Музыка внутри меня начала расплетаться, распадаться на отдельные нити.
— Черт!
— Не волнуйся, — сказала Аргентайн. — Надо потренироваться. Это все равно, что натягивать штаны, перепрыгивая через забор.
Я улыбнулся, но лишь одной половиной мозга: вторая в это время старалась заново собрать то, что уже почти получилось. Я перебирал взглядом лица, начиная, наконец, понимать, какое требовалось доверие, дисциплина, контроль, чтобы играть свою партию. Сам творческий акт был только началом. И все это они проделывали без телепатии.
— Почувствовал что-нибудь?..
— Да, — ответил я, почти не слушая ее, рыская в глуби искусственных коридоров в поисках потерянного образа.
— Что-нибудь физическое.
— Да. — Я посмотрел на свою раненую руку и сжал кулак.
В искусственной электромагнитной сетке внутри коего мозга что-то произошло: боль вылетела из меня и вернулась обратно — усиленная в шесть раз, выдавив из меня хриплый вздох. Потом снова ушла и снова вернулась — еще сильнее, запертая в круговой схеме связи, которую никто не знал как разорвать.
Вдруг связь заглохла: Аргентайн освободила меня, отрезав каналы. Я нырнул в подушки, жадно вдыхая сладкую пустоту свободы, как глотал бы холодную воду после изнурительного путешествия в пустыне.
В комнате воцарилось молчание. Ни единого звука, ни даже эха. Наконец Миднайт произнес:
— Черт… никогда не делай этого, парень.
Рэйа обняла его и притянула к себе.
— Не буду, — ответил я. — Во всяком случае, с вами.
Снова наступила тишина. Музыканты стали медленно вставать — по одному, по двое — обнимая друг друга, и, выходя из комнаты, бормотали извинения. Когда я поднял голову, в комнате осталась одна Аргентайн.
— Думаю, он работает, — сказала она чуть слышно.
— Да…
— На разомкнутой связи сигнал назад не вернется. Сейчас-то связь была замкнута.
Я коротко рассмеялся.
— Тогда я не пережгу мозги Конгресса Федерации. И мне остается только позаботиться о том, чтобы натянуть штаны, перепрыгивая через забор со Страйгером на спине.
Аргентайн сдержала гримасу.
— Проблем не будет, если тебе нужно только закодировать ощуще… прямую запись твоего испытания. Ты прошел очень чисто. Некоторые люди так никогда и не могут научиться. А ты фокусируешься, как профи.
— Я и есть профи, — слабо улыбнулся я.
— Я знаю… — сказала она, на секунду отводя взгляд. — Тебе надо еще поработать. Экспериментируй, играй с нами. Могу сказать, что тебе не понадобится много времени, чтобы освоиться. Я хочу посмотреть, что получится, когда ты почувствуешь что-либо по-настоящему хорошее. — Она потупилась, когда смущение раздавило образ, выкристаллизовывающийся в ее мозгу.
Я, глядя в пол, согнал с лица всякое выражение. Потом поднял небольшой металлический брусок, лежавший все это время у меня на коленях.
— Что за штука? — спросил я, чтобы отключиться от того, что думала в эту минуту Аргентайн.
Она, мне показалось, обрадовалась перемене темы.
— А! Это… Рэйа купила в лавке старьевщика. Она очень старая, как и все здесь, — Аргентайн, начиная улыбаться, показала на другие инструменты, разбросанные по всей комнате. — Она пройти спокойно не может мимо старья и хлама, если только из него возможно извлечь музыку. Нам нравится играть на них… играть вместе с ними. Она сказала, что это называется арфой.
— А я думал, что у арф длинные струны. Как у пианино.
— Она сказала, что это губная арфа. Ты дуешь в ее зубы, и она производит шум. Попробуй.
Я попробовал. Она выдала целый хор нот, когда я дунул, и еще один хор, но уже прозвучавший по-другому, когда я дунул во второй раз. Звук был глухой и сиплый; он положил свою руку мне на сердце и сжал его, о чем-то мне напоминая, но я не мог вспомнить о чем. Я бросил ее на диван и встал.
