И нашел, спросил Балда. Не успел, сказал
Учитель. Хотя держал его в руках. А ты нашел, спросил Хмырь. Нашел, сказал
Учитель. Это гласность, ее правовое обеспечение и как следствие этого начало
нравственного совершенствования общества. Ты хочешь слишком много, сказал
Хмырь. Кто тебе это даст? Никто, сказал Учитель. Люди сами должны это
изобрести. Любой ценой. Иначе -- конец всему. Как это все банально, сказал
Балда. Да, сказал Учитель. А что небанальное можешь предложить ты? Ничего.
Удручающая банальность всех наших проблем порождает психически сложную
компенсацию. Скучно!
КОНЕЦ ОЧЕРЕДИ
Строительство крупнейшего в мире Ширле-Мырлевого Завода (ШИМЫЗа)
наметили в самом отдаленном районе Ибанска как можно подальше от населенных
пунктов и путей сообщения. Нашли самое топкое болото и возвели на нем трубу.
Завезли заграничное оборудование и тут же утопили в болоте. И это как раз
было правильно, так как мы сами умеем делать лучше и без эксплуатации
отсталых народов. Потом вырыли вышку и заложили первую скважину. Когда мы
построим ШИМЫЗ, сказали первопроходчики корреспонденту теленеведения, никто
не поверит, что на этом месте была жуткая трясина. Вот тут, например, у нас
уже пятый трактор утонул вместе с экипажем. Здорово! Романтика! И
первопроходчики, разгоняя дымом сигарет и запахом водки мошкару, чуть
охрипшими голосами запели свою любимую песню:
Пусть грызут нас мошки с комарами.
Пусть столом нам служит старый пень.
Мы совместно с бывшими ворами
Строим изма высшую ступень.
Завод запланировали с таким расчетом, чтобы ядовитыми отходами
производства отравить остатки никому не нужной окружающей среды и главиым
образом -- удушить рыбешку в близлежащем озере, которая несколько снизила
темпы роста сдачи икры и пушнины государству. Истребление рыбешки объявили
ударной стройкой. Все силы -- на ШИМЫЗ, сказал Заибан в своей речи по поводу
награждения орденом места, на котором должны были вознестись к полярному
небу многоэтажные корпуса жилых благоустроенных домов для строителей. Для
стройки потребовалось, по предварительным расчетам, десять миллионов
добровольцев. Состоялось общее собрание Очереди, на котором все очередники
решили переселиться на ШИМЫЗ вместе с Ларьком и Забегаловкой. Хмыря, Балду,
Учителя и прочих тоже схватили и добровольно присоединили к добровольцам.
Это конец, сказал Хмырь, копая землянку. Да, сказал Учитель, сося беззубым
ртом грязный сухарь. Это -- начало.
По телевизору показали документальный многосерийный фильм, всесторонне
освещающий жизнь шимызовцев. Из фильма было очевидно, что каждый шимызовец
имеет отдельную пятикомнатную квартиру, машину, кандидатскую или докторскую
степень, пыжиковую шапку, банку красной икры, банку черной икры, целую штуку
копченой колбасы, шашлык и красавицу новобрачную с колоратурным сопрано.
Зажрались, сволочи, сказал Заибан в кругу Заперангов. Надо часть избыточного
продовольствия из ШИМЫЗа перебросить...
Потом решили устроить в Ибанске соревнования по бегу с подибанцами. Все
средства перебросили на нужды Чрезвычайного Комитета По Организации
Соревнования По Бегу На Всевозможные Дистанции Включая Бег С Препятствиями
(ЧКПОСПБНВДВБСП). И про ШИМЫЗ забыли, передав его в распоряжение ООН. Не
лагерь, а санаторий, сказал Сотрудник, подписывая смету на строительство
охранных сооружений и домов для Вохры. Надо будет путевки распределять по
учреждениям организованно. Пора!
КОНЕЦ ВОЗВРАЩЕНИЯ
Болтун получил в домоуправлении бегунок -- бумажку, на которой Должны
поставить подписи многочисленные учреждения в знак того, что У Болтуна нет
задолженности. Районная библиотека, детский сад, поликлиника, касса
взаимопомощи, комиссия пенсионеров и т.д. Трех дней едва хватило на это.
