СТРАНИЧКА ГЕРОИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
Как известно, Хозяин обладал не только мощнейшим интеллектом за всю
прошлую и будущую историю человечества, но и мощнейшим членом. По преданию,
членом он уничтожал своих самых заклятых врагов. Делал он это так. Вызывал
врага к себе поздней ночью, заставлял покаяться ради интересов Братии и
назвать сообщников, вынимал свой мощный член и слегка стукал им по пустой
черепушке врага. А-а-а-х, крякал он при этом. Череп врага разлетался
вдребезги. А тыпэрыча, говорил добродушно Хозяин, подбыры за сабой свае
дырмо и ухады. И впред буд умнэя, балван. Враг подметал за собой осколки уже
ненужного черепа, забитого еще недавно трухой ибанизма, и покорно уходил
сочинять донос на своего ближайшего друга и соратника, с которым они вместе
просидели в юности пятьдесят лет в одной камере-одиночке.
В честь члена Хозяина складывались песни, были названы города,
устраивались торжественные шествия. На углу улицы Хозяина (ныне -- улицы
Заведующего) и Хозяйской улицы (ныне Заведующевской улицы) в честь члена
Хозяина построили Забегаловку. На главной стене ее лауреат всех премий и
носитель всех званий Художник изобразил мощный член Хозяина в рабочем
состоянии, насадив на него всех видных политических деятелей Европы и
Америки. Под картиной на мраморной плите золотыми буквами высекли стих
лауреата почти всех премий Литератора:
Ты к нам грязный нос не суй,
А не то получишь... член!
Поскольку Хозяин был занят государственными делами по наведению порядка
в лингвистике, позировал Художнику любимый жеребец легендарного Полководца,
избранный после этого в Президиум и назначенный главным начальником по
культуре.
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ИБАНСКА
Ибанск со всеми его проблемами, решениями и прочей требухой выдумал
Шизофреник, сидя в компании Сотрудника, Болтуна, Крикуна, Мыслителя,
Супруги, Мазилы и всех остальных в Забегаловке. Сделал он это сразу после
того, как выдул без закуски поллитра водки и запил его пятью кружками пива.
Не закусывал он не из мелкого пижонства, а потому, что в это время в Ибанске
закусывать имели возможность только спекулянты, начальники и их холуи.
Шизофреник был в ударе. Собравшиеся с почтением заглядывали ему в рот и
старались не пропустить ни слова. В особенности стукачи, которых ибанцы
стали все менее принимать в расчет и сделали предметом необычайно остроумных
шуток, демонстрируя тем самым свою прирожденную смелость. Лишившиеся былого
могущества стукачи временно приуныли. Но доносы начали строчить с еще
большим рвением и во всяком случае с большей квалификацией, поскольку число
лиц с высшим образованием увеличилось в десять раз по сравнению с
тринадцатым годом. К тому же демобилизовали два миллиона полковников,
которые были непригодны ни на что другое. Правда, они очень пригодились для
разработки теории ибанизма. Но много ли тут было свободных мест? Тысяч сто,
от силы -- двести. А куда податься остальным?
Итак, Шизофреник дул водку и пиво и разглагольствовал. Остальные дули
водку и пиво и заглядывали Шизофренику в рот. Обслуживавшая их официантка
Жаба задевала за физиономии тощим задом и мощным бюстом. Стукачи затаили
дыхание. Запахло идеей создания организации и свержения существующего строя.
Я категорически против, закричал Учитель. Жабу во главе государства ставить
нельзя. Тогда всю полноту власти захватит ее будущий фаворит Кис. А он
установит тиранический режим похлеще Хозяина. Тщеславный Кис раздулся от
важности и пообещал демократические свободы. Но после того, как посадит всех
стукачей и палачей. Это не пройдет, сказал Сотрудник. Тогда никто не
останется на свободе.
Вот какие это были времена! Трудно поверить, что они вообще когда-то
были. Но уцелевшие очевидцы говорят, что в этом есть доля правды.
А на тот свет провожали Шизофреника только двое -- Болтун и Мазила.