— Возьми, если хочешь, — предложила Аргентайн. Я покачал головой и пошел к двери.
— Куда ты? — позвала она, большей частью потому, что не была уверена, знаю ли я это сам.
— Назад, в реальный мир, — ответил я.
Глава 29
— Да ты на ходу подметки рвешь, — сказал Брэди, когда я вошел в офис. Наклонившись над столом-терминалом, он весь вытянулся вперед, как ищейка, вынюхивающая наркотики. Стол был такой же, как и на его крейсере: черный блестящий куб.
— Знаешь ли ты, какой штраф предусмотрен для псионов, носящих биоподключение?
— Идите вы со своим штрафом, Брэди, — скорчил я гримасу, повалившись в кресло. — Я знаю это куда лучше вас.
Судя по тому, как я себя чувствовал, они уже не могли ничего со мной сделать: все, что могло случиться, уже случилось.
— Где ты поставил незаконный переходник?
— Неважно. Вы ж не будете сдавать меня, — бросил я вызов Брэди, заставляя его подтвердить это; но наслаждаться тем, как он обтекает, я не мог, поскольку чувствовал себя паршиво. — Сейчас мне оно нужно. Я избавлюсь от него как только смогу. Носить эту гадость — уже само по себе наказание. И как только вы, твердолобые, выдерживаете?
Брэди, напрягшись всем телом, сверлил меня немигающим взглядом. Спустя несколько секунд тело его расслабилось. Это означало, что Брэди махнул на меня рукой, отказываясь объяснять поведение социального урода.
— Ну-ну, смотри, — многозначительно посоветовал он. — Что ты выяснил насчет Дэрика Та Минга?
Я прислонился к спинке кресла, стараясь не обращать внимания на сухость во рту и не давая своему взгляду безостановочно бегать вдоль черных и острых, как лезвие ножа, граней его стола. Я посмотрел на широкое окно за спиной Брэди, на операционный комплекс Центавра, расползающийся — по мере того, как холодное ясное утро стягивало с него ночной сумрак, — по всему Лонгаю. Комплекс был таким же большим, как и город, стоявший на его месте раньше. Теперь я увидел, что вся обстановка этого офиса и даже цвета в нем были точно такими же, что и в каюте на его корабле. Брэди любил держать свой мир под контролем. Неудивительно, что ему не нравилось происходящее сейчас.
— Думаю, я выяснил, как вы можете спасти жизнь Дэрику.
Выражение его лица почти не изменилось, но мозг превратился в восклицательный знак.
— Как?
— Вам это не понравится. Вы рассказали Харону… джентльмену Харону, — уточнил я, поймав его недовольство, — о том, что произошло?
— Он знает, что Дэрик в беде. И что ты продолжаешь работать на меня здесь, на Земле.
— Ну и как он воспринял?
— Крайне предвзято, — сжав губы, усмехнулся Брэди. — Ну?..
Объяснить по кривой я не мог, поэтому рубанул прямо:
— Если он хочет видеть Дэрика живым, дерегуляция пентриптина не должна пройти в Конгрессе.
Брэди легкомысленно кивнул, посчитав, видимо, что он ослышался.
Я стал объяснять ему по новой: наркотики, связи Дэрика с Черным рынком, как Дэрик переступил через невидимую черту и что перешагнуть ее снова будет неимоверно трудно. С каждым моим словом нутро Брэди темнело все больше и больше: он начинал понимать, что сделал Дэрик с собой.
— Это невозможно, — наконец сказал он.
Но его слова не означали, что Брэди не поверил. Просто он не видел способа остановить дерегуляцию. Брэди медленно развернулся вместе с креслом ко мне спиной и задумчиво смотрел на комплекс Центавра — символ империи. Даже если Центавр и изменит вдруг точку зрения относительно дерегуляции, то, как считал Брэди, Центавру все равно не удастся заручиться поддержкой большинства, убедить випов голосовать «против» только ради спасения жизни Дэрика Та Мин-га. Они могли бы спасти Дэрика, начисто изменив его идентификационные параметры и отослав куда-нибудь в глухое место, но результат останется прежним: они точно так же потеряют его право голоса в Конгрессе и в правлении. Поэтому, даже если он и выживет, пользы от него никакой — что от мертвого, что от живого.
