– Я чувствую запах волос моего сына! Я могу чувствовать, как бьётся его сердце. А как насчёт Рэчел? А как насчёт – я только недавно разговаривал с моим старым школьным другом Джорджем. Вы хотите сказать… кадавры, которые ходят от дверей к дверям?
Лаборант прочистил горло и сел за стол напротив Дэниела. Он вытащил миниатюрный компьютер из кармана халата и нажал несколько кнопок.
– Рэчел?
– Рэчел Линдсей. Мой парикмахер.
– Детройт, я полагаю?
Дэниел кивнул.
Тот впечатал имя одним пальцем.
– Рэчел Линдсей. Отрицание. Умерла от рака месяц назад.
Дэниел посмотрел на человека в халате. Тот осведомился:
– Джордж?
– Джордж Адамс, – слабым голосом сказал он. – Мы вместе бежали эстафету.
Клик. Клик, клик, клик, клик, клик.
– Джордж Адамс. Самообман. Умер от передозировки наркотиков. Восемь лет назад. Они все мертвы. И все они здесь. Каждый из тех, кто умер за последние десять лет, находится здесь.
Шон открыл глаза и сказал:
– С тысяча девятьсот девяностого.
Другой добавил:
– Вот куда подевались все толпы, если вам это бросилось в глаза.
– Вы… – Дэниел прилагал все усилия, чтобы не выругаться. – Что вы тут устроили?
– Успокойся, – сказал Шон.
– Обвинение, – сказал лаборант, и Дэниелу захотелось врезать ему по лицу. – Вы, возможно, испытываете желание ударить меня.
– Заткнись!
– Гнев и насилие. Вы очень быстро продвигаетесь.
– Я ломал мебель, – признался Шон.
Лаборант подтолкнул по столу в направлении Дэниела какую-то вещь. Она скользнула по поверхности и остановилась рядом с его рукой: серебряная зажигалка «зиппо», прикреплённая скотчем к пачке «Салема».
– Добро пожаловать на борт, – сказал лаборант.
Дэниела охватило внезапное чувство невесомости. Как будто он в любой момент мог поплыть к потолку и зависнуть там, как ускользнувший на празднике воздушный шарик. Он вцепился в сына, как если бы это был его балласт. Он ощущал тепло головы Шона, его невозможно гладкую щеку. Это, должно быть – что? Ступор? То, что он знал, что именно он ощущает, не делало никакой разницы. Он не чувствовал ничего. Ни печали. Ни голода. Ни боли. Его тело потеряло все свои аппетиты и желания. Оно могло быть телом кого угодно.
Поворачивай до отказа, подумал он. Это была фраза из прошлого: техническое выражение, его употребил как-то дядюшка Луи, когда они чинили штемпелевочную машину. «Бери семь на шестнадцать и крути до отказа», – наставлял он. Вот на что это похоже. Болт, который не может держаться крепче, чем есть. Его уже не провернуть.
– Нам надо поспать, – сказал ему сын. Его голос был отдалённым – воспоминание о другом времени. Как будто он находился в другой комнате, а не у него на руках.
Спать – это звучало хорошо. Это звучало чертовски хорошо.
Дверь открылась, явив взгляду Клиндера и Такахаши, спорящих о чем-то в холле; доктор, покрытый потом, держал толстую руку на дверной ручке, его пижама сверкала блёстками, как костюмы Майкла Джексона.
– Верни его, черт вас всех подери! – говорил Клиндер. – Мы будем работать над книгой.
Получивший выговор Такахаши кивнул и скрылся из вида.
– Какая ступень? – рявкнул Клиндер, входя в комнату.
– Девятая, – отвечал лаборант.
– Великолепная работа, – Клиндер подошёл и остановился рядом с Дэниелом. Его рукава и плечи были покрыты мерцающими алмазами. – Дэниел! У меня для тебя очень хорошие новости. Я собираюсь сосчитать от пяти до одного. После этого я щёлкну пальцами, и ты проснёшься. Готов? Начали. Пять, четыре, три, два, один.
Щёлк!
Дэниел моргнул. Он заметил, что плечи Клиндера были покрыты мелкими осколками стекла.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Клиндер.