Сдав бегунок и ключ от комнаты управдому и получив справку о том, что у него
нет никакой задолженности на этом свете. Болтун пошел в крематорий. Шел не
спеша, так как имел в запасе еще целый час. Он хотел пройтись по проспекту
Победителей, Но его не пустили дружинники. Весь проспект был битком забит
очередью за ширли-мырли. Счастливые, подумал Болтун. Они еще на что-то
надеются.
Давай подведем итог, сказал себе Болтун. Самый краткий. В двух словах.
Но самый важный. В чем основа основ человеческого бытия? Увы, ответ банален.
Он был ясен с самого начала. И зачем нужно было прожить целую жизнь, чтобы
убедиться в этом? Не знаю. Знаю одно: основу подлинно человеческого бытия
составляет правда. Правда о себе. Правда о других. Беспощадная правда.
Борьба за нее и против нее -- самая глубинная и ожесточенная борьба в
обществе. И уровень развития общества с точки зрения человечности будет
отныне определяться степенью правдивости, допускаемой обществом. Это самый
начальный и примитивный отсчет. Когда люди преодолеют некоторый минимум
правдивости, они выдвинут другие критерии. А начинается все с этого.
Недалеко от крематория Болтун встретил Сотрудника. Узнав о том, куда
направляется Болтун, Сотрудник предложил провести его без очереди. В память
о старой, проверенной годами дружбе. И провел, поскольку имел здесь большие
связи, сохранившиеся еще с тех пор.
Над входом в кремационную камеру Болтун прочел слова из речи Заибана,
сказанной по поводу принятия Закона о Смерти: ПОМНИ! К ЭТОМУ ТЕБЯ НИКТО И
НИЧТО НЕ ПРИНУЖДАЕТ! Он не знал, что над выходом из камеры были начертаны
слова из последнего пункта Инструкции о Смерти: УХОДЯ, ЗАБЕРИ УРНУ СО СВОИМ
ПРАХОМ С СОБОЙ! Но это уже не играло никакой роли. И в сознании вспыхнула
последняя мысль:
Уже с юности было вполне очевидно:
Промелькнут, не заметишь, года.
Было только немного-немного обидно,
Что вовеки не будет Страшного Суда.
Никогда не подымутся люди из праха.
И истлевшее тело не сыщет душа.
И не будет ни радости им и ни страха.
Не будет, короче сказать, ни шиша.
Все же жаль. Любопытно бы было когда-нибудь
На минутку-другую из мертвых восстать.
В страхе божьем воззрить, как положено, на небо.
Перед Высшим Судьей персонально предстать.
И услышать во гневе. Ответь! Только честно!
А соврешь, сукин сын, будешь вмиг уличен!
Что ты там натворил. Нам все это известно!
Честно? Этому, Господи, я не учен.
Лучше сам загляни в свои книжки-гроссбухи,
Сам увидишь, что я -- заурядный злодей,
Не протягивал слабому помощи руки.
Признаюсь, обижал безнаказно людей.
И душою кривил, признаюсь, многократно.
Доносил добровольно и в силу причин.
Клятву верности брал, приходилось, обратно.
Зад лизал с целью выйти в желаемый чин.
Лицемерил один. Клеветал коллективно.
Подпевал демагогии высших властей.
Руку жал проходимцам, хоть было противно.
Пил с мерзавцами всяких статей и мастей.
Так что видишь, Всевышний, прожил я безгрешно.
Если хочешь добром или злом наградить,
Если просьбы уместны при этом, конешно,
Прикажи меня впредь никогда не будить.
Мне известно, что мертвым не больно, не стыдно.
И не мучает совесть их, как говорят.
Ну а главное -- мертвым не слышно, не видно,
Что на свете живые с живыми творят.
И его не стало. И наступил конец всему.
ТЕКСТ НА ВНУТРЕННЕЙ СТОРОНЕ СУПЕРОБЛОЖКИ:
Каждое общество, рано или поздно, рождает своего Свифта; забившись в
один из сотов общественного улья, укрывшись в потемках, он, однако, не
упускает ни единого из внезапных поворотов, сотрясающих исполинскую машину.
Нет, он не приносит ни благих вестей, ни спасительных теорий, он даже не
жалит, он плетет свой кокон в теле врага, приноравливается к нему и, в конце
концов, воспроизводит его, прикидываясь его подобием.
