Изредка кто-то из моих врагов пытался мне отвечать, но о точности таких попыток не стоит и упоминать. Я поливал врага свинцом и продвигался к памятнику.
Мне нужен был «язык».
Волчья схватка
Я его взял. Когда я подошел к памятнику практически вплотную, со спины на меня набросился крупный мужчина, труп которого пройдет в милицейских сводках как «лицо кавказской национальности». Я не стал терять времени, перекинул его через голову, он впечатался аккурат в грудь тому самому то ли поэту, то ли космонавту. Для надежности я послал в него несколько пуль.
Из-за памятника выскочил славянский военный тип, который ждал меня вместе с отцом Домиником, и выпалил в меня из арбалета. Я уклонился вправо, перехватил болт в воздухе и метнул обратно. Болт попал мужчине чуть ниже шеи, там, где тело не было прикрыто плащом. Впрочем, особо глубоко он не вошел, так что тип остался вполне боеспособным. Поскольку я понимал, что вразумительного и обоюдополезного диалога у нас с оголтелым католиком отцом Домиником не сложится, именно этого парня я решил оставить в живых. Точнее, не совсем так. Тогда я думал убить его последним.
Чтобы он не путался под ногами, я швырнул свой пистолет в его голову. Он рухнул, как поваленный… не дуб. Ясень, возможно.
Главаря сей шайки в пределах видимости не обнаруживалось.
Зато у меня появилась возможность перевести дух.
Скверик не сильно изменился, разве что на тщательно подметенные утром дорожки нападало множество веточек и листочков, срезанных нашими пулями, несколько скамеек потеряли свою целостность, да и памятник тому, чьим именем был назван сквер, выглядел уже не самым лучшим образом. Детишки давно разбежались, пенсионеры тоже – диву даешься, какую скорость может выдать престарелое создание, когда вокруг свистят не птицы, а пули.
Наверное, отец Доминик был плохим священником. А может быть, хорошим. Но о кодексе дворянской чести он явно имел очень смутное представление. Очевидно, исповедуемая им религия не запрещала нападать на человека со спины и бить ниже пояса. Он вынырнул из-за дерева позади меня и всадил осиновый кол мне в ногу.
Боль была адская, словно в меня только что выпустили очередь из АКМ, при этом сполоснув пули в кураре и обдав серной кислотой. Когда я развернулся, он успел – с завидной для его комплекции быстротой, должен заметить, – отпрыгнуть от меня метра на три. В руках он сжимал еще один кол.
– Больно, тварь? – поинтересовался он. – Чувствуешь жжение адского огня?
– Прощай, – сказал я и нажал на спусковой крючок.
Черт!
– Не успел перезарядить, – сказал он и был прав.
Тот пистолет, в котором еще оставались патроны, я использовал в качестве метательного оружия.
– Ну не успел так не успел, – сказал я, роняя бесполезный кусок металла, и сделал шаг вперед, не пытаясь скрыть свое намерение свернуть падре шею.
Тогда он вытащил еще один кол и сделал из них крест. К моему удивлению, что-то в этом кресте было, какая-то незримая сила, порождающая слабость в моих чреслах, не позволяющая мне подойти ближе. Вот он, один шанс на миллион!
Крест полыхнул белым огнем, и я ослеп. Ноги подкосились, я рухнул на колени. Во всем теле была такая тяжесть, что я не мог даже поднять руку. Падре речитативом забормотал какую-то молитву на латыни, что-то связанное с экзорцизмом и очищением, слова доносились до меня приглушенно, словно он вещал через бетонную стену.
Он подходил ближе. Я не мог его видеть, не мог его слышать, но все же чувствовал, что он приближается, ощущал это каждой клеточкой своего тела.
Сила не в кресте, говаривал мне один знакомый отшельник в середине пятнадцатого века. Разумеется, он не знал, с кем вел беседы на протяжении двух недель, пока я скрывался от латников, рыщущих по округе с единственной мыслью отрубить мне голову и принести ее на шесте своему барону. Сила в человеке, который этот крест держит. Не знаю, откуда бралась сила у отца Доминика, но она в нем была.
Руки и ноги налились свинцом, голова, казалось, весила несколько тонн, и я даже не мог отвернуться от слепящего света креста. Приложив максимум усилий, я трансформировал клыки, это всегда было нелегким делом в дневное время, а на этот раз казалось просто невозможным.
