Иначе я не смогу понять.
Птицы были удивлены.
– Ты хочешь понять?
– Да.
– Тебе не понять. – Печаль.
– Я постараюсь.
– Ты не сможешь. – Глубокая печаль. Почему они излучают печаль?
– Пожалуйста, – сказал Майк. – Помогите мне.
И он ощутил, как температура дня меняется, словно туча заслонила солнце. Ему нелегко было попросить их о помощи – довериться им. Это было последней вещью, которую ему хотелось делать. Но ему необходимо было знать, что имелась какая-то причина. Он смог бы принять это, если бы нашлась причина. Ей даже не обязательно было быть уважительной.
– Как вы называете себя? – спросил Майк, внезапно осознавая, что они не были представлены, и чувствуя запоздалое замешательство.
– У нас нет имён.
Да, верно. Хранительница говорила об этом.
– Как вы различаете друг друга?
– У нас почти такая же проблема, – сказали они своим странным, кружащимся в вихре хором. – Вы все выглядите для нас похожими. – И в этот момент Майк готов был поклясться, что вся стая подавила смешок. Ничего не было сказано, но их эмоции, казалось, пропитывали воздух.
– Что вы едите?
– То же, что и вы, – ответили они. – Звёздный свет. Звёздный свет? – подумал он. Ну да, конечно, свет
солнца. Который питает землю и море, которые питают животных и растения. Которыми питаемся мы.
– Как вы выглядите? – Едва лишь он задал этот вопрос, как почти раскаялся, ибо почувствовал укол ужаса, пережиток своей юности: расплывчатые воспоминания о пришельцах, имеющих гротескно-кошмарный облик. Склизких и снабжённых щупальцами. Рогатых и покрытых буграми.
– Потри, пожалуйста, свои глаза.
– Что?
– Только сначала прикрой веки! – настойчивое, но мягкое родительское напоминание.
Он сделал это. Закрыл глаза и потёр их костяшками пальцев, и увидел пляшущие огоньки, нейроны, возбуждающие оптический нерв, молнии и кометы, скользящие вокруг безумными петлями, как фигуристы, оставляя позади себя светящиеся следы, которые тлели и рассеивались, как…
– Светлячки! – сказал он и почувствовал, как его омыло тёплой улыбкой.
– Что-то в этом роде. Мы их называем «огненные хвосты». Они прекрасны, правда?
– Да, – сказал Майк, вспоминая летние ночи, когда они с Денни охотились за ними с консервными банками на заднем дворе.
– Мы очень красивы.
Забавно. Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил так о самом себе.
– Мы с Денни прокалывали дырки в крышке, – сказал он, чувствуя потребность объяснить своё воспоминание. – Чтобы они не умерли.390
Молчание.
– Но они все равно умирали, – признался он, вспоминая слой коричневых тел, который они находили на дне банки наутро.
– Некоторые вещи нельзя изменить.
Он окинул взглядом переливающуюся завесу колибри, струящуюся перед ним, как марокканский ковёр на ветру. Прекрасные абстрактные узоры, которые имели для кого-то какое-то значение. Не для него. Он почувствовал себя бесполезным и глупым: он был не тем человеком, который смог бы справиться с этим.
– Я могу задать вам ещё тысячу вопросов, и все равно не пойму.
– Мы очень разные, Майкл. И мы ещё только начали разговаривать.
Он вздохнул.
– Может быть, мне и не нужно понимать. Может быть, мне нужно просто услышать ваш рассказ.
– Наш рассказ?
– На что похоже – быть вами.
Он почувствовал: эта мысль взволновала их.
– Причастие. Мы можем попытаться. Но оно не будет… – пауза, словно пришельцы совещались между собой. – Мы не сможем создать точную копию. Достаточно ли, если она будет «почти» похожей?
– Что вы имеете в виду?
– Мы можем предоставить тебе аналогию. Но это будем не мы. Майкл! Мы поделимся с тобой своим ощущением. Ты должен собраться с духом.
Он устал от всеобщей уклончивости. От почти ясности.
– Просто сделайте это, – сказал он. И они сделали.
