Шабаш всё длился и длился, замкнутый в замороженном мгновении
ночи, защищённый абстракциями от вторжения внешнего мира. И
бесконечная буря, огораживавшая тайеное место, свирепствовала вокруг,
терзая землю.
После плясок они легли, и дьявол, снова превратившийся в скалы,
принялся ласкать их всех одновременно своими каменными пальцами и
рогами. И ведьмы соединили руки и коснулись ступнями тел друг джруга,
превратившись в одну замкнутую огромную паутину, покрывавшую вершину
горы, словно живой плащ.
Они были в трансе...
... в объятиях своих собственных снов...
... пока дьявол собирал свои инструменты вместе, делая единой
личностью и единой волей, которые были его собственными -
совершеннейшее зло и совершеннейшее проклятье. Он наставлял их в
грехе, отбирал их мысли и инстинкты, делал их послушными его
собственному влиянию и злобному интеллекту, губил их души заключением
дьявольского пакта, которым они отрекались от всего человеческого...
пакта который оставался записанным в каждой их жилке.
Я ждал, безнадёжно, петушиного крика.
Кукареанье так и не раздалось.
На неопредлённое время потерял сознание.
Позже, я обнаружил себя летящим в ночи, как летали они, несясь
сквозь бушующую бурю, но не подвергаясь его яростному воздействию.
Вокруг меня всё в мире шло своим чередом.
Словно засохший листок на свирепом ветру, меня швыряло и крутило,
но я чувствовал себя таким же лёгким, как сам воздух. Струи дождя
обрушивались на моё тело, но осязание куда-то отступило, и я не ощущал
ни малейшего прикосновения. Молнии ударяли в меня снова и снова, со
всей яростью обозлённого божества, словно разъярённые кобры.
Снова и снова, и снова...
Но я пропускал их сквозь себя одну за другшой. Электрическая
пытка не могла коснуться меня, не могла потревожить мою плоть ни в
малейшей степени. Хотя мои сердце и разум сжимались от отчаяния, я был
цел, невредим и пребывал в полной безопасности.
Казалось, что я скорее падаю, чем лечу, но медленно... очень
медленно...
Пытка, которая должна была заставить меня кричать, поражала себя,
словно живое существо, со всей своей яростью, оборачивающейся против
неё самой. Я был неуязвим и бесчувственен. Я мог спокойно наблюдать,
как вспарывалась моя кожа и вытекала моя кровь. Я мог бы наблюдать,
как меня разрывало на части, и это меня едва ли взволновало бы.
Что-то, что было мной, находилось в безопасности, и в безопасности
навсегда.
Глядя вниз во время падения, я увидел две фигуры, движущиеся
среди сосен по склону другой горы, заливаемые дождём и пугающиеся
раскатов грома.
Мне были знакомы их лица, но я не мог вспомнить их имена.
По мере того, как я падая приближался к линии их движения, они
проступали всё отчётливее и отчётливее, но я всё ещё не мог вспомнить
имена или кто они такие.
Они направлялись к отдалёной горе, но они не могли ни дойти до
Шабаша, ни миновать его. Им предстояло бежать вечно и в никуда, с
ужасом маячившим далеко впереди и с надеждой, оставшейся далеко
позади.
За мгновения до моего падения на многоигольные вершины деревьев,
видение рассеялось. Оно свернулось, стало призрачным и унеслось прочь,
постепенно утратив форму и структуру.
Я осознал, что пробудился, хотя мои веки казались заклееными. Я
не слишком старался расплющить их. Я был слишком истощён. Вместо этого
я постарался собрать воедино моё возвращающееся сознание, соеджинить
разрознённые франгменты своего существа. Я пытался слышать. Пытался
ощущать. Старался вспомнить.
Мне удалось снова добиться некоторого ощущения единства,
восстановить некоторое чувство единого целого. Я мог ощущать, как в
груди билось сердце, и оно обивало: Я... я... я... я...
Его удары были размеренными, а вовсе не паническими. Оно было под
контролем.
Я мог ощущать кожей лица холодный воздух и несколько капелек
пота, оставивших холодные следы, испараяясь.
{Это была фантазия}, - сказал я себе. - {Всего лишь фантазия}.
Затем я продолжил монолог:
Мы придаём слишком большое значение проявлениям нереального. Мы,
также, слишком поддаёмся влиянию фантазий, даже при отсуствии веры.