Дэниел зевнул.
– Я устал.
– Просто ты был под гипнозом. Это ускоряет стадии перехода.
– Под гипнозом?
– Совершенно верно.
– Но я все помню. – Они имели в виду дневник Майка. Те люди в зеленой комнате. Теперь он знал это. Они очень осторожно расспрашивали об этом. Почему дневник так беспокоил их? Что это за скандал, которого они так боялись? Дэниел потёр глаза и снова зевнул.
– Вы сказали что-то про «хорошие новости».
– Да, сказал, – кивнул Клиндер, садясь на край коричневого стола. Он прикурил сигарету от серебряной зажигалки «зиппо», помедлил, наслаждаясь затяжкой и паузой. Потом выпустил слова вместе с клубами дыма: – Твоя жена жива.
Как будто шарик с конфетти лопнул в его груди. Больше чем облегчение, больше чем удовольствие, больше чем радость – он и не предполагал, что может чувствовать себя так хорошо и при этом ощущать такую слабость. Или, возможно, прошло столько времени с тех пор, как он чувствовал что-то похожее на радость, что она ошеломила его, заполнив внутренний вакуум, как глоток чистого кислорода. Это была надежда. Она была недалеко!
Но как это могло быть возможно?
Клиндер сказал:
– Экстаз.
– Что? – спросил Дэниел.
– Все, что тебе нужно делать – это ждать её. Способен ли ты на это, Дэниел? Способен ли ты ждать?
Какой глупый вопрос, подумал он. Это было гораздо лучше, чем не ждать ничего. Клиндер сказал:
– Настало время представить тебя твоей матери.
КАК КРОШИТСЯ ПЕЧЕНЬЕ
У Майка было такое чувство, будто его сопровождает президентская автоколонна.
Большие чёрные «линкольны», по два в ряд. Неспешно катящиеся по дороге 101. Первый раз в жизни он ехал в «линкольне» с незарешеченными окнами. Огромный китаец по имени By, положив дробовик на заднее сиденье, попросил Майка дать ему свой пейджер.
Майк протянул.
By сжал коробочку в кулаке (пейджер хрустнул) и вышвырнул в окно.
– Добро пожаловать на борт, – сказал он.
– Куда мы едем? – спросил Майк.
– В Святое Сердце.
Святое Сердце оказалось покинутой католической школой. В нем было, должно быть, около сотни людей, все они были одеты в кладбищенски-чёрные одежды. Это было похоже на приют для людей в состоянии депрессии; обитатели передвигались с угрюмой целенаправленностью. Некоторые из них переносили оружие из одних классов в другие. В гимнастическом зале по всему пространству баскетбольной площадки были расставлены койки. В дальнем конце была оборудована сцена для собраний. В углу шла демонстрация применения стрелкового оружия. By помахал молодой женщине с длинными светлыми волосами, которая рисовала мелом на школьной доске белый контур человеческой фигуры. Она улыбнулась By и продолжила урок. Когда она потянулась, чтобы нарисовать голову, её чёрная футболка задралась, обнажая живот с ямкой пупка.
Повернувшись к классу, она спросила с мягким южным акцентом:
– Ну, кто скажет мне, где находятся три точки для чистого выстрела?
Один человек поднял руку.
– Позади уха.
Блондинка кивнула.
Пожилая женщина подняла руку.
– Да, Кей?
– В основании шеи.
Женщина кивнула. Подождала немного.
– Ну, кто ещё? – она вздохнула и сказала: – Да ну же, люди! Прямо в сердце!
Маленькая группа захихикала, в замешательстве глядя в пол.
Блондинка положила руки на бедра.
– Так, а где у нас сердце?
Пристыженные ученики прижали руки к левой стороне груди.
– Супер! – воскликнула блондинка.
Длинный худой человек сидел, читая чёрную Библию. Другой человек, в чёрной футболке, показывал нескольким женщинам, как чистить винтовку. Дот подвела Майка к большой алюминиевой кофеварке, установленной на столе, покрытом белой бумажной скатертью; рядом с ней стоял поднос с «Oreo». Она налила ему чашку, подала и посмотрела на него.