Таким нам видится автор той удивительной книги - философ, москвич,
известный за границей несколькими работами по формальной логике; но,
оставляя логику, как некогда Свифт - богословие, он предлагает нам теперь
самое фундаментальное сатирико-социологическое исследование советского
обществ". Этот гибрид, в котором есть нечто и от бурлескной эпопеи, и от
платоновского диалога, представляет собою систематическое описание Страны
Советов, выведенной под именем Ибанска. Кажется, будто все предшественники
оставили здесь свой знак и след: Платон и Ионеско, Фонвизин и Хармс,
моралистическая ода XVIII века и многомерная логика XX... Было бы упрощением
видеть в этой книге еще одну антиутопию наподобие замятинской. Или, вернее
сказать, это было бы непозволительным ограничением. Если пытаться определить
жанр книги, то лучше говорить именно о бурлескной эпопее, дарвиновской
эпопее навыворот, в которой происходит систематический отбор
посредственностей. Какой дотошный логик из мира Кафки "запрограммировал" на
бесчисленных перфокартах этот непреложный кодекс законов антиджунглей?
Параграфы его настолько действенны, насколько слова, за которыми они
прячутся, должны быть строго бездейственны. Ибо гусеницы здесь никогда не
вылупляются из яичек. Все остается зачаточным, личиночным, незрелым,
заключенным в дырявую клетку посредственности.
Враг, единственный подлинный враг - это новатор, творец, и потому автор
этой гигантской притчи, в свою очередь, прячется в удивительном словесном
коконе. Акт подражания в Ибанске замещает акт творения, почитающегося самым
страшным среди злодейств. Повсюду главное дело оттесняется на задний план в
пользу второстепенного или третьестепенного; так, управление любой
человеческой деятельностью и надзор за нею становятся намного важнее самой
этой деятельности.
Тревожные и нестерпимо тревожащие страницы вплетены в этот словесный
кокон, где автор последовательно исчерпывает все повествовательные
возможности (широта диапазона - от исповеди во сне до бурлескного диалога,
от эпопеи до псевдофилософских споров, от непристойностей до лирики и от
лирики до абсурда). Страшные эпизоды, вроде самоубийственной атаки штрафного
батальона, истребляемого и с фронта, и с тыла в попытке захватить никому не
нужную высоту, располагаются в уголках и складках пещеры, в которую автор
заключил особую версию человеческих желаний - порабощенных и утоленных
тоталитарным режимом.
Под "прозрачными" (как в комедии XVIII века) псевдонимами угадываются
Солженицын (Правдец), Евтушенко (Распашонка), Синявский (Двурушник), Галич
(Певец), некоторые советские философы и, в первую очередь, скульптор
Неизвестный (Мазила) - настоящий сократический герой этого долгого диалога,
тянущегося под сенью Системы. Решительный пессимист, Зиновьев неизменно
помещает себя внутрь Системы, которая, в его представлении, скорее
разрастается, чем атрофируется. Законы Ибанска скоро будут нашими законами,
а впрочем - они уже наши!..
И все же, пробираюсь по лабиринту этого нового платоновского
Государства, читатель убедится, что гнетущий этот лабиринт есть, в то же
время, избавительный переход и чти беспощадная ясность и острота взора
подарила Советскому Союзу нового, своего Щедрина.
ЗИНОВЬЕВ АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ
родился в 1922 году. Доктор философских наук, профессор, член
Финляндской Академии Наук. Автор многочисленных книг и статей по логике и
методологии науки. Многие из них изданы на английском, немецком и других
европейских языках.
Основные работы: [список опущен].
Под влиянием ЗИНОВЬЕВА из его бывших студентов и аспирантов начала
складываться группа логиков, работы которых опубликованы в сборниках
"Неклассическая логика". Москва 1970; "Теория логического вывода", Москва
1973, и многих других изданиях. Хотя ссылки на работы Зиновьева никогда не
поощрялись, а скорее наоборот, его влияние на советскую логику и философию
было весьма ощутимым. Не говоря о подражаниях и заимствованиях, он был одним
из наиболее часто цитируемых философов в шестидесятые годы. Выдвигался на
Государственную премию, но не был даже допущен до последнего тура
"конкурса". Выдвигался в члены корреспонденты Академии Наук СССР, но не был
избран. Многократно был приглашен на международные конгрессы и симпозиумы,
но ни разу не был выпущен. Был членом редакционной коллегии журнала "Вопросы
философии", но вышел из коллегии в силу невозможности публиковать авторов по
своему выбору. Некоторое время заведовал кафедрой логики Московского
Университета, но был освобожден от заведования с целью "укрепления"
руководства кафедрой.