Вера является единственно необходимым в отсуствие понимания. Но при
отсуствии понимания вера {является} необходимым. Что мы должны
понимать, это то, что мы можем выбирать свои верования. Нам не нужно,
позволять {им} выбирать нас, соблазняя нас в виде фантазий.
{Если мы не можем справиться со своими фантазиями, то на что нам
надеяться? В прошлом, в будущем. Теперь и всегда}.
Я открыл глаза.

Глава 16

Я лежал на соломянном матрасе, накрытый одним покрывалом. Я
осознавал, что было холодно, но в действительности не ощущал этого. Я
чувствовал себя совершенно оцепеневшим и полностью отрешённым от
происходящего вокруг.
Карен сидела на стуле возле кровати, закинув ноги на стол. Она
наблюдала за мной из-под своей пластиковой маски - маски, которая
казалась прозрачной второй кожей.
- Эй, - сказал я тихо.
- С возвращением, - ответила она. Её голос был преисполнен
иронии. Я решил, что по какой-то причине раздаржал её.
- Что случилось? - спросил я.
- А ты как думаешь? Они изображали из себя испанскую Инквизицию.
Ты выложил им всё, что они хотели знать. Не придержал при себе даже
малейшей подробности. Чего нельзя сказать о твоём общении с нами.
- О, - сказал я. - Что я сказал им такого, о чём бы не упоминал
вам?
- Что-то о скорости мутации паразита, которая даёт ему
возможность в процессе эволюции справиться со всем, что мы можем
изготовить, чтобы атаковать его. Или, другими словами, даже имея в
своём распоряжении все ресурсы лаборатории, мы не можем эффективно
бороться с этой штукой. И ещё, если бы ты сказал Натану об этом...
- Я не был до конца уверен, что это так, - проговорил я
защищаясь. - Это всего лишь предположение. Единственным способом
убедиться...
-... было бы попытаться. Но разве тебе не пришло в голову, что
если бы ты выдавил из себя это раньше, Натан не так легко поверил бы в
историю с иммунитетом Сорокина? И до тебя не доходит, что {ты} мог бы
проявить гораздо большую дозу скептицизма? Что если бы ты был так же
откровенен и честен с нами, как и с ними, мы не оказались бы в этом
дерьме?
Я слегка застонал, больше ради внешнего эффекта, чем ощущая в
этом необходимость. - Фактор мутации - это долговременная вещь, -
сказал я ей. - Иммунитету потребовалось бы время, чтобы развиться. И
нет никакой причины, почему эволюционный потенциал паразита должен был
бы дать возможность Эго и его приятелям посмеяться над возможностями
нашей лаборатории. Если бы нам удалось найти что-нибудь для атаки на
паразита, мы могли бы эффективно прроделать это в короткое время. За
несколько сот лет, паразит мог бы востановить свой инфицирующий
потенциал... Но было бы уже слишком поздно для Самого и Нации. Всё
пришлось бы начинать с самого начала, с новым поколением.
- Ладно, - сказала она. - Они не показались мне напуганными.
Я попытался сесть, но это оказалось слишком неудобным. - Всё
зависит от того, на сколько сознательно и непосредствено они могут
управлять изменчивостью клеток паразита, - сказал я. - Я не знаю... и
возможно они и сами не знают, пока не попоробуют. Может быть, что они
могут реагировать непосредственно на любую атаку, которую мы можем
осуществить, не дожидаясь результатов множества мутаций и естественого
отбора. Если они могут это... что ж, тогда все наши карты биты в любом
случае. Мы ничего не можем сделать. Или бомбы, или ничего. Лично я
предпочёл бы ничего, но питаю большие подозрения относительно своих
соотечественников, особенно относительно политиков.
- Тебе не стоит пускаться в общие рассуждения, - сказала она. - Я
знаю всё о твоих предубеждениях.
- Я никогда не верил в сыворотку правды, - сказал я ей, меняя
тему. - Я всегда думал, что это - один из притягательных мифов, вроде
философского камня или эликсира жизни. Я считал, что ложь основывается
на том, как действует разум.
- Что ж, ты ошибался. Сомневаюсь, чтобы какое-либо человеческое
существо за всю историю этой расы когда-либо было столь абсолютно
правдивым в течении такого длительного периода времени, как ты за
последние несколько часов.