– Что такое? – спросил Майк.
– Кто учил тебя манерам?
Он понятия не имел, о чем она говорит.
– Я налила тебе чашку кофе.
– И что?
– И что в таких случаях происходит?
Странный вопрос. Майк подумал обо всех тех чашках кофе, которые ассистенты приносили из съёмочную площадку. Он потратил лишь одну горячую минуту, чтобы научить команду, какой кофе он любит. После этого они запомнили навсегда: много сливок. Без сахара. Он любит такой кофе. Черт, ему это было необходимо. Двадцать семь дублей в день. Актёр, прекрасно справлявшийся на пробах, а на площадке не способный найти своё место и читающий одну строчку вслух, а другую про себя. Облачный фронт, грозящий накрыть тенью всю площадку и отправить всю долбаную непрерывность к чертям собачьим. Представительница заказчика, посматривающая на часы, барахлящая дождевальная установка – у него было о чем подумать в день съёмок, так что он принимал как само собой разумеющееся, что кто-то берет на себя заботу о том, чтобы приготовить ему кофе.
– Что-то я тебя не пойму, – сказал Майк.
– Хм-м, – протянула Дот, наливая и себе из краника и заворачивая несколько «Oreo» в салфетку.
Взяв с собой свои чашки и печенье, они направились в угол комнаты, где стояли складные стулья. Свет проникал внутрь сквозь высокие окна, забранные частой стальной решёткой, чтоб защитить их от ударов мяча. Заглянув под сцену, он увидел нечто вроде выступа, покрытого плотной темно-бордовой материей – складные скамейки, такие же, какие были в спортзале его школы; их составляли вместе в сложенном виде, как карточки в картотечном ящике. Тяжёлый запах пота и грязных носков. В углу – списанная зенитная установка, бордовая с белым. Над сценой висели флаги – ГОРОДСКИЕ ЧЕМПИОНЫ 1987, 1988, 1989. Кто-то нарисовал на кирпичной стене распятие в современном стиле. Хипповатый Христос с аккуратно подстриженной бородкой, одеяние в виде разноцветных граней. Что-то вроде рисунков кубистов. Стигматы были нарисованы с большим вкусом.
– Почему вы выбрали это место? – спросил Майк.
– Оно используется ещё и как арсенал. Здесь почти неограниченный запас боеприпасов.
– Только не надо пытаться втирать мне очки.
– Прямо под ризницей часовни, – пожала плечами Дот. – Ты хочешь узнать, что здесь происходит?
– Конечно.
– Клиндер успел тебе что-нибудь рассказать?
Пересказывая вкратце бредовую теорию доктора, он смотрел на своё двойное отражение в её широких изогнутых очках и гадал, какого цвета у неё глаза. Он заметил, что карман её чёрного платья оттопыривается. Носовой платок? Пистолет? Заканчивая, он сказал:
– Это была тупейшая история из всех, какие я когда-либо слышал. Колибри. Пришельцы. Виртуальная жизнь после смерти.
Дот запила «Oreo» глотком чёрного кофе.
– Это правда, – сказала она.
Майк посмотрел на неё.
– Все, что говорил тебе Клиндер – правда до последнего слова.
– Тогда почему же вы не на его стороне?
– Мы не хотим идти за Крылатым, – сказала она, усмехнувшись. – Он жулик.
– Но ты же только что сказала, что веришь во всю эту херню насчёт колибри.
– Это как со священным писанием. Мы верим, но интерпретируем это по-другому, – она улыбнулась и положила ногу на ногу. – Как тебе кофе?
Он уставился на пластиковую чашку с дымящимся напитком. Он ещё ни разу не отхлебнул его.
– Превосходно.
– Нет, серьёзно. Как он тебе нравится?
Кофеманка, подумал он. Как там называла эта маленькая французская переводчица таких людей? Тех, кто наслаждается? Снобов? «Connoisseurs» ? Он не мог вспомнить её голос.
– Хороший, – сказал он.
Она наклонилась к нему.
– Майкл. Возможно, ты думаешь, что я просто разыгрываю гостеприимную хозяйку. Это не так. Я задаю тебе серьёзный вопрос.