— Может и нет, — сказал я.
Брэди развернулся на сто восемьдесят градусов.
— Объясни.
— Страйгер. Думаю, что ключ — Страйгер. Кажется, я нашел способ подмочить его репутацию. Если он будет дискредитирован, то, я думаю, дерегуляция провалится вместе с ним.
— Страйгер? — задумавшись, переспросил Брэди. Его глаза остекленели, когда он вызвал данные и прокручивал их в уме снова и снова. После внушительной паузы он произнес: — Центавр поддерживает Страйгера в его претензиях на вакансию в Совете и в лоббировании дерегуляции. — Брэди думал, что сообщает мне что-то новенькое.
— Знаю, — сказал я.
Вдруг охватившая его паранойя перешла в раздражение прежде, чем Брэди успел понять, что же он чувствует.
— И Центавр — не единственная корпорация, вовлеченная в это дело.
— Знаю.
Брэди забарабанил пальцами по столу.
— Какие у тебя есть основания считать Страйгера уязвимым?
— Да у любого можно найти уязвимое место. — Я опустил глаза. — Он ненавидит псионов.
На мгновение Брэди по-настоящему удивился:
— И как же этот факт может стать для него причиной каких-либо неприятностей?
Брэди имел в виду, что многие из тех, кто находился у власти, ненавидели псионов.
— Потому что он творит с выродками такое, о чем вы, твердолобые, только мечтаете, — спокойно сказал я.
Брэди выпрямился и, открыв рот, молча смотрел на меня. К этому моменту он уже знал достаточно, чтобы не терять времени, спрашивая очевидные вещи.
— Что ты собираешься делать? — проворчал он.
— Это мое дело.
— Я не могу разрешить.
— Дэрик будет в курсе всего. Он мне поможет. Если Центавр хочет, чтобы он жил, вы должны мне доверять. Оставьте меня в покое, и я сделаю то, что нужно.
— И что ты с этого получаешь?
— Ваши деньги.
Брэди снова навалился грудью на стол, крепко сцепив пальцы в замок.
— Что еще?
— Вам не понять… Когда знаешь, что Страйгер не будет работать на Человечество… — Брэди, конечно, не понял, но значения это не имело. — Вы говорили, что Страйгер — фанатик, а может быть, даже и сумасшедший. Поэтому он будет играть исключительно в свою игру.
— Да, — согласился Брэди. — Но это только мое мнение. Мне все равно надо оговорить дело с бортом. Центавр очень много потеряет, если дерегуляция провалится. Если борт не согласится, то мой долг — остановить тебя.
Я промолчал.
Легионеры доставили меня обратно в город и отпустили за ватерлинию. К середине дня я добрался до Пургатория. Мои ноги начали спотыкаться, когда энергия злобы, накопившейся во мне во время встречи с Брэди, наконец истощилась. Мне еще оставалось встретиться с Дэриком, чтобы обрушить на него эту новость, и я подозревал, что Дэрик — эта хрупкая стекляшка — вполне может разбиться вдребезги; а у моя голова была не настолько ясная, чтобы я мог это выдержать, не поспав хотя бы несколько часов. Мой мозг думал, что он все еще сплавлен с солнцем, но тело возражало мозгу и называло его лжецом.
Аргентайн встретила меня на задах клуба, в коридоре. Она была чем-то озабочена, но не мной.
— Джиро здесь.
— Джиро? Зачем?
Позади Аргентайн из примерочной шагнул в коридор мальчик. Его белая туника была вымазана чем-то, что выглядело примерно так же, как и пахло, и половина лица была красно-фиолетовой. Сперва я подумал, что это грим. Но на сей раз все оказалось натуральным.
— Его ограбили, — сказала Аргентайн.
— Я хотел тебя видеть, — сказал мне Джиро. Его интонация зависла где-то между «говорит Та Минг» и всхлипыванием готового заплакать ребенка.
