Потом вступал бас.
Минималистская программа, тяжелый удар, пауза, новый удар, пауза, еще удар, пауза подлиннее… двойной удар и опять все сначала. И на фоне этих ударов Наташа стала включать обрывки радиопомех чуть дольше, потом еще дольше, повторяя их все более и более беспорядочно, пока они не стали постоянными, сдвигая рефрен под бит. Такое множество помех создавало впечатление, будто кто-то пытается заглушить музыку белым шумом. Она гордилась этими помехами, создавала их специально, находя радиостанцию на короткой волне и потом теряя ее, так, что на пиках и падениях сквозь треск слышались голоса, которые будто бы хотели выйти на связь, но снова пропадали в эфире… или просто забивались шумами.
Радио существует для общения. Но здесь оно пропадало, шалило, забывало свое предназначение, как клавишные, и люди не могли связаться с городом.
Слушая все это, Наташа представляла себе именно город. Она неслась по воздуху на огромной скорости среди гигантских разрушенных зданий, высоких и приземистых, серых и разноцветных, пустых, заброшенных. Наташа выписывала картину с превеликим тщанием, отдавая ей много времени, сотнями вкрапляя в трек обрывки человеческих голосов, которые хотели что-то донести, но так и не были услышаны.
И уже втянув в город своего слушателя, дав ему почувствовать себя здесь совершенно одиноким, Наташа обрушивала на него ветер.
Внезапно ворвалась флейта и стала передразнивать обрывки радиоголосов – трюк, что она стянула из альбома Стива Райха, заставившего скрипки подражать человеческому голосу; бог знает, где она это услышала. Помехи повторялись, и бит тоже повторялся, и бездушные клавиши тоже повторялись, и когда помехи в очередной раз набрали силу и снова стихли, флейта эхом подрожала еще минуту и наконец сникла. Порывы ветра выметали мусор с улиц. Потом снова. Все чаще и чаще, пока не зазвучали, перекрывая друг друга, сразу две стремительные мелодии на флейте. Они соединялись, имитируя какофонию природных звуков, то звучали гармонично, как музыка, то становились совсем дикими и необузданными, то фальшивили, они надменно вторгались в город, вводили там свои порядки, лепили его, как хотели. Негромкий голос флейты долго звучал как фон, не заглушая других звуков, но и не давая им раскрыться в полную силу, он никогда не прерывался, в нем таилась сила, он мог смирять и запугивать. Взлеты и падения радиопомех продолжались, флейта сбивала их. Клавиши еще звучали, но их партии становились с каждым разом короче, пока не сократились до одной ноты, что медленно отсчитывала время, как метроном. Потом и она исчезла. Умолкли немыслимые пассажи флейты, в городе остался один бушующий ветер. Флейта, белый шум, барабаны и бас, растянутые во времени: нетронутая архитектура голого бита.
Город ветра, огромный мегаполис, разрушенный и покинутый, стоял, объятый хаосом, пока над ним не пронеслось цунами, пока торнадо флейты не очистило улицы, насмешливо подражая печальным людским голосам и выдувая их, как перекати-поле; теперь город был такой же покинутый, но очищенный от мусора. Даже в радиопомехи не врывались больше голоса, звук стал совершенно необитаем. Бульвары, парки, предместья и центр города были покорены, завоеваны, захвачены ветром. Они стали собственностью ветра.
Это был «Город ветра», название которого вызвало смех у Фабиана.
После той дурацкой шутки ей не хотелось больше говорить с Фабианом об этом. Вот Пит, он действительно все понимал. На самом деле, когда он услышал куски трека, он сказал, что Наташа – единственная, кто смог понять его.
Пит любил этот трек необыкновенно страстно. Она полагала, что его притягивала идея целого мира во власти ветра.
Маленькая квартирка в Уилсдене не переставала сниться Краули. Ее простота и непритязательность больше не вводили его в заблуждение. Квартирка была динамо-машиной. Она превратилась в генератор ужасов.
Он сидел на корточках, рассматривая еще одно обезображенное лицо.
Квартирка вся пропиталась насилием. В ней была заключена громадная притягательная сила, побуждавшая людей наносить жестокие кровавые увечья. Краули кожей чувствовал, что здесь таилась какая-то жуткая ловушка. «Вот мы и снова здесь», – думал он, разглядывая кровавую маску – разбитое лицо – на полу.