Ну что ж. Он отхлебнул. Он проглотил. Он посмотрел в чашку и увидел отражение своего носа и глаз в тёмной жидкости. Это никак нельзя было назвать чашкой хорошего кофе. Это была, возможно, лучшая чашка кофе из всех, что ему довелось попробовать за всю жизнь.
– Это… – он выдохнул и запнулся в поисках подходящего слова. – Это великолепно.
Дот откинулась назад и улыбнулась.
– Лучшего ты никогда не пробовал?
– Точно.
Она протянула ему «Oreo».
– Попробуй это.
Он взял его, понюхал и откусил. Вкус какао взорвался у него во рту. Печенье чудесно хрустело – оно не было ни слишком сухим, ни слишком твёрдым. Сандвич со вкусом ванили был настоящим вихрем острого удовольствия. Как если бы он первый раз в жизни пробовал мороженое. Как если бы он опять был ребёнком.
– Бове мой, – сказал он с набитым ртом.
– Нравится?
– Вошхишишельно.
– Лучше ты никогда не пробовал? Он посмотрел на неё и проглотил.
– Кто вы, ребята? Шеф-повара в гурманском клубе, подрабатывающие по ночам убийствами?
– Ты ведь не очень часто ешь в последнее время, не так ли?
Это было правдой. После джунглей он потерял аппетит. Он не мог припомнить, когда ел в последний раз. Это его немного беспокоило, но, в конце концов, еда никогда не стояла у него на первом месте.
– Нет. Почему ты спрашиваешь?
– Здесь все так же вкусно.
– Вся ваша пища? Неудивительно, что у вас так много последователей.
– Нет. Не наша пища. Вся пища. Каждый персик. Каждый хот-дог. Каждая тарелка супа. Откуси кусочек клубничного торта – ты будешь думать о нем часами.
В это было трудно поверить.
– Ты мне не веришь? – она улыбнулась. – Я вижу, ты давно не занимался сексом. Я могла бы доказать тебе, но это, пожалуй, лучше будет сделать с кем-нибудь, кто тебе нравится.
– Я здесь чего-то не понимаю.
– Здесь так со всем, – она окинула взглядом гимнастический зал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Лаборант прочистил горло и сел за стол напротив Дэниела. Он вытащил миниатюрный компьютер из кармана халата и нажал несколько кнопок.
– Рэчел?
– Рэчел Линдсей. Мой парикмахер.
– Детройт, я полагаю?
Дэниел кивнул.
Тот впечатал имя одним пальцем.
– Рэчел Линдсей. Отрицание. Умерла от рака месяц назад.
Дэниел посмотрел на человека в халате. Тот осведомился:
– Джордж?
– Джордж Адамс, – слабым голосом сказал он. – Мы вместе бежали эстафету.
Клик. Клик, клик, клик, клик, клик.
– Джордж Адамс. Самообман. Умер от передозировки наркотиков. Восемь лет назад. Они все мертвы. И все они здесь. Каждый из тех, кто умер за последние десять лет, находится здесь.
Шон открыл глаза и сказал:
– С тысяча девятьсот девяностого.
Другой добавил:
– Вот куда подевались все толпы, если вам это бросилось в глаза.
– Вы… – Дэниел прилагал все усилия, чтобы не выругаться. – Что вы тут устроили?
– Успокойся, – сказал Шон.
– Обвинение, – сказал лаборант, и Дэниелу захотелось врезать ему по лицу. – Вы, возможно, испытываете желание ударить меня.
– Заткнись!
– Гнев и насилие. Вы очень быстро продвигаетесь.
– Я ломал мебель, – признался Шон.
Лаборант подтолкнул по столу в направлении Дэниела какую-то вещь. Она скользнула по поверхности и остановилась рядом с его рукой: серебряная зажигалка «зиппо», прикреплённая скотчем к пачке «Салема».
– Добро пожаловать на борт, – сказал лаборант.