— Как ты меня нашел?
— Тетушка сказала, что ты здесь.
— Идите наверх, — ответила Аргентайн на мой вопросительный взгляд.
Мы поднялись в ее комнату. Джиро с невольным любопытством оглядел комнату. Потом сел, слегка смущенный, на самый краешек кровати.
— Почему Аргентайн больше не хочет видеть Дэрика?
Перебрав в уме кучу ответов, я остановился на одном:
— Она на него злится.
— Она злилась на него раньше. А теперь — другое. Дэрику совсем плохо. Он даже не хочет выходить из дома. Он говорит, что она никогда не вернется — даже если он скажет ей, что убьет себя.
— О Боже, — пробормотал я. — Это все, что мне нужно.
Я посмотрел в окно. Интересно, будет ли Дэрик так рваться покончить жизнь самоубийством, когда узнает, что кто-то жаждет помочь ему в этом?
— Он говорит, что это твоя вина.
— Дэрик говорит много такого, что правдой не является.
Джиро прикусил губу.
— Знаю.
— Как ты живешь? — спросил я, хотя уже знал ответ.
— Скучаю по маме. — Мальчик зажал в кулаке конец пояса. — И по Талли.
— Я тоже, — сказал я, нащупывая дырку от серьги и чувствуя наркотик, сидевший на своем месте, за ухом. — Зачем ты спустился сюда, Джиро?
— Потому что ненавижу Харона! Я не вернусь. — Джиро вздрогнул — у него сильно заболела щека. — Я хочу остаться с тобой.
— И делать что? — спросил я, пристально глядя на него.
— Мы можем поехать в Эльдорадо, найти маму, и вы с ней…
— Нет, — мягко перебил я его. — Нельзя. Ты должен вернуться домой.
— Почему нельзя? — Малиновая вспышка недовольства-разочарования огорчения-страха окрасила другую его щеку.
— Потому что у жизни свои правила. Потому что Харон остановит тебя, что бы ты ни делал. Потому что твоя мама не захочет перестать быть Та Минг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Черт!
— Не волнуйся, — сказала Аргентайн. — Надо потренироваться. Это все равно, что натягивать штаны, перепрыгивая через забор.
Я улыбнулся, но лишь одной половиной мозга: вторая в это время старалась заново собрать то, что уже почти получилось. Я перебирал взглядом лица, начиная, наконец, понимать, какое требовалось доверие, дисциплина, контроль, чтобы играть свою партию. Сам творческий акт был только началом. И все это они проделывали без телепатии.
— Почувствовал что-нибудь?..
— Да, — ответил я, почти не слушая ее, рыская в глуби искусственных коридоров в поисках потерянного образа.
— Что-нибудь физическое.
— Да. — Я посмотрел на свою раненую руку и сжал кулак.
В искусственной электромагнитной сетке внутри коего мозга что-то произошло: боль вылетела из меня и вернулась обратно — усиленная в шесть раз, выдавив из меня хриплый вздох. Потом снова ушла и снова вернулась — еще сильнее, запертая в круговой схеме связи, которую никто не знал как разорвать.
Вдруг связь заглохла: Аргентайн освободила меня, отрезав каналы. Я нырнул в подушки, жадно вдыхая сладкую пустоту свободы, как глотал бы холодную воду после изнурительного путешествия в пустыне.
В комнате воцарилось молчание. Ни единого звука, ни даже эха. Наконец Миднайт произнес:
— Черт… никогда не делай этого, парень.
Рэйа обняла его и притянула к себе.
— Не буду, — ответил я. — Во всяком случае, с вами.
Снова наступила тишина. Музыканты стали медленно вставать — по одному, по двое — обнимая друг друга, и, выходя из комнаты, бормотали извинения. Когда я поднял голову, в комнате осталась одна Аргентайн.
— Думаю, он работает, — сказала она чуть слышно.
— Да…
— На разомкнутой связи сигнал назад не вернется. Сейчас-то связь была замкнута.
Я коротко рассмеялся.