Здесь произошло первое убийство, здесь он увидел на газоне тело отца Сола, выпавшее из окна. Правда, его не превращали методично в мягкое месиво, как это. Может быть, он спасался бегством из квартиры. Может быть, поэтому его травмы были не такими жестокими, он получил их при падении, зная, что останься он внутри, то не просто бы умер, а был бы вот так раздавлен. Он не захотел умирать, как червяк, и поэтому бросился из окна, он хотел погибнуть как человек.
Краули тряхнул головой. У него сдавали нервы, он не мог с собой справиться. «Мы снова здесь». Это невыносимо: Баркер и Пейдж с изуродованными лицами заглядывали ему через плечо. И вот еще одна изувеченная жертва на этом алтаре. Девушка лежала на спине, окруженная кошмарной лужей крови. Голова была повернута на сто восемьдесят градусов. Краули посмотрел вверх, на дверной проем. Там, куда девушку припечатали лицом, на деревянном косяке остались следы крови и слюны, при ударе разлетевшихся брызгами в стороны.
Краули смутно припомнил чувство долга, которое подняло его с постели ночью и толкнуло в темноту коридоров. Он стоял в гостиной, представляя себя на месте жертвы, постоянно оборачиваясь, как собака, которая пытается догнать собственный хвост; он не мог стоять спокойно, потому что знал: как только он остановится, кто-то придет и разобьет ему лицо…
В своих снах он никогда не видел Сола.
Вошел Бейли, пробираясь сквозь кучу суетившихся людей в форме.
– Больше нигде никаких следов, сэр. Только здесь.
– А Херрин нашел что-нибудь? – спросил Краули.
– Он пока говорит с дежурным, который утром звонил в автобусный парк. Большинство автобусов полностью разгромлены, и еще охранник: они считают, что он скончался не от осколка в глазу. Он получил удар по голове длинной тонкой палкой.
– И снова наша необычная дубинка, – задумчиво пробормотал Краули. – Большинство людей сочли бы ее слишком тонкой, они предпочитают что-нибудь более увесистое. Конечно, если вы такой же сильный, каким выглядит наш убийца, то чем тоньше, тем лучше. Чем меньше площадь, тем больше давление.
– Наш убийца, сэр?
Краули посмотрел на него. Бейли, казалось, смутился и даже выглядел виноватым. Краули размышлял вслух, полагая, что подчиненный не слышит его. Необычная жестокость этих преступлений заставляла Бейли мыслить совсем в ином направлении, чем Краули. Его категоричный здравый смысл диктовал ему, что Сола надо считать душевнобольным; он не испытывал благоговейного страха и не удивлялся при виде кровавой бойни.
– Что? – спросил Краули.
– У вас неуверенный вид, сэр. У вас есть основания полагать, что это не Гарамонд?
Краули раздраженно тряхнул головой, будто отгоняя назойливого комара. Бейли отошел.
«Да, у меня есть достаточные основания, – думал Краули, – потому что я допрашивал его и видел его. Я считаю – храни его Бог, – что это не он. А если он, тогда должно было что-то случиться той ночью, после допроса, что-то такое, что настолько изменило его и теперь он больше не тот, каким я его видел, но и в этом случае я все же прав, Сол Гарамонд не делал этого, и мне наплевать, что думаете вы с Херрином, вы, самодовольные болваны».
Ничего не складывалось. Погибший охранник из Вестборн-Гроув стал жертвой того же человека, который убил двух полицейских и эту девушку, что лежала здесь изувеченная. Но на автобусную станцию полицию вызвали буквально через несколько минут после того, как жители «Террагона» сообщили о душераздирающих криках и ударах, доносившихся сверху… И Вестборн-Парк находился слишком далеко от Уилсдена, чтобы убийца мог присутствовать в двух местах почти одновременно. Поэтому тот, кто расколотил все стекла в автобусном парке и всадил осколок в глаз несчастному охраннику, не мог быть тем, кто изувечил и убил девушку.
Конечно, Херрин и Бейли не видели тут проблемы. Кто-то мог перепутать время. Люди в Уилсдене могли на полчасика ошибиться. Или ошиблись в Вестборн-Гроув, или те и другие ошиблись на пятнадцать минут, или что-нибудь еще. Ничего особенного, что так много людей могли ошибиться одновременно, хорошо, тогда выскажите свою версию происшествия, сэр.
Конечно, у Краули не было ответа.
Его заинтересовало сообщение о том, что из гаража, когда тот громили, доносилась музыка. Кто-то слышал высокий звук, похожий на флейту, свирель или что-то в этом роде. Краули знал, что Сол не был музыкантом, хотя явно фанател по танцевальной музыке вроде той, что играла его неразговорчивая подружка Наташа. Но при чем тут флейта?
