Клайв Синклер Льюис. «Расторжение брака». На самом деле это была одна из самых его любимых книг. Если не обращать внимания на самодовольство, которым грешило все, что писал Льюис. Книга о людях, избравших ад. О людях, застрявших на полпути; людях, не знающих о том, что они умерли. Это звучало пугающе правдоподобно: мы предпочитаем знакомый ад, который создали для себя, попытке достичь рая, которого не можем себе представить и на который не можем надеяться. Или не чувствуем, что заслуживаем его.
– Какой ты симпатичный, когда приведёшь себя в порядок! – сказала Рэчел, улыбаясь.
Он оторвался от книжки.
– Я, наверное, пропустил свою стрижку, да?
Она движением руки отбросила его извинения.
– Меня не было в городе, – она печально улыбнулась. – Прости, я не смогла прийти на похороны.
Дэниел не очень хорошо помнил похороны. Бог благословил его плохой памятью.
Он помнил только, что день был пасмурный.
Был Майк, который держал его за руку.
И ещё там была их двоюродная бабка Мэйбл. Он видел её, только когда умирал кто-то из семьи. Мэйбл хотела, чтобы её утешали. Как будто это было худшее из всего, что с ней когда-либо случалось. Её веки были красны, словно она не спала предыдущую ночь. В обоих её кулаках было зажато по носовому платку. И он поддерживал её, деликатно похлопывал по спине, слушал её полузадушенные всхлипы и обонял её туалетную воду, а она объясняла, как это все ужасно и несправедливо.
Он смутно припоминал, что между его женой и Мэйбл вроде бы существовала какая-то недоговорённость. Ну да, – они же не разговаривали годами. Он должен был бы сказать ей: «Тётя Мэйбл, ведь вы были не в восторге от Джулии, припомните-ка! Она вам никогда не нравилась». Но это оскорбило бы её чувства.
– Сядь, – сказала Рэчел. – У тебя есть пылесос? Конечно, где-то должен быть. Разве не у всех людей есть пылесосы?
– Дэниел!
– Да?
– Сядь.
– Хорошо, – сказал он, разворачивая один из кухонных стульев.
Она обернула вокруг его шеи красное кухонное полотенце и подоткнула его. Ощущение было успокаивающим и знакомым. Она была профессионалом; он был в хороших руках. Она прикасалась к его голове. Щёлкала ножницами. Подрезала чёлку. Жужжала машинкой. Прикосновение холодной нержавеющей стали к ушам было приятным. Он уже забыл, какое глубокое удовлетворение приносит эта процедура – когда тебя стригут. Тяжёлые пряди падали с головы и покрывали грудь, как завитки эмблемы «Найк». Её живот коснулся его плеча, и он отодвинулся.
– Когда ты в последний раз брился? – спросила Рэчел.
Да, это был вопрос. Он молча обдумывал его.
– Подожди-ка, – сказала она, кладя ножницы на стол и направляясь к лестнице. Она вернулась с бритвой, и на его шею и щеки легла тёплая волна мыльной пены. До сих пор его никто никогда не брил. Мягкое нажатие лезвия на щеки. Наждачный звук, когда оно проходило вдоль кожи. Дэниел глубоко вздохнул. И где-то в середине процесса ему стало так хорошо, что он закрыл глаза.
Рэчел была, без сомнения, привлекательная женщина. Вдова. Он почувствовал, что не хочет развивать эту мысль.
– Я потеряла мужа двенадцать лет назад. Иногда (щёлк) во сне мы разговариваем (щёлк). Не очень часто (щёлк) (щёлк). Но у нас несколько лет подряд были постоянные сеансы психотерапии (смех) (щёлк). Обговорили все на свете. По крайней мере, так мне казалось. Никогда не могла вспомнить, о чем мы говорили, но всегда просыпалась с таким чувством, будто мы решили множество вопросов.
Она стояла перед ним, наклонившись, держа в руке его подбородок и испытующе рассматривая чёлку.
– Дэниел! – сказала она. – Открой глаза.