Дэниела охватило внезапное чувство невесомости. Как будто он в любой момент мог поплыть к потолку и зависнуть там, как ускользнувший на празднике воздушный шарик. Он вцепился в сына, как если бы это был его балласт. Он ощущал тепло головы Шона, его невозможно гладкую щеку. Это, должно быть – что? Ступор? То, что он знал, что именно он ощущает, не делало никакой разницы. Он не чувствовал ничего. Ни печали. Ни голода. Ни боли. Его тело потеряло все свои аппетиты и желания. Оно могло быть телом кого угодно.
Поворачивай до отказа, подумал он. Это была фраза из прошлого: техническое выражение, его употребил как-то дядюшка Луи, когда они чинили штемпелевочную машину. «Бери семь на шестнадцать и крути до отказа», – наставлял он. Вот на что это похоже. Болт, который не может держаться крепче, чем есть. Его уже не провернуть.
– Нам надо поспать, – сказал ему сын. Его голос был отдалённым – воспоминание о другом времени. Как будто он находился в другой комнате, а не у него на руках.
Спать – это звучало хорошо. Это звучало чертовски хорошо.
Дверь открылась, явив взгляду Клиндера и Такахаши, спорящих о чем-то в холле; доктор, покрытый потом, держал толстую руку на дверной ручке, его пижама сверкала блёстками, как костюмы Майкла Джексона.
– Верни его, черт вас всех подери! – говорил Клиндер. – Мы будем работать над книгой.
Получивший выговор Такахаши кивнул и скрылся из вида.
– Какая ступень? – рявкнул Клиндер, входя в комнату.
– Девятая, – отвечал лаборант.
– Великолепная работа, – Клиндер подошёл и остановился рядом с Дэниелом. Его рукава и плечи были покрыты мерцающими алмазами. – Дэниел! У меня для тебя очень хорошие новости. Я собираюсь сосчитать от пяти до одного. После этого я щёлкну пальцами, и ты проснёшься. Готов? Начали. Пять, четыре, три, два, один.
Щёлк!
Дэниел моргнул. Он заметил, что плечи Клиндера были покрыты мелкими осколками стекла.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Клиндер.
Дэниел зевнул.
– Я устал.
– Просто ты был под гипнозом. Это ускоряет стадии перехода.
– Под гипнозом?
– Совершенно верно.
– Но я все помню. – Они имели в виду дневник Майка. Те люди в зеленой комнате. Теперь он знал это. Они очень осторожно расспрашивали об этом. Почему дневник так беспокоил их? Что это за скандал, которого они так боялись? Дэниел потёр глаза и снова зевнул.
– Вы сказали что-то про «хорошие новости».
– Да, сказал, – кивнул Клиндер, садясь на край коричневого стола. Он прикурил сигарету от серебряной зажигалки «зиппо», помедлил, наслаждаясь затяжкой и паузой. Потом выпустил слова вместе с клубами дыма: – Твоя жена жива.
Как будто шарик с конфетти лопнул в его груди. Больше чем облегчение, больше чем удовольствие, больше чем радость – он и не предполагал, что может чувствовать себя так хорошо и при этом ощущать такую слабость. Или, возможно, прошло столько времени с тех пор, как он чувствовал что-то похожее на радость, что она ошеломила его, заполнив внутренний вакуум, как глоток чистого кислорода. Это была надежда. Она была недалеко!
Но как это могло быть возможно?
Клиндер сказал:
– Экстаз.
– Что? – спросил Дэниел.
– Все, что тебе нужно делать – это ждать её. Способен ли ты на это, Дэниел? Способен ли ты ждать?
Какой глупый вопрос, подумал он. Это было гораздо лучше, чем не ждать ничего. Клиндер сказал:
– Настало время представить тебя твоей матери.
КАК КРОШИТСЯ ПЕЧЕНЬЕ
У Майка было такое чувство, будто его сопровождает президентская автоколонна.
Большие чёрные «линкольны», по два в ряд. Неспешно катящиеся по дороге 101. Первый раз в жизни он ехал в «линкольне» с незарешеченными окнами. Огромный китаец по имени By, положив дробовик на заднее сиденье, попросил Майка дать ему свой пейджер.
Майк протянул.
By сжал коробочку в кулаке (пейджер хрустнул) и вышвырнул в окно.