Краули знал, что о Соле скажут следующее. Он стал серийным убийцей. А значит, нуждался в ритуалах, таких как возвращение сюда, на место первого убийства. Исполнение музыки на месте преступления, так же как и в автобусном парке, – разве это не ритуал? Возможно, он также играл после гибели неопознанного мужчины в подземке. Краули был уверен, что это преступление из той же серии. А то, что оба случая были связаны с общественным транспортом, только укрепляло его подозрения.
Итак, почему Сол забросил танцевальную музыку? Почему то, что он начал играть потом, все свидетели называли фолком? Конечно, в мире нет ничего постоянного…
Но Краули ничего не мог с собой поделать, он упорно полагал, что в автобусном парке мог играть кто-то другой. Почему нет? Почему обязательно Сол? Что, если это был кто-то,подшутивший над ним со своеймузыкой, которая так не совпадала со вкусами Сола? Краули внезапно выпрямился. Длинная, тонкая, легкая дубинка. Из металла: разгадка точно была где-то здесь. Убийца оставался верным некоему предмету, используя его не однажды. От преступления к преступлению. Кажется, там, где играл музыку.
– Бейли! – завопил Краули.
Рядом возник здоровяк, все еще сердитый на своего босса. На вопрос Краули он только выпучил глаза.
– Бей ли, есть ли у Сола приятели, которые играют на флейте?
Глава 21
Крысиный король осторожно пробирался в темноте лондонских подземелий. В руке он сжимал мешок со снедью, забросив его на одно плечо, как странник дорожную суму. Он делал крупные шаги, не оставляя следов, бесшумно крался по воде канализации.
Почуяв его приближение, крысы разбегались. Храбрые души немного задерживались, чтобы выказать свою враждебность и подразнить его. Запах Короля глубоко сидел у них в мозгу, они привыкли относиться к нему с презрением. Король игнорировал их и проходил мимо. В глазах его стояла чернота.
Он шел, как вор в ночи. Неуверенный. Тщедушный. Грязный. Презренный. Трудно было догадаться, что давало ему силы жить и надеяться.
На дне грязного потока он отыскал крышку люка, сдвинул ее, скользнул во мрак и очутился в своем тронном зале. Отряхнул воду и шагнул в зал.
Сол вышел у него из-за спины. Он схватил отломанную ножку кресла, замахнулся и невероятно быстро ударил Крысиного короля по черепу.
Король резко взмахнул руками и полетел вперед, вскрикнув от боли. Он растянулся, перевернулся, схватившись за голову, и попытался подняться.
Еда рассыпалась по мокрому полу.
Сол был уже над ним, он весь дрожал, на скулах ходили желваки. Он снова и снова поднимал ножку кресла.
Король был текучим, как ртуть. Немыслимо ловко он выскользнул из-под шквала ударов и, с шипением обхватив кровоточившую голову, резво отскочил прочь.
Он повернулся к Солу.
Лицо Сола представляло собой сплошную мозаику кровоподтеков, синяков и ссадин. Крысиный король замер. Он смотрел на Сола своими неясными глазами. В желтоватом тусклом свете поблескивали оскаленные зубы. Он тяжело задышал. Скрюченные пальцы были готовы вцепиться и рвать когтями.
Но прежде чем когти успели пошевелиться, Сол снова нанес удар. Дубинка Сола тяжело прошлась по телу Короля, но тот рванул когтями Сола по животу, разорвав ему рубашку и оставив полосы на теле.
Нанося удар за ударом, Сол бормотал себе под нос:
– Итак, что, черт возьми, там делал Лоплоп, а?
Удар.
Крысиный король выскользнул. Описав дугу, дубинка громко ударилась об пол.
– Это ты велел ему идти за мной? – Удар.– Что он должен был сделать – явиться с докладом? – Удар.
На этот раз дубинка угодила по назначению, и Крысиный король завопил в бешенстве. Он зарычал и полоснул Сола когтями, тот взревел и замахнулся дубинкой с еще большей злобой. Они носились по кругу в темном зале, поскальзываясь в грязи и наступая на разбросанную еду, то на ногах, то на четвереньках. Сол и Король будто балансировали на грани двух эволюционных формаций, разрываясь между звериным и человеческим.
– Так, значит, Лоплоп собирался послать сообщение, да? С птичьей почтой? Наша пташка должна была чирикнуть, где я, да?
Снова наступление, снова Крысиный король уходил от ударов, отказываясь принимать бой, истекал кровью, ускользал и свирепо щерился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40