Он открыл и был вознаграждён видом ложбинки между её грудей.
Она улыбнулась.
– В моих снах он был гораздо более милым, чем тогда, раньше – в моем доме.
Так вот что происходит, подумал Дэниел. Где-то в промежутке между нулём и двенадцатью годами «наш дом» становится «моим домом». Вот как это работает. Это было полезное знание.
– Как ты, справляешься? – спросила она.
Он знал, что она имеет в виду. Это слово использовалось в различных ток-шоу, как будто каждый проходит через одно и то же, вне зависимости от того, в чем состоит его горе. Справляешься. Они с Майком говорили об этом. Справляешься. Это означало, что ты умираешь в душе, но при этом лишь плачешь в темноте – или по телевизору, перед толпой незнакомцев, которые платят тебе за это.
– Да, – кивнул он, уставившись на её грудь. – Я думаю, да. Определённо. – Потом он поднял на неё взгляд (она исследовала его виски) и спросил: – Ты это так называешь?
– Ты хорошо держишься. – Он чувствовал аромат её дыхания. Мята. – Как малыш?
Он пожал плечами.
– Знаешь, Дэниел, ты ведь мой любимый клиент. Я бы не хотела потерять тебя.
Такая мелочь, как ушедшая жена, здесь роли не играет, не так ли? Ушедшая. Уход. Странные слова. Для этого было более подходящее слово, но он даже ради спасения собственной жизни не смог бы его произнести.
– Дэниел? – Она опять держала его за подбородок и легонько покачивала его голову взад-вперёд. – Кажется мне, что тебе надо поискать чего-нибудь новенького.
– Новенького?
– Посмотреть на вещи по-другому. Может, не так широко. Убрать излишки.
Так, ну, это уже воняет. Дэниел ненавидел, когда в книгах метафорическое содержание вылезало на поверхность – подтекст, вытаскиваемый нетерпеливым автором на уровень текста.
– Послушай, – сказал он, вставая, и хлопья волос посыпались на его шлёпанцы. – Не надо. Не надо, пожалуйста. Я не в отчаянии. Я не влюблён в тебя. Моя жена… Она просто… – Ему было трудно дышать. – Постричься – это ещё не значит завязать роман.
Рэчел посмотрела на него.
– Сядь, – сказала она.
Он сел. Она спрыснула его из маслянистого флакона и провела рукой по его волосам.
– Кто говорит о том, чтобы завязать роман? – сказала она (щёлк). – В любом случае, ты не мой тип (щёлк, щёлк). У меня более изощрённый вкус в плане секса.
– Секса? – каркнул он.
– Ой, перестань. Я не ангел сострадания. Просто я считаю, что тебе это нужно.
Было очень трудно понять, куда смотреть.
– Ты хочешь?..
– Что ж. Пожалуй… Но… не сейчас.
Почему, удивился он. Почему не сейчас?
– Без проблем, – сказала она. – Но имей меня в виду, – она наклонилась ближе. – Не беспокойся (щёлк). Я не какая-нибудь лесбиянка, – она улыбнулась. – Ну… то есть да. Но я не настаиваю на этом.
Дэниел заплакал. Он смотрел на обрезки волос на красном кухонном полотенце, повязанном вокруг его шеи, и плакал.
Рэчел держала его, обняв своими полными руками за плечи. Как медведица, нянчащая детёныша.
Он открыл рот и не смог издать ни звука.
Через некоторое время Рэчел подошла к холодильнику, достала жестянку пива, отпила и протянула ему. Она вытерла слезы с его щёк, и он глотнул. Вкус пива был изумительным. Действительно, он был превосходным. Стоя позади, Рэчел протянула ему ручное зеркальце, чтобы он мог взглянуть на конечный результат.
– Превосходно, – сказал он, глядя на свой профиль и мельком – на отражение её тела.
– Ну и чудно, – сказала она.
– Покажи мне твои груди, – попросил он, чувствуя холод банки в руке.
Он услышал, как она засмеялась, и потом – как она снимает блузу.
– Не подсматривай, – сказала она, и он опустил зеркальце на колени.