– Добро пожаловать на борт, – сказал он.
– Куда мы едем? – спросил Майк.
– В Святое Сердце.
Святое Сердце оказалось покинутой католической школой. В нем было, должно быть, около сотни людей, все они были одеты в кладбищенски-чёрные одежды. Это было похоже на приют для людей в состоянии депрессии; обитатели передвигались с угрюмой целенаправленностью. Некоторые из них переносили оружие из одних классов в другие. В гимнастическом зале по всему пространству баскетбольной площадки были расставлены койки. В дальнем конце была оборудована сцена для собраний. В углу шла демонстрация применения стрелкового оружия. By помахал молодой женщине с длинными светлыми волосами, которая рисовала мелом на школьной доске белый контур человеческой фигуры. Она улыбнулась By и продолжила урок. Когда она потянулась, чтобы нарисовать голову, её чёрная футболка задралась, обнажая живот с ямкой пупка.
Повернувшись к классу, она спросила с мягким южным акцентом:
– Ну, кто скажет мне, где находятся три точки для чистого выстрела?
Один человек поднял руку.
– Позади уха.
Блондинка кивнула.
Пожилая женщина подняла руку.
– Да, Кей?
– В основании шеи.
Женщина кивнула. Подождала немного.
– Ну, кто ещё? – она вздохнула и сказала: – Да ну же, люди! Прямо в сердце!
Маленькая группа захихикала, в замешательстве глядя в пол.
Блондинка положила руки на бедра.
– Так, а где у нас сердце?
Пристыженные ученики прижали руки к левой стороне груди.
– Супер! – воскликнула блондинка.
Длинный худой человек сидел, читая чёрную Библию. Другой человек, в чёрной футболке, показывал нескольким женщинам, как чистить винтовку. Дот подвела Майка к большой алюминиевой кофеварке, установленной на столе, покрытом белой бумажной скатертью; рядом с ней стоял поднос с «Oreo». Она налила ему чашку, подала и посмотрела на него.
– Что такое? – спросил Майк.
– Кто учил тебя манерам?
Он понятия не имел, о чем она говорит.
– Я налила тебе чашку кофе.
– И что?
– И что в таких случаях происходит?
Странный вопрос. Майк подумал обо всех тех чашках кофе, которые ассистенты приносили из съёмочную площадку. Он потратил лишь одну горячую минуту, чтобы научить команду, какой кофе он любит. После этого они запомнили навсегда: много сливок. Без сахара. Он любит такой кофе. Черт, ему это было необходимо. Двадцать семь дублей в день. Актёр, прекрасно справлявшийся на пробах, а на площадке не способный найти своё место и читающий одну строчку вслух, а другую про себя. Облачный фронт, грозящий накрыть тенью всю площадку и отправить всю долбаную непрерывность к чертям собачьим. Представительница заказчика, посматривающая на часы, барахлящая дождевальная установка – у него было о чем подумать в день съёмок, так что он принимал как само собой разумеющееся, что кто-то берет на себя заботу о том, чтобы приготовить ему кофе.
– Что-то я тебя не пойму, – сказал Майк.
– Хм-м, – протянула Дот, наливая и себе из краника и заворачивая несколько «Oreo» в салфетку.
Взяв с собой свои чашки и печенье, они направились в угол комнаты, где стояли складные стулья. Свет проникал внутрь сквозь высокие окна, забранные частой стальной решёткой, чтоб защитить их от ударов мяча. Заглянув под сцену, он увидел нечто вроде выступа, покрытого плотной темно-бордовой материей – складные скамейки, такие же, какие были в спортзале его школы; их составляли вместе в сложенном виде, как карточки в картотечном ящике. Тяжёлый запах пота и грязных носков. В углу – списанная зенитная установка, бордовая с белым. Над сценой висели флаги – ГОРОДСКИЕ ЧЕМПИОНЫ 1987, 1988, 1989. Кто-то нарисовал на кирпичной стене распятие в современном стиле. Хипповатый Христос с аккуратно подстриженной бородкой, одеяние в виде разноцветных граней. Что-то вроде рисунков кубистов. Стигматы были нарисованы с большим вкусом.