Когда он был в шаге от меня, он разомкнул крест, чтобы нанести решающий удар, этакий куп де грас. Действуя скорее по интуиции, нежели реально ориентируясь в пространстве, я мотнул головой и пропорол ему руку до локтя.
На мои губы попала кровь, но это была не живительная влага, принадлежащая человеку. Губы мне словно обожгло холодным пламенем. Черным пламенем. В жилах отца Доминика текла черная кровь. Такая же, как у меня.
Очевидно, боль нарушила его концентрацию, и давление на меня исчезло. Я открыл глаза и, пошатываясь, встал на ноги.
Он стоял напротив, зажимая кровоточащую рану, и, когда я одарил его взглядом, исполненным нового понимания его сущности, черты лица монаха показались мне знакомыми.
– Хесус? – спросил я.
– Мигель, – назвал он меня. – Вот мы и встретились снова. Не ожидал?
Я знал его.
Еще бы, ведь именно я нес ответственность за его существование.
Екклезиаст недоговаривает. Есть время разбрасывать камни, и время собирать камни, это так. Но он не говорит, зачем это надо делать. Просто для того, чтобы брошенный тобою когда-то камень не вернулся к тебе выпушенным из пращи.
Хесус был моим учеником, если тут уместно это слово. Когда все мы были молоды и беспечны, в наших кругах разгорелся спор, что будет, если сотворить вампира из священника. Никто не пошел дальше теоретических выкладок, но я во время одного загула вдруг вспомнил об этом разговоре и…
Я бросил Хесуса, как только тот стал самостоятельным вампиром, никогда не опекал его, как остальных своих учеников. Десятилетия спустя я раскаивался в содеянном, но было уже поздно.
Обретенная жажда живой крови способна сильно повлиять на образ мыслей человека. Но иногда никак не влияет. Хесус остался тем же монахом, каким был, по крайней мере в мыслях. Только теперь он знал о существовании исчадий ада не понаслышке и, поскольку сам стал одним из них, лучше всех был приспособлен к борьбе.
Я уже говорил, что внутри нашего племени бывают некоторые разногласия, уладить которые помогает только смерть одной из заинтересованных сторон, но в лице Хесуса мы обрели охотника на вампиров, обладающего нашими же качествами, за спиной которого вдобавок стояла вся мощь католической церкви. Он свято верил, что всех вампиров, кроме него, следует уничтожить, а свое зачисление в ряды нежити считал не иначе как чудом, ниспосланным свыше и обязавшим его очистить землю от скверны. В общем, типичные маниакальные убийственные наклонности, отягощенные манией величия.
Свою потребность в чужой крови он грехом не считал.
Разумеется, что из всей нашей шатии меня он не любил особенно. То ли за то, что я сделал его таким, как сейчас, то ли за то, что бросил на произвол судьбы… Знаете, этакий извращенный эдипов комплекс. Однажды он выследил меня, это было около двухсот лет назад. Между нами состоялась схватка, в итоге которой выгорел целый квартал Лондона, и я считал, что закрыл этот вопрос навсегда. Он же так не считал.
Ему посчастливилось выжить.
Возраста он был примерно моего, и хотя, в отличие от меня, вампира истинного, он был вампиром сотворенным, днем это особого значения не имело. А до ночи было еще очень далеко.
– Какая ирония судьбы, – сказал я. – Вампир, стоящий на страже законов Божьих. Вампир, облеченный в духовный сан.
– Иногда твоя ирония становится такой тонкой, что ее почти и не видно, – ответил он. – Где твоя железяка?
– Недалеко.
– Тогда возьми ее и возвращайся. Я хочу сегодня закончить с этим делом.
– Я бы тоже хотел, – сказал я. – Твои марионетки тебе не сильно помогли.
– Увы, – признал он. – Как ты ухитряешься развивать такую скорость днем?
– Века практики, – пояснил я, отступая к тому месту, где оставил меч, и все время держа монаха в поле зрения. – Плюс мои врожденные таланты. Против наследственности не попрешь.
– Никакая наследственность не поможет тебе уйти от моего клинка, – сообщил он.
– Это как ваш бог положит. – Я опустился на одно колено и извлек из-под скамейки меч. – Чисто любопытства ради, скажи, чем я тебе так не угодил?
– Ты пьешь кровь праведников.
– А ты – грешников? – спросил я. – Кто указывает тебе, которые из них где?
– Если ты знаешь каких-то богов, то молись им. – Мой вопрос на теологическую тему он просто проигнорировал. – Потому что скоро ты встретишься в аду со своим отцом, и пояснил, на случай, если я забыл, кто мой отец: – Сатаной.