Он запомнил щелчок выключателя бра. Затем она вышла вперёд из-за его спины и встала посреди кухни. Крупная женщина с весьма крупными грудями. Она скрестила руки на животе и смотрела, как он смотрит на неё. Забавно, но он не сравнивал её ни с кем. Её груди были прекрасны сами по себе, в отвлечённом смысле. Они могли бы быть грудями любой другой женщины. Какая поразительная мысль. Какое тонкое наблюдение. На какие-то тридцать секунд боль отпустила Дэниела, и он, казалось, впервые за многие годы почувствовал себя живым. Желание, безопасное и гипотетическое, водоворотом закружилось у него внутри. Он глубоко вздохнул и сглотнул.
– Спасибо тебе.
– Не за что. Не поможешь мне с моими шмотками?
Она натягивала обратно свою блузу, а он убирал её парикмахерские принадлежности, когда обнаружил странную вещь: на дне её огромного африканского кошеля лежала маленькая птичка с красным горлышком. В точности как у Шона.
Рэчел пришлось напомнить, чтобы он заплатил ей. И перед тем как она ушла, он обещал ей, что не пропустит следующую стрижку.
В дверях, охваченный внезапным приступом раскаяния, Дэниел сказал,
– Прости. Не знаю, что на меня нашло. Я…
Рэчел положила прохладный палец на его губы, прервав его на полуслове.
– Не надо портить это, – сказала она.
КРЫЛАТЫЙ
Майк пришёл в себя на заднем сиденье незнакомого серого автомобиля. Его глаз ныл, его руки онемели, а его толстый бумажник углом впился ему в зад. Поездка была спокойной. Его окружали три здоровых мужика, очевидно какие-то агенты. Он как-то уже встречался с агентами ФБР – в Детройте, где он жил в одном доме ещё с дюжиной наркоманов, – вежливые люди в солнцезащитных очках и в дешёвых тесных костюмах, задающие сотни вежливых вопросов. «Можно войти? Вы слышали о бомбёжке ROTC? Вы узнаете этого человека? Видели ли вы его в последнее время? Не возражаете, если мы обыщем дом?» По какой-то причине чем более они были учтивы, тем больший страх внушали. И тем более виновным он себя ощущал. Предубеждения человека, выросшего в католичестве, трудно преодолеть.
Несколькими часами позднее, когда они уже ехали к северу от Сан-Франциско, направляясь на восток, Майк сказал, что хочет в туалет, и они свернули к обочине. Чернокожий верзила прикурил сигарету от серебряной «зиппо», потом расстегнул Майка и ухватил его сзади за пояс, так чтобы он мог нагнуться вперёд и направить свою струю мимо ботинок. Это было унизительно. Несколько часов он сканировал свою память, ища, что он мог сделать не так. Он решил, с некоторым облегчением, что это, видимо, из-за просроченных штрафов. Иисусе, уж слишком они строги! Вся эта суета – из-за каких-то вшивых шестисот баксов за неправильную парковку?
– Можно позвонить? – спросил Майк, продолжая мочиться, боясь встретиться глазами с чернокожим.
– Кому ты хочешь звонить? – отвечал низкий глубокий голос.
– Моему адвокату.
– Он живой, – сказал чернокожий, как будто это все объясняло. – Ты закончил? Я застегну тебя. Стой смирно. – Верзила хохотнул. – Не бойся, я предпочитаю девочек.
У машины он мягко положил руку на светлые волосы Майка и пригнул ему голову, помогая сесть на заднее сиденье.
Когда они тронулись, Майк решил, что больше не вынесет неопределённости.
– Что я сделал? – спросил он худощавого, сидевшего на переднем сиденье.
Худощавый (скандинав, подумал Майк) обернулся и что-то беззвучно проартикулировал двум своим коллегам – водителю и чернокожему, сидевшему рядом с Майком – кобура его пистолета била Майка в бок на каждом повороте.
– Гип? – спросил водитель.
– Гип, – кивнул чернокожий.
Худощавый покачал головой.