— Тогда я не пережгу мозги Конгресса Федерации. И мне остается только позаботиться о том, чтобы натянуть штаны, перепрыгивая через забор со Страйгером на спине.
Аргентайн сдержала гримасу.
— Проблем не будет, если тебе нужно только закодировать ощуще… прямую запись твоего испытания. Ты прошел очень чисто. Некоторые люди так никогда и не могут научиться. А ты фокусируешься, как профи.
— Я и есть профи, — слабо улыбнулся я.
— Я знаю… — сказала она, на секунду отводя взгляд. — Тебе надо еще поработать. Экспериментируй, играй с нами. Могу сказать, что тебе не понадобится много времени, чтобы освоиться. Я хочу посмотреть, что получится, когда ты почувствуешь что-либо по-настоящему хорошее. — Она потупилась, когда смущение раздавило образ, выкристаллизовывающийся в ее мозгу.
Я, глядя в пол, согнал с лица всякое выражение. Потом поднял небольшой металлический брусок, лежавший все это время у меня на коленях.
— Что за штука? — спросил я, чтобы отключиться от того, что думала в эту минуту Аргентайн.
Она, мне показалось, обрадовалась перемене темы.
— А! Это… Рэйа купила в лавке старьевщика. Она очень старая, как и все здесь, — Аргентайн, начиная улыбаться, показала на другие инструменты, разбросанные по всей комнате. — Она пройти спокойно не может мимо старья и хлама, если только из него возможно извлечь музыку. Нам нравится играть на них… играть вместе с ними. Она сказала, что это называется арфой.
— А я думал, что у арф длинные струны. Как у пианино.
— Она сказала, что это губная арфа. Ты дуешь в ее зубы, и она производит шум. Попробуй.
Я попробовал. Она выдала целый хор нот, когда я дунул, и еще один хор, но уже прозвучавший по-другому, когда я дунул во второй раз. Звук был глухой и сиплый; он положил свою руку мне на сердце и сжал его, о чем-то мне напоминая, но я не мог вспомнить о чем. Я бросил ее на диван и встал.
— Возьми, если хочешь, — предложила Аргентайн. Я покачал головой и пошел к двери.
— Куда ты? — позвала она, большей частью потому, что не была уверена, знаю ли я это сам.
— Назад, в реальный мир, — ответил я.
Глава 29
— Да ты на ходу подметки рвешь, — сказал Брэди, когда я вошел в офис. Наклонившись над столом-терминалом, он весь вытянулся вперед, как ищейка, вынюхивающая наркотики. Стол был такой же, как и на его крейсере: черный блестящий куб.
— Знаешь ли ты, какой штраф предусмотрен для псионов, носящих биоподключение?
— Идите вы со своим штрафом, Брэди, — скорчил я гримасу, повалившись в кресло. — Я знаю это куда лучше вас.
Судя по тому, как я себя чувствовал, они уже не могли ничего со мной сделать: все, что могло случиться, уже случилось.
— Где ты поставил незаконный переходник?
— Неважно. Вы ж не будете сдавать меня, — бросил я вызов Брэди, заставляя его подтвердить это; но наслаждаться тем, как он обтекает, я не мог, поскольку чувствовал себя паршиво. — Сейчас мне оно нужно. Я избавлюсь от него как только смогу. Носить эту гадость — уже само по себе наказание. И как только вы, твердолобые, выдерживаете?
Брэди, напрягшись всем телом, сверлил меня немигающим взглядом. Спустя несколько секунд тело его расслабилось. Это означало, что Брэди махнул на меня рукой, отказываясь объяснять поведение социального урода.
— Ну-ну, смотри, — многозначительно посоветовал он. — Что ты выяснил насчет Дэрика Та Минга?
Я прислонился к спинке кресла, стараясь не обращать внимания на сухость во рту и не давая своему взгляду безостановочно бегать вдоль черных и острых, как лезвие ножа, граней его стола. Я посмотрел на широкое окно за спиной Брэди, на операционный комплекс Центавра, расползающийся — по мере того, как холодное ясное утро стягивало с него ночной сумрак, — по всему Лонгаю. Комплекс был таким же большим, как и город, стоявший на его месте раньше. Теперь я увидел, что вся обстановка этого офиса и даже цвета в нем были точно такими же, что и в каюте на его корабле. Брэди любил держать свой мир под контролем. Неудивительно, что ему не нравилось происходящее сейчас.