Даже Неврастеник не пришел. Сказал, что как раз в это время выступает
оппонентом у какого-то кретина. На самом деле струсил. Я бы поставил на
могилу надгробие, сказал Мазила. Не жалко. Но ведь сопрут, бляди. И не
жалко, что сопрут. Изуродуют и выкинут. Пускай сопрут, сказал Болтун. Пускай
изуродуют. Все равно надо что-то поставить. Мне сейчас некогда, старик,
сказал Мазила. Да откровенно говоря, и не до этого. У меня своих дел по
горло. Это верно, сказал Болтун. Это не твое дело. Твое дело -- надгробие
Хряка. Ничего не скажешь, задача благородная. И, главное, эффектная. Не
сердись, сказал Мазила. Пока. Я спешу. Болтун пошел в контору договориться о
металлической дощечке за полсотни, на которой будут написаны имя и годы
короткой и безвестной жизни замечательного гражданина Ибанска. Вот как
изменились времена!
БЕЗОБРАЗНЫЙ ГИМН
После того, как Шизофреник выдумал Ибанск, последнему потребовался свой
собственный гимн. Объявили закрытый конкурс по пригласительным билетам и
пропускам. А пока назначили временно исполняющим обязанности гимна
стихотворение лауреата всех премий Литератора, вошедшее в золотой фонд
ибанской поэзии:
Светлое
послезавтра
сообща
куя,
Зря
грядущее
скрозь время
призму,
Мы не признаем
и не желаем
ни..., т.е. ничего,
Акромя
изма!
Начхать нам
на Америку
и Европу!
Мы и сами
не лыком
шиты!
Перегоним
и покажем им
голую..., т.е. задницу,
Мол, завидуйте,
паразиты!
А осмелится кто
нас пугать,
Тому мы
мигом
поставим
клизму!
Мы обязательно
будем,
растуды
вашу мать,
Жить
при изме!
Гимн очень понравился Заведующему, которого за это наградили Большим
Членом за военные заслуги и стали считать автором гимна. Участников конкурса
мобилизовали, так как Заведующий решил следующее внеочередное переиздание
своего переполненного собрания сочинений выпустить по просьбе трудящихся в
стихах и привлечь для этой цели самых талантливых поэтов эпохи. Молодому
поэту Распашонке, любимцу молодежи и Органов, за это дали сначала по шее, а
потом дачу.
Музыки гимн не имеет. Исполняется молча, стоя руки по швам до тех пор,
пока не поступит распоряжение посадить всех.
ЧАС ПЕРВЫЙ
Весь день Мать пахала бесплодную землю. Под вечер распрягла клячу,
залезла на печку и родила очередного сына. Прибрав за собой, она дала сыну
черный хлеб в тряпочке и пошла кормить скотину. А сын кричал. И никто не
понимал, почему, так как все было в порядке. Ишь, крикун какой, сказал Отец.
Ну чего кричишь, дурень! Этим же все равно ничего не добьешься. И сын умолк,
как будто понял все сразу и с самого начала. Так на свет появился Крикун.
Когда Крикун окончил начальную школу, родители стали решать его судьбу.
Пусть сапожником будет, сказал Отец. У него руки золотые. Пусть учится на
портного, сказала Мать. Он такой сообразительный. Его надо учить дальше,
уговаривал школьный учитель. Пятьдесят лет учу детей, а такого не видывал.
Такие рождаются раз в сто лет. Он может стать гордостью нации. Отец и Мать
не знали, что такое нация, хотя определение нации Хозяином уже долбили во
всем Ибанске, и спорить не стали. Пусть учится дальше, сказал Отец.
Как-нибудь выкрутимся. Выкрутимся, заплакала Мать. Да и что ему тут с голоду
околевать. Собрали кое-какое рванье. Продали дедовские воскресные сапоги,
давно не стрелявшее отцовское ружье и чудом уцелевшее материнское
обручальное кольцо. Надели на шею Крикуна медный крестик и отправили в город
к Дяде. Дядя поставил на кухне коммунальной квартиры в сыром подвале ящик,
нагрузил его картошкой на зиму, бросил сверху рваное грязное одеяло и
выругался матом. Живи, коли так, сказал он. И ушел пропивать задаток.
Долго ругались соседи. Но народ добр, когда у него нет ничего. К вечеру
кто-то покормил мальчика. Кто-то сказал, живи, раз такое дело. Ладно, сказал
Крикун. И сжался в комочек под рваным несогревающим одеялом. И в голове его
само собой сложилось такое:
Холод залез под кожу.
Есть без конца хочу.
Дай же мне крылья, боже.
К маме я улечу.
Дай, мама, хлеба, скажу я.
Укрой чем-нибудь с головой.
Дай, руку твою подержу я.
Как хорошо с тобой.
Оставь меня тут навеки.
И в мир чужой не гони.
Пусть лучше, как вы -- человеки,
В навозном тепле буду гнить.
Но скажет мама, мой мальчик,
Тепла здесь нет и не жди.