– Не думаю, ребята, – он перебросил руку через сиденье, снял чёрные очки и вперил в Майка взгляд голубых глаз. – У нас тут есть одна живая.
– Это насчёт этих парковочных квитанций?
Тот надел обратно очки и, повернувшись, стал смотреть на дорогу.
В зеркальце заднего вида Майк заметил, что их догоняет машина.
– Нет, мистер Глинн, – сказал наконец худощавый. – Это насчёт колибри.
Через секунду два других фэбээровца взорвались хохотом. Маленькая машина закачалась от раскатов их веселья. Кобура несколько раз ударилась о бедро Майка. Он взглянул на хихикающего чернокожего верзилу. Позади него в заднем окне вырастал чёрный автомобиль.
Наконец они немного успокоились, и Майк спросил хриплым голосом:
– Какого черта?
На этот раз засмеялись все, включая худощавого, который заплевал все ветровое стекло. Чернокожий прислонил голову к окну и всхрюкивал от смеха, а водитель едва-едва удерживал машину на дороге.
И тогда чёрный автомобиль, который уже поравнялся с ними, взорвался пистолетными выстрелами.
Два окна разлетелись вдребезги, и дождь крови и осколков стекла осыпал Майка.
Чернокожий завопил.
Водитель сполз с сиденья, его не было видно.
Их машина, двигаясь зигзагами, врезалась в чёрный автомобиль.
Майка с силой швырнуло о дверцу. В его глазах заплясали искры.
Скандинав ухватился за руль и рванул его, разворачивая машину.
Худощавый, перегнувшись через тело водителя, правил одной рукой, целясь другой поверх неё; он успел сделать три выстрела до того, как пуля прошила его запястье на рулевом колесе. Вскрикнув, он отпустил его и упал назад, его солнцезащитные очки слетели и приземлились на коленях у мёртвого чернокожего на заднем сиденье.
– Пригнись! – заревел худощавый Майку. Ещё выстрелы.
Долгий визг резины, и чёрный автомобиль ударился в них бортом.
Их машина соскользнула в канаву, запрокинулась набок и вспахала землю, взметнув облако пыли и грязи.
Высокая зелёная трава хлестнула по стеклу рядом с лицом Майка; это выглядело как съёмка скользящей камерой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Какой ты симпатичный, когда приведёшь себя в порядок! – сказала Рэчел, улыбаясь.
Он оторвался от книжки.
– Я, наверное, пропустил свою стрижку, да?
Она движением руки отбросила его извинения.
– Меня не было в городе, – она печально улыбнулась. – Прости, я не смогла прийти на похороны.
Дэниел не очень хорошо помнил похороны. Бог благословил его плохой памятью.
Он помнил только, что день был пасмурный.
Был Майк, который держал его за руку.
И ещё там была их двоюродная бабка Мэйбл. Он видел её, только когда умирал кто-то из семьи. Мэйбл хотела, чтобы её утешали. Как будто это было худшее из всего, что с ней когда-либо случалось. Её веки были красны, словно она не спала предыдущую ночь. В обоих её кулаках было зажато по носовому платку. И он поддерживал её, деликатно похлопывал по спине, слушал её полузадушенные всхлипы и обонял её туалетную воду, а она объясняла, как это все ужасно и несправедливо.
Он смутно припоминал, что между его женой и Мэйбл вроде бы существовала какая-то недоговорённость. Ну да, – они же не разговаривали годами. Он должен был бы сказать ей: «Тётя Мэйбл, ведь вы были не в восторге от Джулии, припомните-ка! Она вам никогда не нравилась». Но это оскорбило бы её чувства.
– Сядь, – сказала Рэчел. – У тебя есть пылесос? Конечно, где-то должен быть. Разве не у всех людей есть пылесосы?
– Дэниел!
– Да?
– Сядь.
– Хорошо, – сказал он, разворачивая один из кухонных стульев.
