглатывая их все быстрее и быстрее.
Вдруг он ощутил, как что-то уходит из него. Он черпал силу из холодного старого мяса, которое сдавалось по очереди людям, потом разложению, а теперь ему. Его мир изменился.
Крысиный король кивнул, продолжая есть, набирая еду полными пригоршнями и запихивая все в рот, не глядя.
Сол потянулся за осклизлым куриным крылышком.
На улице, всего в двадцати футах от них, появились дети в школьной форме, сшитой на вырост. Сол и Крысиный король укрылись за кирпичами и мешками, прервав ненадолго завтрак. Когда дети прошли, они подняли головы.
Ели молча. Закончив, Сол облизал губы. Во рту оставался стойкий привкус отбросов и падали, и он изучал его, все еще удивляясь, почему все не полезло наружу.
Крысиный король угнездился среди мешков и завернулся в плащ.
– Теперь легче? – спросил он.
Сол кивнул. Впервые с момента внезапного освобождения он успокоился. Почувствовал, как желудочный сок внутри принимается за работу, расщепляя съеденную сгнившую пищу. Ощутил хаотичное движение молекул в кишках, несших чужую энергию, взятую от остатков чужих ужинов и завтраков. Он изменился изнутри.
«Моя мать была похожа на эту тварь, – говорил он себе, – это вечно скрывающееся существо. Моя мать была похожа на этого остролицего бродягу, наделенного магической силой. Моя мать была духом, и, кажется, грязным духом. Моя мать была крысой».
– Знаешь, назад пути нет. – Крысиный король посмотрел на Сола из-под опущенных век.
Некоторое время Сол всматривался в его лицо, пытаясь угадать, о чем он думает. Лицо Крысиного короля никогда не оказывалось на свету – независимо от того, где и в каком положении тот находился. Сол взглянул еще раз, но его глаза так и не нашли ответа.
– Знаю.
– Они думают, что ты прикончил папашу, и за это прикончат тебя. А теперь, когда ты слился прямо у них из-под носа, они вообще пустят твои кишки на шнурки.
Жизнь стала опасной. Сол почувствовал, как город разверзается перед ним, бесконечно огромный, гораздо обширнее, чем он представлял себе раньше, непостижимый и ускользающий.
– Да… – сказал медленно Сол.
«Так что такое Лондон? – подумал он. – Если ты не можешь быть тем, кто ты есть, то что такое Лондон? Что это за мир? Все, что я знал о нем раньше, неправда. А правда ли, что под мостами в парках прячутся оборотни и тролли? И где границы этого мира?»
– Да… и что теперь делать?
– Значит, так: раз ты решил не возвращаться, перед тобой открываются огромные возможности. Я научу тебя быть крысой. Это очень много, сынок. Затаи дыхание и хорошенько сожмись, застынь, как статуя… ты невидим. Двигайся всегда правильно, легко, на цыпочках, не издавай ни звука. Делай все, как я. Если не касаться ни верхней, ни нижней границы дозволенного – тебе нечего бояться.
Больше не имело значения, что он чего-то недопонимает. Невероятно, но слова. Короля унесли прочь все тревоги. Сол почувствовал, как становится сильнее. Раскрыл руки, почти смеясь.
– Кажется, я что-то могу, – сказал он в ошеломлении.
– Можешь, сынок. Ты же крысеныш. Тебе надо только усвоить некоторые хитрости. Зубки твои мы заточим. Вместе мы – сила! Мы должны отвоевать свое королевство!
Сол поднялся и стоял, вглядываясь в даль улицы. Услышав последние слова Крысиного короля, он медленно повернулся и уставился на жилистую фигуру, закутанную в черный пластик.
– Отвоевать? – оторопело спросил он. – У кого?
Крысиный король покачал головой.
– Пришло время, – сказал он, – открыть тебе глаза. Ненавижу ссать на мертвецов, но кое о чем ты забыл. Ты оказался в другом мире, потому что твой старик сиганул ласточкой с шестого этажа.
Крысиный король словно не замечал в беспечности, как наполнился ужасом взгляд Сола.
– Но он, старый скряга, сделал это вместо тебя. Кто-то пришел к вам в дом по твою душу, парень, и глупо об этом забывать.