Вниз
Вниз
Боже Мой Я Падаю Вниз
Весь мир горит их крылья корежатся как целлофан на костре их прекрасная зелёная земля превратилась в пепел и золу и реки плавящейся лавы дети чьи крылья слишком слабы чтобы ловить потоки вынужденные держаться на спине своих матерей не могут вдыхать обжигающий воздух не могут удержаться падают падают вниз вниз в бушующее пламя и их крики и их ужас и ужас их матерей которые видят как они падают слышат их крики но не могут сделать ничего чтобы удержать их от падения и матери которые перестали бороться складывают свои могучие крылья на груди и кидаются в пылающую бездну один последний безнадёжный взгляд на тех кто остался в стае и затем вниз вниз в пламя пожирающее их мир О как больно терять свою свободу свой полет свой дом все горит огнём мир который всегда был прочным надёжным незыблемым о как прекратить это прекратить падение прекратить падение вниз падение вниз Вниз. Вниз. Вниз…
– … Прекратите! – взревел Майк, чуть не свалившись с дерева и оседая мешком на своей развилке.
После долгого молчания они сказали:
– Ну вот. Видишь?
Драконы, подумал он, содрогаясь. Драконы.
– Что-то в этом роде, да. Но гораздо, гораздо меньше. Майк дрожал как лист, все ещё ощущая отзвуки их
воспоминаний и дыша так глубоко, как только мог, чтобы успокоиться. Никогда в жизни он не чувствовал такой боли и такой печали. Он едва мог поверить, что это возможно. Наконец он сказал:
– Я… Я прошу прощения.
И мир, казалось, застыл. Птицы трепетали в воздухе в странном сочетании бешеного движения и ясного покоя. Это напомнило ему накрахмаленный ниспадающий складками звёздно-полосатый флаг, которым астронавты салютовали на Луне. Молчание было таким полным и глубоким, как если бы он потряс присяжных неожиданным признанием своей вины.
Нет – не шок. Он чувствовал: это благодарность. Простая, бездумная человеческая формула вежливости – извинение за что-то, чего ты не делал – ошеломила пришельцев.
– Спасибо, – сказали они.
– Что я такого сказал?
– Спасибо. Никто не просил об этом прежде.
– О, – сказал он. – Всегда к вашим услугам. – И потом подумал: никто? Неужели никто никогда не понимал их? Неужели никто не пытался? Даже Клиндер?
– Нет. Он был слишком напуган. Крылатый думал, что мы боги, которые едят ваших детей. Он думал только о контакте. Мы не могли сделать так, чтобы он понял причастие. Или даже вежливость.
– Мне очень жаль, – сказал Майк, пытаясь представить себе, насколько одинокими они себя чувствовали. И опять ощутил их шокированное, полное смысла молчание, подобное быстрому испуганному вдоху при виде чего-то ошеломляющего. – Это было так ужасно. Дети. Пламя. Падение…
– У вас есть похожая история.
– Ад.
Не поэтому ли они выбрали землю? Полет, падение и ад?
– Частично. Да. И птицы.
– С вами никогда такого не случалось? Смерть? Потеря друзей и родных. Вашей… стаи?
– И нашей матери.
– Вашей планеты?
– Да.
– И вы… хотите, чтобы никто никогда не почувствовал того, что чувствовали вы?
– ДА, – это было сказано очень громко, звук был почти оргазмический.
Следующий вопрос был самым трудным. Поскольку он означал, что ему придётся вернуться туда, куда он не хотел больше возвращаться никогда. Ни одно место за всю его жизнь не давало ему почувствовать себя таким маленьким и слабым. И для того чтобы вернуться туда, он должен был проделать нечто обратное своему фокусу со сжатием: он должен был стать больше. Майку необходимо было удержать свой самый глубокий страх, каким-то образом вместить его, не дать ему переполнить себя горем и яростью. Это было, возможно, самой отважной вещью из всех, что он когда-либо сделал.
– А Буффало? – спросил он.
Вся стая птиц, как одна, отвернулась от него, показав спины. Волна их стыда окатила его, как порыв ветра.