Она обернула вокруг его шеи красное кухонное полотенце и подоткнула его. Ощущение было успокаивающим и знакомым. Она была профессионалом; он был в хороших руках. Она прикасалась к его голове. Щёлкала ножницами. Подрезала чёлку. Жужжала машинкой. Прикосновение холодной нержавеющей стали к ушам было приятным. Он уже забыл, какое глубокое удовлетворение приносит эта процедура – когда тебя стригут. Тяжёлые пряди падали с головы и покрывали грудь, как завитки эмблемы «Найк». Её живот коснулся его плеча, и он отодвинулся.
– Когда ты в последний раз брился? – спросила Рэчел.
Да, это был вопрос. Он молча обдумывал его.
– Подожди-ка, – сказала она, кладя ножницы на стол и направляясь к лестнице. Она вернулась с бритвой, и на его шею и щеки легла тёплая волна мыльной пены. До сих пор его никто никогда не брил. Мягкое нажатие лезвия на щеки. Наждачный звук, когда оно проходило вдоль кожи. Дэниел глубоко вздохнул. И где-то в середине процесса ему стало так хорошо, что он закрыл глаза.
Рэчел была, без сомнения, привлекательная женщина. Вдова. Он почувствовал, что не хочет развивать эту мысль.
– Я потеряла мужа двенадцать лет назад. Иногда (щёлк) во сне мы разговариваем (щёлк). Не очень часто (щёлк) (щёлк). Но у нас несколько лет подряд были постоянные сеансы психотерапии (смех) (щёлк). Обговорили все на свете. По крайней мере, так мне казалось. Никогда не могла вспомнить, о чем мы говорили, но всегда просыпалась с таким чувством, будто мы решили множество вопросов.
Она стояла перед ним, наклонившись, держа в руке его подбородок и испытующе рассматривая чёлку.
– Дэниел! – сказала она. – Открой глаза.
Он открыл и был вознаграждён видом ложбинки между её грудей.
Она улыбнулась.
– В моих снах он был гораздо более милым, чем тогда, раньше – в моем доме.
Так вот что происходит, подумал Дэниел. Где-то в промежутке между нулём и двенадцатью годами «наш дом» становится «моим домом». Вот как это работает. Это было полезное знание.
– Как ты, справляешься? – спросила она.
Он знал, что она имеет в виду. Это слово использовалось в различных ток-шоу, как будто каждый проходит через одно и то же, вне зависимости от того, в чем состоит его горе. Справляешься. Они с Майком говорили об этом. Справляешься. Это означало, что ты умираешь в душе, но при этом лишь плачешь в темноте – или по телевизору, перед толпой незнакомцев, которые платят тебе за это.
– Да, – кивнул он, уставившись на её грудь. – Я думаю, да. Определённо. – Потом он поднял на неё взгляд (она исследовала его виски) и спросил: – Ты это так называешь?
– Ты хорошо держишься. – Он чувствовал аромат её дыхания. Мята. – Как малыш?
Он пожал плечами.
– Знаешь, Дэниел, ты ведь мой любимый клиент. Я бы не хотела потерять тебя.
Такая мелочь, как ушедшая жена, здесь роли не играет, не так ли? Ушедшая. Уход. Странные слова. Для этого было более подходящее слово, но он даже ради спасения собственной жизни не смог бы его произнести.
– Дэниел? – Она опять держала его за подбородок и легонько покачивала его голову взад-вперёд. – Кажется мне, что тебе надо поискать чего-нибудь новенького.
– Новенького?
– Посмотреть на вещи по-другому. Может, не так широко. Убрать излишки.
Так, ну, это уже воняет. Дэниел ненавидел, когда в книгах метафорическое содержание вылезало на поверхность – подтекст, вытаскиваемый нетерпеливым автором на уровень текста.
– Послушай, – сказал он, вставая, и хлопья волос посыпались на его шлёпанцы. – Не надо. Не надо, пожалуйста. Я не в отчаянии. Я не влюблён в тебя. Моя жена… Она просто… – Ему было трудно дышать. – Постричься – это ещё не значит завязать роман.
Рэчел посмотрела на него.
– Сядь, – сказала она.