– С нашим общим отцом, – поправил я, вращая мечом на предмет размять запястья и привыкнуть к балансу. Я не дрался на мечах уже лет сто.
Вместо ответа он вынул из-под плаща короткий эспадрон и кинулся на меня.
Я обучался фехтованию с детства, он же начал постигать уроки сей суровой школы чуть позже, но эти несколько десятилетий разницы не играли особой роли на фоне многих веков жизни. Думаю, у него было больше практики. В схватках с себе и мне подобными, я имею в виду.
В последнее время я вел весьма расслабляющий образ жизни, а он всегда держал себя в форме. И поскольку мои, так сказать, паранормальные способности никак не проявляют себя днем, можно было сказать, что силы наши равны.
Мы сошлись, и мечи столкнулись, выбивая первые искры. Мой меч был длиннее, следовательно, монаху требовалось чуть меньше времени для замаха. Я был ранен в ногу, а он – в руку, следовательно, на его стороне была подвижность, на моей – сила. Я не испытывал к нему особой неприязни, скорее горечь, сожаление по отношению к человеку, которым он когда-то был и которого я убил, и, конечно, некоторую злобу за события последних дней. Он же ненавидел меня всеми фибрами своей проклятой души. На его стороне была вера, я же уже давно ни во что не верю. По всему выходило, что он должен был победить.
По всем канонам классического готического романа, где Добро побеждает Зло, замок людоеда рушится на глазах, на его руинах тут же вырастают цветы, издалека слышится детский смех, а с небес спускается радуга, он должен был победить.
Так что в свое оправдание я могу сказать только одно: я не хотел умирать.
Мы махали своими железяками где-то с полчаса, бой шел с переменным успехом. Я поцарапал ему бок, он пропорол бывший на мне чужой плащ. Одна только радость, что Эдик вряд ли предъявит за него какие-то претензии. Тем более что в списке причиненных мною Эдику неприятностей плащ не входил даже в десятку лидеров.
Отец Доминик, он же брат Хесус, он же вампир, он же ревностный истребитель оных, атаковал яростно и безоглядно. Вскоре я увидел брешь в его обороне, шагнул назад, перешел в позицию ин гарде и замутил финт, кончавшийся выпадом в запястье. Надо сказать, ход был рискованным, поскольку заставлял раскрыться меня самого, и с мечом я никогда его не практиковал. Шпага является более подходящим инструментом для таких упражнений.
Но у меня в руках был меч, поэтому то, что должно было закончиться уколом в руку и постепенным ослаблением оной от потери крови и размахивания куском металла – я имею в виду, если бы удар был нанесен шпагой, – в данном случае завершилось отрубленным запястьем. Эспадрон вместе со сжимавшей его ладонью упал на траву, а я погрузил свой меч в грудь Хесуса. Для человека этого было бы более чем достаточно, для вампира – болезненно, но не смертельно.
Хесус широко раскрыл глаза, потом схватился за лезвие моего меча и начал тянуть его на себя, словно насаживая себя на вертел. Это грозило тем, что я окажусь в опасной близости от его рук, а мое оружие будет зажато в кровавой пародии на ножны. Кровь капала с оставшейся ладони Хесуса. Кровь лилась из обрубка его правой руки, которым он прижимал лезвие моего меча.
Я дернул эфес на себя, но хватка монаха была железной. К тому же, мрачно подумал я, с моим-то везением меч вполне мог застрять у него между ребер.
Хесус открыл рот, из него тоже капала кровь, темная, почти черная кровь нежити. Внезапно он отпустил меч, и меня качнуло назад. Я отступил на полшага, восстанавливая потерянное равновесие, он выхватил из-под плаща (безразмерные у них эти плащи, что ли, столько всего под ними таскают) очередной осиновый кол и попытался меня загарпунить. Я уклонился, одной рукой все еще пытаясь выдернуть меч. По инерции его бросило вперед, связующий нас меч изменил направление, и Хесус навалился на меня, всаживая осину мне чуть выше поясницы.
Я взвыл от боли, но она придала мне сил, и я сумел выдернуть меч. Следующим выпадом я перерубил осиновую веточку монаха пополам, а потом приставил меч к святой шее.
– Имеешь сказать что-нибудь напоследок? – осведомился я.
– Будь ты проклят!
Глаза его безумно сверкнули. В них не было страха смерти, как не было и чувства избавления от кошмара жизни или благодарности за то, что я отправляю его на встречу с Создателем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75