- Они знают всё, что Натан думает по этому поводу?
- Знают, - заверила она. - Они каплю за каплей выдавили из тебя
всё о нашем довольно резком разговоре прошлой ночью, со всеми
живописными подробностями. {Ты}, конечно, предстал в самом
благогприятном виде. Я бы не удивилась, если бы они сделали тебя
почётным гражданином. Но у них теперь весьма весьма неприятное
представление о Натане и ОН, благодаря твоему слишком длинному языку.
- Да ладно, - пробормотал я. - Может, сыворотка всего лишь
удовлетворяет внутреннюю потребность в исповеди. Хорошо сказывается на
состоянии души, как они говорят. И не слишком влияет на тело и разум.
И у меня была целая куча кошмаров.
- Бедненький, - сказала она без особого сочувствия.
- И что они собираются делать теперь, когда знают? - Спросил я.
- Догадайся, Кто решает, - ответила она. Ответ был очевиден. Одно
большое сборище держащихся за руки и образующих замкнутые круги...
мысли, циркулирующие взад-вперёд по огромной сети. Какого рода решение
мог принять разросшийся суперразум, обадая всеми теми данными,
которыми я его снабдил?
Кто мог это знать?
- В этом нет никакого смысла, - произнёс я задумчиво. Я снова
попытался сесть, но у меня ничего не получилось. Я решил, что неудача
была знаменательна, и собрал свою волю и силы для одного решительного
рывка. Используя спинку стула в качестве рычага я умудрился
подтянуться. Карен едва не перекувыркнулась через голову, но смогла
удержаться, крепко схватившись за край стола.
- В чём нет смысла? - Спросила она.
- В сыворотке правды. В ней нет смысла вообще. Зачем им сыворотка
правды? Им не нужно добывать никаких секретов... Они все имеют доступ
к разумам друг друга. По сути, у них у всех единый разум, до
определённой степени. Если только не имеется гораздо больше
самостоятельности, чем я решил.
- В местах, где царит полная гармония, не бывает мест, подобных
этому, - заметила Карен.
Это было в достаточной степени верно. Наличие камер заставляло
сделать вывод, что изредка люди попадают в них. И Слуга, отпуская
меня, обмолвился, что если это было ошибочное решение, то он будет
наказан за это. И из слов Эго также следовало, что оставалась
определённая степень личной инициативы... а где имеется личная
инициатива, там существует и своеволие. Было похоже, что люди города
являлись несколько большим, чем просто частичками супер-организма. Они
больше походили на частицы супер-коммуны, где отдельные клетки всё же
сохраняли изменчивость и некоторую независимость, по крайней мере,
потенциальные, если не действительные. В этом был смысл.
- Но почему сыворотка правды? - Спросил я снова. - Подключение
разума к разуму в огромной степени снижает возможность скрыть
что-либо. Мы знаем об этом, поскольку у нас есть Мариэль. Она может
обнаружить расхождения между словами и мыслями. Непосредственая связь
между разумами должна позволять этим людям общаться по меньшей мере на
её уровне искренности. И у них нет {никакой} причины лгать друг другу,
или хранить секреты друг от друга. Они не могли изобрести такого
препарата, как сыворотка правды. Либо это было случайное открытие,
либо просто часть целой серии открытий... Что означает, что они должны
были проделать огромную работу в психотерапии в целом. Что, в свою
очередь, заставляет сделать вывод, что у них в рукаве имеется ещё
целая куча маленьких биохимических хитростей.
- Ну и что? - Сказала Карен. - Это имеет какое-либо особое
значение в данном случае?
- Не знаю, - ответил я. - Я всего лишь пытаюсь понять.
- Это может помочь нам выбраться из этого дерьма?
Как обычно, она хотела сразу добраться до сути вещей, вместо
того, чтобы ходить вокруг да около. Я не мог винить её за это.
- Нет, не может, - согласился я. - Но и ничто другое не может.
Мы, как говорится, зависим от милосердия непредсказуемого. На корабле
все возможности остаются в силе, но что касается нас с тобой...
Я не стал продолжать.
- Не знаю, почему я пустилась с тобой в эту авантюру, - сказала
она. - Это всегда так заканчивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27