Он сел. Она спрыснула его из маслянистого флакона и провела рукой по его волосам.
– Кто говорит о том, чтобы завязать роман? – сказала она (щёлк). – В любом случае, ты не мой тип (щёлк, щёлк). У меня более изощрённый вкус в плане секса.
– Секса? – каркнул он.
– Ой, перестань. Я не ангел сострадания. Просто я считаю, что тебе это нужно.
Было очень трудно понять, куда смотреть.
– Ты хочешь?..
– Что ж. Пожалуй… Но… не сейчас.
Почему, удивился он. Почему не сейчас?
– Без проблем, – сказала она. – Но имей меня в виду, – она наклонилась ближе. – Не беспокойся (щёлк). Я не какая-нибудь лесбиянка, – она улыбнулась. – Ну… то есть да. Но я не настаиваю на этом.
Дэниел заплакал. Он смотрел на обрезки волос на красном кухонном полотенце, повязанном вокруг его шеи, и плакал.
Рэчел держала его, обняв своими полными руками за плечи. Как медведица, нянчащая детёныша.
Он открыл рот и не смог издать ни звука.
Через некоторое время Рэчел подошла к холодильнику, достала жестянку пива, отпила и протянула ему. Она вытерла слезы с его щёк, и он глотнул. Вкус пива был изумительным. Действительно, он был превосходным. Стоя позади, Рэчел протянула ему ручное зеркальце, чтобы он мог взглянуть на конечный результат.
– Превосходно, – сказал он, глядя на свой профиль и мельком – на отражение её тела.
– Ну и чудно, – сказала она.
– Покажи мне твои груди, – попросил он, чувствуя холод банки в руке.
Он услышал, как она засмеялась, и потом – как она снимает блузу.
– Не подсматривай, – сказала она, и он опустил зеркальце на колени.
Он запомнил щелчок выключателя бра. Затем она вышла вперёд из-за его спины и встала посреди кухни. Крупная женщина с весьма крупными грудями. Она скрестила руки на животе и смотрела, как он смотрит на неё. Забавно, но он не сравнивал её ни с кем. Её груди были прекрасны сами по себе, в отвлечённом смысле. Они могли бы быть грудями любой другой женщины. Какая поразительная мысль. Какое тонкое наблюдение. На какие-то тридцать секунд боль отпустила Дэниела, и он, казалось, впервые за многие годы почувствовал себя живым. Желание, безопасное и гипотетическое, водоворотом закружилось у него внутри. Он глубоко вздохнул и сглотнул.
– Спасибо тебе.
– Не за что. Не поможешь мне с моими шмотками?
Она натягивала обратно свою блузу, а он убирал её парикмахерские принадлежности, когда обнаружил странную вещь: на дне её огромного африканского кошеля лежала маленькая птичка с красным горлышком. В точности как у Шона.
Рэчел пришлось напомнить, чтобы он заплатил ей. И перед тем как она ушла, он обещал ей, что не пропустит следующую стрижку.
В дверях, охваченный внезапным приступом раскаяния, Дэниел сказал,
– Прости. Не знаю, что на меня нашло. Я…
Рэчел положила прохладный палец на его губы, прервав его на полуслове.
– Не надо портить это, – сказала она.
КРЫЛАТЫЙ
Майк пришёл в себя на заднем сиденье незнакомого серого автомобиля. Его глаз ныл, его руки онемели, а его толстый бумажник углом впился ему в зад. Поездка была спокойной. Его окружали три здоровых мужика, очевидно какие-то агенты. Он как-то уже встречался с агентами ФБР – в Детройте, где он жил в одном доме ещё с дюжиной наркоманов, – вежливые люди в солнцезащитных очках и в дешёвых тесных костюмах, задающие сотни вежливых вопросов. «Можно войти? Вы слышали о бомбёжке ROTC? Вы узнаете этого человека? Видели ли вы его в последнее время? Не возражаете, если мы обыщем дом?» По какой-то причине чем более они были учтивы, тем больший страх внушали. И тем более виновным он себя ощущал. Предубеждения человека, выросшего в католичестве, трудно преодолеть.