— Думаю, я выяснил, как вы можете спасти жизнь Дэрику.
Выражение его лица почти не изменилось, но мозг превратился в восклицательный знак.
— Как?
— Вам это не понравится. Вы рассказали Харону… джентльмену Харону, — уточнил я, поймав его недовольство, — о том, что произошло?
— Он знает, что Дэрик в беде. И что ты продолжаешь работать на меня здесь, на Земле.
— Ну и как он воспринял?
— Крайне предвзято, — сжав губы, усмехнулся Брэди. — Ну?..
Объяснить по кривой я не мог, поэтому рубанул прямо:
— Если он хочет видеть Дэрика живым, дерегуляция пентриптина не должна пройти в Конгрессе.
Брэди легкомысленно кивнул, посчитав, видимо, что он ослышался.
Я стал объяснять ему по новой: наркотики, связи Дэрика с Черным рынком, как Дэрик переступил через невидимую черту и что перешагнуть ее снова будет неимоверно трудно. С каждым моим словом нутро Брэди темнело все больше и больше: он начинал понимать, что сделал Дэрик с собой.
— Это невозможно, — наконец сказал он.
Но его слова не означали, что Брэди не поверил. Просто он не видел способа остановить дерегуляцию. Брэди медленно развернулся вместе с креслом ко мне спиной и задумчиво смотрел на комплекс Центавра — символ империи. Даже если Центавр и изменит вдруг точку зрения относительно дерегуляции, то, как считал Брэди, Центавру все равно не удастся заручиться поддержкой большинства, убедить випов голосовать «против» только ради спасения жизни Дэрика Та Мин-га. Они могли бы спасти Дэрика, начисто изменив его идентификационные параметры и отослав куда-нибудь в глухое место, но результат останется прежним: они точно так же потеряют его право голоса в Конгрессе и в правлении. Поэтому, даже если он и выживет, пользы от него никакой — что от мертвого, что от живого.
— Может и нет, — сказал я.
Брэди развернулся на сто восемьдесят градусов.
— Объясни.
— Страйгер. Думаю, что ключ — Страйгер. Кажется, я нашел способ подмочить его репутацию. Если он будет дискредитирован, то, я думаю, дерегуляция провалится вместе с ним.
— Страйгер? — задумавшись, переспросил Брэди. Его глаза остекленели, когда он вызвал данные и прокручивал их в уме снова и снова. После внушительной паузы он произнес: — Центавр поддерживает Страйгера в его претензиях на вакансию в Совете и в лоббировании дерегуляции. — Брэди думал, что сообщает мне что-то новенькое.
— Знаю, — сказал я.
Вдруг охватившая его паранойя перешла в раздражение прежде, чем Брэди успел понять, что же он чувствует.
— И Центавр — не единственная корпорация, вовлеченная в это дело.
— Знаю.
Брэди забарабанил пальцами по столу.
— Какие у тебя есть основания считать Страйгера уязвимым?
— Да у любого можно найти уязвимое место. — Я опустил глаза. — Он ненавидит псионов.
На мгновение Брэди по-настоящему удивился:
— И как же этот факт может стать для него причиной каких-либо неприятностей?
Брэди имел в виду, что многие из тех, кто находился у власти, ненавидели псионов.
— Потому что он творит с выродками такое, о чем вы, твердолобые, только мечтаете, — спокойно сказал я.
Брэди выпрямился и, открыв рот, молча смотрел на меня. К этому моменту он уже знал достаточно, чтобы не терять времени, спрашивая очевидные вещи.
— Что ты собираешься делать? — проворчал он.
— Это мое дело.
— Я не могу разрешить.
— Дэрик будет в курсе всего. Он мне поможет. Если Центавр хочет, чтобы он жил, вы должны мне доверять. Оставьте меня в покое, и я сделаю то, что нужно.