– Почему вы выбрали это место? – спросил Майк.
– Оно используется ещё и как арсенал. Здесь почти неограниченный запас боеприпасов.
– Только не надо пытаться втирать мне очки.
– Прямо под ризницей часовни, – пожала плечами Дот. – Ты хочешь узнать, что здесь происходит?
– Конечно.
– Клиндер успел тебе что-нибудь рассказать?
Пересказывая вкратце бредовую теорию доктора, он смотрел на своё двойное отражение в её широких изогнутых очках и гадал, какого цвета у неё глаза. Он заметил, что карман её чёрного платья оттопыривается. Носовой платок? Пистолет? Заканчивая, он сказал:
– Это была тупейшая история из всех, какие я когда-либо слышал. Колибри. Пришельцы. Виртуальная жизнь после смерти.
Дот запила «Oreo» глотком чёрного кофе.
– Это правда, – сказала она.
Майк посмотрел на неё.
– Все, что говорил тебе Клиндер – правда до последнего слова.
– Тогда почему же вы не на его стороне?
– Мы не хотим идти за Крылатым, – сказала она, усмехнувшись. – Он жулик.
– Но ты же только что сказала, что веришь во всю эту херню насчёт колибри.
– Это как со священным писанием. Мы верим, но интерпретируем это по-другому, – она улыбнулась и положила ногу на ногу. – Как тебе кофе?
Он уставился на пластиковую чашку с дымящимся напитком. Он ещё ни разу не отхлебнул его.
– Превосходно.
– Нет, серьёзно. Как он тебе нравится?
Кофеманка, подумал он. Как там называла эта маленькая французская переводчица таких людей? Тех, кто наслаждается? Снобов? «Connoisseurs» ? Он не мог вспомнить её голос.
– Хороший, – сказал он.
Она наклонилась к нему.
– Майкл. Возможно, ты думаешь, что я просто разыгрываю гостеприимную хозяйку. Это не так. Я задаю тебе серьёзный вопрос.
Ну что ж. Он отхлебнул. Он проглотил. Он посмотрел в чашку и увидел отражение своего носа и глаз в тёмной жидкости. Это никак нельзя было назвать чашкой хорошего кофе. Это была, возможно, лучшая чашка кофе из всех, что ему довелось попробовать за всю жизнь.
– Это… – он выдохнул и запнулся в поисках подходящего слова. – Это великолепно.
Дот откинулась назад и улыбнулась.
– Лучшего ты никогда не пробовал?
– Точно.
Она протянула ему «Oreo».
– Попробуй это.
Он взял его, понюхал и откусил. Вкус какао взорвался у него во рту. Печенье чудесно хрустело – оно не было ни слишком сухим, ни слишком твёрдым. Сандвич со вкусом ванили был настоящим вихрем острого удовольствия. Как если бы он первый раз в жизни пробовал мороженое. Как если бы он опять был ребёнком.
– Бове мой, – сказал он с набитым ртом.
– Нравится?
– Вошхишишельно.
– Лучше ты никогда не пробовал? Он посмотрел на неё и проглотил.
– Кто вы, ребята? Шеф-повара в гурманском клубе, подрабатывающие по ночам убийствами?
– Ты ведь не очень часто ешь в последнее время, не так ли?
Это было правдой. После джунглей он потерял аппетит. Он не мог припомнить, когда ел в последний раз. Это его немного беспокоило, но, в конце концов, еда никогда не стояла у него на первом месте.
– Нет. Почему ты спрашиваешь?
– Здесь все так же вкусно.
– Вся ваша пища? Неудивительно, что у вас так много последователей.
– Нет. Не наша пища. Вся пища. Каждый персик. Каждый хот-дог. Каждая тарелка супа. Откуси кусочек клубничного торта – ты будешь думать о нем часами.
В это было трудно поверить.
– Ты мне не веришь? – она улыбнулась. – Я вижу, ты давно не занимался сексом. Я могла бы доказать тебе, но это, пожалуй, лучше будет сделать с кем-нибудь, кто тебе нравится.
– Я здесь чего-то не понимаю.
– Здесь так со всем, – она окинула взглядом гимнастический зал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45