В начале семидесятых годов в среде советских логиков началась активная
дискредитация Зиновьева и его группы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Учитель. Хотя держал его в руках. А ты нашел, спросил Хмырь. Нашел, сказал
Учитель. Это гласность, ее правовое обеспечение и как следствие этого начало
нравственного совершенствования общества. Ты хочешь слишком много, сказал
Хмырь. Кто тебе это даст? Никто, сказал Учитель. Люди сами должны это
изобрести. Любой ценой. Иначе -- конец всему. Как это все банально, сказал
Балда. Да, сказал Учитель. А что небанальное можешь предложить ты? Ничего.
Удручающая банальность всех наших проблем порождает психически сложную
компенсацию. Скучно!
КОНЕЦ ОЧЕРЕДИ
Строительство крупнейшего в мире Ширле-Мырлевого Завода (ШИМЫЗа)
наметили в самом отдаленном районе Ибанска как можно подальше от населенных
пунктов и путей сообщения. Нашли самое топкое болото и возвели на нем трубу.
Завезли заграничное оборудование и тут же утопили в болоте. И это как раз
было правильно, так как мы сами умеем делать лучше и без эксплуатации
отсталых народов. Потом вырыли вышку и заложили первую скважину. Когда мы
построим ШИМЫЗ, сказали первопроходчики корреспонденту теленеведения, никто
не поверит, что на этом месте была жуткая трясина. Вот тут, например, у нас
уже пятый трактор утонул вместе с экипажем. Здорово! Романтика! И
первопроходчики, разгоняя дымом сигарет и запахом водки мошкару, чуть
охрипшими голосами запели свою любимую песню:
Пусть грызут нас мошки с комарами.
Пусть столом нам служит старый пень.
Мы совместно с бывшими ворами
Строим изма высшую ступень.
Завод запланировали с таким расчетом, чтобы ядовитыми отходами
производства отравить остатки никому не нужной окружающей среды и главиым
образом -- удушить рыбешку в близлежащем озере, которая несколько снизила
темпы роста сдачи икры и пушнины государству. Истребление рыбешки объявили
ударной стройкой. Все силы -- на ШИМЫЗ, сказал Заибан в своей речи по поводу
награждения орденом места, на котором должны были вознестись к полярному
небу многоэтажные корпуса жилых благоустроенных домов для строителей. Для
стройки потребовалось, по предварительным расчетам, десять миллионов
добровольцев. Состоялось общее собрание Очереди, на котором все очередники
решили переселиться на ШИМЫЗ вместе с Ларьком и Забегаловкой. Хмыря, Балду,
Учителя и прочих тоже схватили и добровольно присоединили к добровольцам.
Это конец, сказал Хмырь, копая землянку. Да, сказал Учитель, сося беззубым
ртом грязный сухарь. Это -- начало.
По телевизору показали документальный многосерийный фильм, всесторонне
освещающий жизнь шимызовцев. Из фильма было очевидно, что каждый шимызовец
имеет отдельную пятикомнатную квартиру, машину, кандидатскую или докторскую
степень, пыжиковую шапку, банку красной икры, банку черной икры, целую штуку
копченой колбасы, шашлык и красавицу новобрачную с колоратурным сопрано.
Зажрались, сволочи, сказал Заибан в кругу Заперангов. Надо часть избыточного
продовольствия из ШИМЫЗа перебросить...
Потом решили устроить в Ибанске соревнования по бегу с подибанцами. Все
средства перебросили на нужды Чрезвычайного Комитета По Организации
Соревнования По Бегу На Всевозможные Дистанции Включая Бег С Препятствиями
(ЧКПОСПБНВДВБСП). И про ШИМЫЗ забыли, передав его в распоряжение ООН. Не
лагерь, а санаторий, сказал Сотрудник, подписывая смету на строительство
охранных сооружений и домов для Вохры. Надо будет путевки распределять по
учреждениям организованно. Пора!
КОНЕЦ ВОЗВРАЩЕНИЯ
Болтун получил в домоуправлении бегунок -- бумажку, на которой Должны
поставить подписи многочисленные учреждения в знак того, что У Болтуна нет
задолженности. Районная библиотека, детский сад, поликлиника, касса
взаимопомощи, комиссия пенсионеров и т.д. Трех дней едва хватило на это.
Сдав бегунок и ключ от комнаты управдому и получив справку о том, что у него
нет никакой задолженности на этом свете. Болтун пошел в крематорий. Шел не
спеша, так как имел в запасе еще целый час. Он хотел пройтись по проспекту
Победителей, Но его не пустили дружинники. Весь проспект был битком забит
очередью за ширли-мырли. Счастливые, подумал Болтун. Они еще на что-то
надеются.