— И что ты с этого получаешь?
— Ваши деньги.
Брэди снова навалился грудью на стол, крепко сцепив пальцы в замок.
— Что еще?
— Вам не понять… Когда знаешь, что Страйгер не будет работать на Человечество… — Брэди, конечно, не понял, но значения это не имело. — Вы говорили, что Страйгер — фанатик, а может быть, даже и сумасшедший. Поэтому он будет играть исключительно в свою игру.
— Да, — согласился Брэди. — Но это только мое мнение. Мне все равно надо оговорить дело с бортом. Центавр очень много потеряет, если дерегуляция провалится. Если борт не согласится, то мой долг — остановить тебя.
Я промолчал.
Легионеры доставили меня обратно в город и отпустили за ватерлинию. К середине дня я добрался до Пургатория. Мои ноги начали спотыкаться, когда энергия злобы, накопившейся во мне во время встречи с Брэди, наконец истощилась. Мне еще оставалось встретиться с Дэриком, чтобы обрушить на него эту новость, и я подозревал, что Дэрик — эта хрупкая стекляшка — вполне может разбиться вдребезги; а у моя голова была не настолько ясная, чтобы я мог это выдержать, не поспав хотя бы несколько часов. Мой мозг думал, что он все еще сплавлен с солнцем, но тело возражало мозгу и называло его лжецом.
Аргентайн встретила меня на задах клуба, в коридоре. Она была чем-то озабочена, но не мной.
— Джиро здесь.
— Джиро? Зачем?
Позади Аргентайн из примерочной шагнул в коридор мальчик. Его белая туника была вымазана чем-то, что выглядело примерно так же, как и пахло, и половина лица была красно-фиолетовой. Сперва я подумал, что это грим. Но на сей раз все оказалось натуральным.
— Его ограбили, — сказала Аргентайн.
— Я хотел тебя видеть, — сказал мне Джиро. Его интонация зависла где-то между «говорит Та Минг» и всхлипыванием готового заплакать ребенка.
— Как ты меня нашел?
— Тетушка сказала, что ты здесь.
— Идите наверх, — ответила Аргентайн на мой вопросительный взгляд.
Мы поднялись в ее комнату. Джиро с невольным любопытством оглядел комнату. Потом сел, слегка смущенный, на самый краешек кровати.
— Почему Аргентайн больше не хочет видеть Дэрика?
Перебрав в уме кучу ответов, я остановился на одном:
— Она на него злится.
— Она злилась на него раньше. А теперь — другое. Дэрику совсем плохо. Он даже не хочет выходить из дома. Он говорит, что она никогда не вернется — даже если он скажет ей, что убьет себя.
— О Боже, — пробормотал я. — Это все, что мне нужно.
Я посмотрел в окно. Интересно, будет ли Дэрик так рваться покончить жизнь самоубийством, когда узнает, что кто-то жаждет помочь ему в этом?
— Он говорит, что это твоя вина.
— Дэрик говорит много такого, что правдой не является.
Джиро прикусил губу.
— Знаю.
— Как ты живешь? — спросил я, хотя уже знал ответ.
— Скучаю по маме. — Мальчик зажал в кулаке конец пояса. — И по Талли.
— Я тоже, — сказал я, нащупывая дырку от серьги и чувствуя наркотик, сидевший на своем месте, за ухом. — Зачем ты спустился сюда, Джиро?
— Потому что ненавижу Харона! Я не вернусь. — Джиро вздрогнул — у него сильно заболела щека. — Я хочу остаться с тобой.
— И делать что? — спросил я, пристально глядя на него.
— Мы можем поехать в Эльдорадо, найти маму, и вы с ней…
— Нет, — мягко перебил я его. — Нельзя. Ты должен вернуться домой.
— Почему нельзя? — Малиновая вспышка недовольства-разочарования огорчения-страха окрасила другую его щеку.
— Потому что у жизни свои правила. Потому что Харон остановит тебя, что бы ты ни делал. Потому что твоя мама не захочет перестать быть Та Минг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73