Часть вторая
Новый город
Глава 5
Фабиан пытался дозвониться Наташе, но никак не мог пробиться – она сняла трубку с телефона. Новость о гибели отца Сола распространялась среди друзей, как вирус, но Наташин иммунитет оказался сильнее, чем у всех остальных, – она узнала о случившемся последней.
Только перевалило за полдень. Солнце было ярким, но холодным, как снег. Звуки Лэдброук-Гроув пробивались через задние дворы в квартиру на втором этаже дома по Бассет-роуд. Они проникали в окна, и гостиную заполняли лай собак, крики газетчиков, гудки автомобилей. Звуки были еле слышными, такими слабыми, что если не прислушиваться, то можно было подумать, что в городе стоит тишина.
В квартире перед клавиатурой неподвижно стояла девушка – маленького роста, с длинными темными волосами. Темные брови, смыкающиеся над восточным носом, придавали строгость ее бледному, болезненно-желтоватому лицу. Ее звали Наташа Караджан.
Наташа стояла с закрытыми глазами, улавливая звуки улицы. Наконец протянула руку и включила сэмплер. Ожившие динамики отозвались монотонным тяжелым гулом. Она пробежала руками по клавишам и передвинула курсор. Снова постояла неподвижно минуту-другую. Даже наедине с собой она чувствовала неловкость. Наташа редко позволяла окружающим наблюдать, как она творит музыку. Боялась, что ее молчаливые приготовления с закрытыми глазами могут принять за самовлюбленность.
Наташа нажала несколько кнопок, снова передвинула курсор, и на жидкокристаллическом дисплее появилась ее музыкальная добыча. Потом выбрала из своей потрясающей цифровой копилки полюбившуюся басовую линию и перенесла ее в рабочую зону. Она стащила ее из забытой реггей-песни, засэмплировала, сохранила и теперь извлекла, закольцевала и дала новую жизнь. Оживленный таким образом звук пробежал по внутренностям машины, устремился по проводам к огромной черной стереосистеме у стены и вырвался из мощных динамиков.
Звук заполнил комнату.
Бас оказался в ловушке. Он почти дошел до крещендо, в шквале струнных нарастало ожидание, которое вот-вот достигнет своего пика, кульминации… Вдруг сэмпл оборвался, и цикл начался сначала.
Бас-линия билась в конвульсиях. Она рвалась к жизни с новым всплеском азарта, жаждала освобождения, которое так и не наступало.
Наташа медленно качала головой. Это был брейкбит, ритм истерзанной музыки. Она любила его.
Руки снова забегали. Безумный ритм соединился с басом и тарелками, трещавшими, как цикады. Звуки неслись по замкнутому кругу.
Наташа двигала в такт плечами. С широко открытыми глазами она прослушивала то, что получилось, эти пьянящие звуки, – она нашла, что хотела: отрывок из соло на трубе Линтона Квеси Джонсона, вой Тони Ребела, призывный клич Эла Грина. Она собрала все это в свою мелодию. И мелодия плавно переходила в гудящий бас и барабанные ритмы.
Это был джангл.
Дитя хауса, дитя реггея, дитя танцпола, апофеоз черной музыки, драм-энд-бейсовый саундтрек Лондона государственного жилья и грязных стен, черной и белой молодежи, армянских девушек.
Музыка была жесткой. Хип-хоповый ритм, замешанный на фанке. Удары были быстрыми, слишком быстрыми; чтобы танцевать в таком ритме, нужно быть гибким, как проволока. Этой бас-линии повиновались ноги, это она отдавала джанглу свою душу.
Над бас-линией шли все прочие темы джангла. Чужие гармонии и голоса, как серферы, скользили по волнам басов. Мимолетные и дразнящие отголоски на мгновение взмывали над ритмом, пробегали по нему, едва касаясь, и опять исчезали.
Наташа удовлетворенно кивала.
Она чувствовала бас. Она знала его изнутри. Но вместо этих верхних тем ей хотелось найти что-то другое, совершенное и прекрасное, лейтмотив, который органично вплелся бы в барабанный ритм.
Наташа была знакома с хозяевами клубов, и они крутили ее музыку. Всем очень нравились ее треки, ее уважали и часто приглашали поиграть. Но она чувствовала смутную неудовлетворенность всем, что записывала, даже когда эти ощущения притуплялись чувством гордости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40