Давай подведем итог, сказал себе Болтун. Самый краткий. В двух словах.
Но самый важный. В чем основа основ человеческого бытия? Увы, ответ банален.
Он был ясен с самого начала. И зачем нужно было прожить целую жизнь, чтобы
убедиться в этом? Не знаю. Знаю одно: основу подлинно человеческого бытия
составляет правда. Правда о себе. Правда о других. Беспощадная правда.
Борьба за нее и против нее -- самая глубинная и ожесточенная борьба в
обществе. И уровень развития общества с точки зрения человечности будет
отныне определяться степенью правдивости, допускаемой обществом. Это самый
начальный и примитивный отсчет. Когда люди преодолеют некоторый минимум
правдивости, они выдвинут другие критерии. А начинается все с этого.
Недалеко от крематория Болтун встретил Сотрудника. Узнав о том, куда
направляется Болтун, Сотрудник предложил провести его без очереди. В память
о старой, проверенной годами дружбе. И провел, поскольку имел здесь большие
связи, сохранившиеся еще с тех пор.
Над входом в кремационную камеру Болтун прочел слова из речи Заибана,
сказанной по поводу принятия Закона о Смерти: ПОМНИ! К ЭТОМУ ТЕБЯ НИКТО И
НИЧТО НЕ ПРИНУЖДАЕТ! Он не знал, что над выходом из камеры были начертаны
слова из последнего пункта Инструкции о Смерти: УХОДЯ, ЗАБЕРИ УРНУ СО СВОИМ
ПРАХОМ С СОБОЙ! Но это уже не играло никакой роли. И в сознании вспыхнула
последняя мысль:
Уже с юности было вполне очевидно:
Промелькнут, не заметишь, года.
Было только немного-немного обидно,
Что вовеки не будет Страшного Суда.
Никогда не подымутся люди из праха.
И истлевшее тело не сыщет душа.
И не будет ни радости им и ни страха.
Не будет, короче сказать, ни шиша.
Все же жаль. Любопытно бы было когда-нибудь
На минутку-другую из мертвых восстать.
В страхе божьем воззрить, как положено, на небо.
Перед Высшим Судьей персонально предстать.
И услышать во гневе. Ответь! Только честно!
А соврешь, сукин сын, будешь вмиг уличен!
Что ты там натворил. Нам все это известно!
Честно? Этому, Господи, я не учен.
Лучше сам загляни в свои книжки-гроссбухи,
Сам увидишь, что я -- заурядный злодей,
Не протягивал слабому помощи руки.
Признаюсь, обижал безнаказно людей.
И душою кривил, признаюсь, многократно.
Доносил добровольно и в силу причин.
Клятву верности брал, приходилось, обратно.
Зад лизал с целью выйти в желаемый чин.
Лицемерил один. Клеветал коллективно.
Подпевал демагогии высших властей.
Руку жал проходимцам, хоть было противно.
Пил с мерзавцами всяких статей и мастей.
Так что видишь, Всевышний, прожил я безгрешно.
Если хочешь добром или злом наградить,
Если просьбы уместны при этом, конешно,
Прикажи меня впредь никогда не будить.
Мне известно, что мертвым не больно, не стыдно.
И не мучает совесть их, как говорят.
Ну а главное -- мертвым не слышно, не видно,
Что на свете живые с живыми творят.
И его не стало. И наступил конец всему.
ТЕКСТ НА ВНУТРЕННЕЙ СТОРОНЕ СУПЕРОБЛОЖКИ:
Каждое общество, рано или поздно, рождает своего Свифта; забившись в
один из сотов общественного улья, укрывшись в потемках, он, однако, не
упускает ни единого из внезапных поворотов, сотрясающих исполинскую машину.
Нет, он не приносит ни благих вестей, ни спасительных теорий, он даже не
жалит, он плетет свой кокон в теле врага, приноравливается к нему и, в конце
концов, воспроизводит его, прикидываясь его подобием.