Несколькими часами позднее, когда они уже ехали к северу от Сан-Франциско, направляясь на восток, Майк сказал, что хочет в туалет, и они свернули к обочине. Чернокожий верзила прикурил сигарету от серебряной «зиппо», потом расстегнул Майка и ухватил его сзади за пояс, так чтобы он мог нагнуться вперёд и направить свою струю мимо ботинок. Это было унизительно. Несколько часов он сканировал свою память, ища, что он мог сделать не так. Он решил, с некоторым облегчением, что это, видимо, из-за просроченных штрафов. Иисусе, уж слишком они строги! Вся эта суета – из-за каких-то вшивых шестисот баксов за неправильную парковку?
– Можно позвонить? – спросил Майк, продолжая мочиться, боясь встретиться глазами с чернокожим.
– Кому ты хочешь звонить? – отвечал низкий глубокий голос.
– Моему адвокату.
– Он живой, – сказал чернокожий, как будто это все объясняло. – Ты закончил? Я застегну тебя. Стой смирно. – Верзила хохотнул. – Не бойся, я предпочитаю девочек.
У машины он мягко положил руку на светлые волосы Майка и пригнул ему голову, помогая сесть на заднее сиденье.
Когда они тронулись, Майк решил, что больше не вынесет неопределённости.
– Что я сделал? – спросил он худощавого, сидевшего на переднем сиденье.
Худощавый (скандинав, подумал Майк) обернулся и что-то беззвучно проартикулировал двум своим коллегам – водителю и чернокожему, сидевшему рядом с Майком – кобура его пистолета била Майка в бок на каждом повороте.
– Гип? – спросил водитель.
– Гип, – кивнул чернокожий.
Худощавый покачал головой.
– Не думаю, ребята, – он перебросил руку через сиденье, снял чёрные очки и вперил в Майка взгляд голубых глаз. – У нас тут есть одна живая.
– Это насчёт этих парковочных квитанций?
Тот надел обратно очки и, повернувшись, стал смотреть на дорогу.
В зеркальце заднего вида Майк заметил, что их догоняет машина.
– Нет, мистер Глинн, – сказал наконец худощавый. – Это насчёт колибри.
Через секунду два других фэбээровца взорвались хохотом. Маленькая машина закачалась от раскатов их веселья. Кобура несколько раз ударилась о бедро Майка. Он взглянул на хихикающего чернокожего верзилу. Позади него в заднем окне вырастал чёрный автомобиль.
Наконец они немного успокоились, и Майк спросил хриплым голосом:
– Какого черта?
На этот раз засмеялись все, включая худощавого, который заплевал все ветровое стекло. Чернокожий прислонил голову к окну и всхрюкивал от смеха, а водитель едва-едва удерживал машину на дороге.
И тогда чёрный автомобиль, который уже поравнялся с ними, взорвался пистолетными выстрелами.
Два окна разлетелись вдребезги, и дождь крови и осколков стекла осыпал Майка.
Чернокожий завопил.
Водитель сполз с сиденья, его не было видно.
Их машина, двигаясь зигзагами, врезалась в чёрный автомобиль.
Майка с силой швырнуло о дверцу. В его глазах заплясали искры.
Скандинав ухватился за руль и рванул его, разворачивая машину.
Худощавый, перегнувшись через тело водителя, правил одной рукой, целясь другой поверх неё; он успел сделать три выстрела до того, как пуля прошила его запястье на рулевом колесе. Вскрикнув, он отпустил его и упал назад, его солнцезащитные очки слетели и приземлились на коленях у мёртвого чернокожего на заднем сиденье.
– Пригнись! – заревел худощавый Майку. Ещё выстрелы.
Долгий визг резины, и чёрный автомобиль ударился в них бортом.
Их машина соскользнула в канаву, запрокинулась набок и вспахала землю, взметнув облако пыли и грязи.
Высокая зелёная трава хлестнула по стеклу рядом с лицом Майка; это выглядело как съёмка скользящей камерой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45