Здесь нет никому удачи,
Не поздно пока -- уйди.
Но скажет мама, родимый,
Взгляни -- тут пусто кругом.
Пусть лучше сгинем одни мы.
Беги, пока цел, бегом.
Он думал, что это стихи. Но это была беспросветная проза. Ибанская
жизнь для стихов еще не годилась. Стихи были ложь.
Как пролетело время! Давно ни за что погиб Отец. Давно умерла
изможденная даровой работой Мать. Давно разбрелись по свету и приткнулись к
чужой жизни братья и сестры. Давно изменила и ушла в лучшую жизнь жена.
Отреклась дочь. Исчезли друзья. Предали сообщники. От призраков бытия не
осталось ничего. Что это, спросил себя Крикун. Я же был добр, смел,
трудолюбив, бескорыстен, честен. Что это? Жизнь, ответил он себе.
Обыкновенная заурядная жизнь. Это история мимоходом и невзначай прошла через
мою душу.
НОВЫЕ ВРЕМЕНА
А времена изменились, несомненно, к лучшему, сказал Супруга на
новоселье у Сотрудника, обнажив сорокалетние жирные ляжки с фиолетовыми
жилами и заграничными штучками, которым пока еще нет приличного названия в
ибанском языке. Мы многого добились. Вот я только что из Англии, например.
Читала лекцию о будущем развитии сортиров в ибанском обществе. Успех
колоссальный. Читала почти без переводчика. Так меня послали, а не
Троглодита. И не Секретаря. И даже не Академика. Я завтра еду в Италию,
сказал Мыслитель, закинув одну вельветовую штанину на другую и поглаживая
волосатой лапой с грязными ногтями облезлую лысину. Руководителем группы
матерей-одиночек. Симпозиум по проблемам зачатия без отцов и без
презервативов. Полностью с вами согласен, рыгнул Сотрудник. Историю вспять
не повернешь. Не позволим! Не те времена. Сослуживец угодливо захихикал,
помог Сотруднику добраться до туалета, отделанного под мрамор, и расстегнул
ему ширинку. Из ширинки вылез старый член с довоенным стажем и похлопал
Сослуживца по плечу. Маладэц, сказал он добродушно и сплюнул Сослуживцу в
рожу. И они решили вместе написать книгу о борьбе идей нашего века.
СТРАНИЧКА ГЕРОИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
Когда Хозяин, сдох, как и жил, противоестественной смертью (он, по
слухам, подавился своей собственной цитатой), член Хозяина набальзамировали
и положили в Пантеоне величайших граждан Ибанска. Но лафа была слишком
кратковременной. Не успел он растолкать соседей и занять подобающее ему
центральное место, как на трибуну вылез Хряк и" спотыкаясь на всех гласных,
согласных и шипящих, прочитал знаменитый разоблачительный доклад. Член
пришлось изъять из Пантеона и временно зарыть снаружи как какого-нибудь
рядового руководителя государства. Могилу завалили цементной плитой, так как
член имел тенденцию напоминать о себе. На плите написали: видный деятель
какого-то движения начала века. Забегаловку переименовали в Павильон.
Художник намалевал на стене новую картину, более отвечающую духу времени. Он
изобразил трех здоровенных полуголых баб с загорелыми рожами и пятками и
одного здоровенного полуголого механизатора. Механизатор (так стали называть
трактористов, конюхов и счетоводов) держал недозревшее яблоко и не знал,
какой из баб его отдать. А бабы хихикали от удовольствия, физиономия
механизатора выражала нечто аналогичное тому, что выражала физиономия Хряка
в Америке, когда ему не успели подсунуть следующую страницу речи, а когда
подсунули, оказалось, что не ту. Если бы это была поллитровка, думал
Механизатор, я бы ее мигом разлил поровну на этих трех потаскух. А тут --
задачка, скажу я вам. Без кибернетики не обойдешься. Под картиной на
мраморной плите высекли стих Литератора:
Ты, подружка, меньше вони,
Ни гу-гу и ни ку-ку!
Мы Америку догоним
По мясу и молоку.
Внизу мелкими буквами высекли примечание: в слове мясу ударение на
втором слоге. Зарождающиеся ибанские интеллектуалы облюбовали Павильон для
своих попоек и основопотрясающих бесед и стали называть его Тремя грациями,
поскольку были образованными и критически настроенными.
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ИБАНСКА
Дайте мне любые исходные предпосылки, говорил тогда Шизофреник, и я
выведу из них любое общественное устройство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63