Таким нам видится автор той удивительной книги - философ, москвич,
известный за границей несколькими работами по формальной логике; но,
оставляя логику, как некогда Свифт - богословие, он предлагает нам теперь
самое фундаментальное сатирико-социологическое исследование советского
обществ". Этот гибрид, в котором есть нечто и от бурлескной эпопеи, и от
платоновского диалога, представляет собою систематическое описание Страны
Советов, выведенной под именем Ибанска. Кажется, будто все предшественники
оставили здесь свой знак и след: Платон и Ионеско, Фонвизин и Хармс,
моралистическая ода XVIII века и многомерная логика XX... Было бы упрощением
видеть в этой книге еще одну антиутопию наподобие замятинской. Или, вернее
сказать, это было бы непозволительным ограничением. Если пытаться определить
жанр книги, то лучше говорить именно о бурлескной эпопее, дарвиновской
эпопее навыворот, в которой происходит систематический отбор
посредственностей. Какой дотошный логик из мира Кафки "запрограммировал" на
бесчисленных перфокартах этот непреложный кодекс законов антиджунглей?
Параграфы его настолько действенны, насколько слова, за которыми они
прячутся, должны быть строго бездейственны. Ибо гусеницы здесь никогда не
вылупляются из яичек. Все остается зачаточным, личиночным, незрелым,
заключенным в дырявую клетку посредственности.
Враг, единственный подлинный враг - это новатор, творец, и потому автор
этой гигантской притчи, в свою очередь, прячется в удивительном словесном
коконе. Акт подражания в Ибанске замещает акт творения, почитающегося самым
страшным среди злодейств. Повсюду главное дело оттесняется на задний план в
пользу второстепенного или третьестепенного; так, управление любой
человеческой деятельностью и надзор за нею становятся намного важнее самой
этой деятельности.
Тревожные и нестерпимо тревожащие страницы вплетены в этот словесный
кокон, где автор последовательно исчерпывает все повествовательные
возможности (широта диапазона - от исповеди во сне до бурлескного диалога,
от эпопеи до псевдофилософских споров, от непристойностей до лирики и от
лирики до абсурда). Страшные эпизоды, вроде самоубийственной атаки штрафного
батальона, истребляемого и с фронта, и с тыла в попытке захватить никому не
нужную высоту, располагаются в уголках и складках пещеры, в которую автор
заключил особую версию человеческих желаний - порабощенных и утоленных
тоталитарным режимом.
Под "прозрачными" (как в комедии XVIII века) псевдонимами угадываются
Солженицын (Правдец), Евтушенко (Распашонка), Синявский (Двурушник), Галич
(Певец), некоторые советские философы и, в первую очередь, скульптор
Неизвестный (Мазила) - настоящий сократический герой этого долгого диалога,
тянущегося под сенью Системы. Решительный пессимист, Зиновьев неизменно
помещает себя внутрь Системы, которая, в его представлении, скорее
разрастается, чем атрофируется. Законы Ибанска скоро будут нашими законами,
а впрочем - они уже наши!..
И все же, пробираюсь по лабиринту этого нового платоновского
Государства, читатель убедится, что гнетущий этот лабиринт есть, в то же
время, избавительный переход и чти беспощадная ясность и острота взора
подарила Советскому Союзу нового, своего Щедрина.
ЗИНОВЬЕВ АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ
родился в 1922 году. Доктор философских наук, профессор, член
Финляндской Академии Наук. Автор многочисленных книг и статей по логике и
методологии науки. Многие из них изданы на английском, немецком и других
европейских языках.
Основные работы: [список опущен].
Под влиянием ЗИНОВЬЕВА из его бывших студентов и аспирантов начала
складываться группа логиков, работы которых опубликованы в сборниках
"Неклассическая логика". Москва 1970; "Теория логического вывода", Москва
1973, и многих других изданиях. Хотя ссылки на работы Зиновьева никогда не
поощрялись, а скорее наоборот, его влияние на советскую логику и философию
было весьма ощутимым. Не говоря о подражаниях и заимствованиях, он был одним
из наиболее часто цитируемых философов в шестидесятые годы. Выдвигался на
Государственную премию, но не был даже допущен до последнего тура
"конкурса". Выдвигался в члены корреспонденты Академии Наук СССР, но не был
избран. Многократно был приглашен на международные конгрессы и симпозиумы,
но ни разу не был выпущен. Был членом редакционной коллегии журнала "Вопросы
философии", но вышел из коллегии в силу невозможности публиковать авторов по
своему выбору. Некоторое время заведовал кафедрой логики Московского
Университета, но был освобожден от заведования с целью "укрепления"
руководства кафедрой.
В начале семидесятых годов в среде советских логиков началась активная
дискредитация Зиновьева и его группы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63