– Мы просим прощения. Мы не хотели причинить боль. Крылатый сказал, что он применит свой фокус с пальцем, и вы не почувствуете ничего, когда мы будем пробовать место слез. Он обещал нам, что вы ничего не вспомните.
– Я помню все, – сказал Майк, изо всех сил стараясь сдержать горечь в голосе.
– Теперь мы знаем. Тогда – не знали. Дэниел тоже все вспомнил. Но для него это оказалось легче. Нам действительно жаль, Майкл. И мы пытались возместить.
– Каким образом?
– Вот, – сказали они. Вся стая развернулась, опять зависла в воздухе и широко распростёрла крылья. Они имели в виду виртуальный мир, который создали. Все целиком. – Мы сделали это для вас двоих. Для тебя и Дэниела.
– Вы сделали это для нас?
– Да. Это то, о чем вы так просили.
– Мы просили?
– Слова. «Баррада. Никто». Мы сохранили вас. Избавили вас ото всего. Особенно от вашего завершения.
– От нашей смерти?
– Да. Поэтому мы и не давали вам ваших птиц.
– Потому что в них была заключена наша смерть?
– Да. В них заключено все. Мы не хотели, чтобы вы помнили.
После продолжительного молчания Майк сказал:
– Спасибо. Но… это дар, от которого я должен отказаться.
Он хотел бы, чтобы Денни был здесь. Денни смог бы объяснить лучше, чем он. Он нашёл бы способ сказать им, насколько это было неправильно. Он был учитель. Он мог объяснить что угодно кому угодно. Даже ребёнку.
– А вы не хотите что-нибудь спросить? – проговорил он, чувствуя их неприкрытое любопытство.
Повисла пауза. Потом – нерешительный ответ.
– У нас множество вопросов. Вы гораздо более странные существа, чем все, каких мы встречали. Да… (видимо, последовала молчаливая дискуссия). Да. У нас есть два вопроса, которые мы давно хотим задать. Пожалуйста, если тебе не трудно. Мы были бы очень признательны.
– Палите! – сказал Майк. – Я хотел сказать – давайте, – и, помолчав минуту: – Как только будете готовы.
Трудно, если не невозможно описать воздействие, которое эти два вопроса оказали на Майка. Поистине колибри уже не шокировали его. Он понемногу привык к их необычности; он даже добился удовлетворительного соглашения с их телепатией, приспособившись к тому, что их мысли звенели внутри него, словно он слушал песни и одновременно пропевал их в собственном мозгу. К тому, как впечатления и образы проникали в его дознание, словно бы осмотическим путём: факты, которые выглядели странно знакомыми, но источника которых он не мог проследить. Но к последнему он не 6ыл подготовлен. Птицы спросили:
– Почему мы здесь? Что от нас требуется?
Простые вопросы. Детские вопросы. Вопросы, которые задавал в своей жизни каждый, в той или иной форме. И Майк почувствовал боль, осознав, что они были в точности такими же, как он. Застрявшими в мире, не имея ответов. Они овладели энтропией, собрали безграничные запасы знания, пересекли эоны времени и океаны пространства, пронеслись сквозь галактики и переплыли широкие коридоры пустоты. Он видел стаю внутренним взором – сияющее трубообразное облако вспыхивающих огоньков, изгибающееся и свивающееся в кольца в темноте, как прядь магической верёвки – питающуюся светом, преобразующую его и выпускающую через свои сияющие хвосты; они искали всю жизнь – чего? Чего? У них не было ключа.
– Мы не хотели причинить боль.
– Я знаю, – сказал он, прикрывая глаза одной рукой и отметая их извинения другой. – Я действительно хотел бы помочь вам, детки, но – ах, черт… – он коротко, угрюмо рассмеялся. – По правде сказать, вы спрашиваете не того парня. Я обычно все улаживаю по ходу дела.
– Мы тоже, – сказали они.
Детки. Он назвал их «детки».
И тут Майк понял, что колибри были детьми. Они были маленькими по какому-то признаку, который он и не надеялся уловить. Он знал это. Он представил себе, что они все сидят вместе около уютного костра. Окружённые ночью, полной звёзд. Ожидающие, чтобы он рассказал им сказку на ночь. Он не делал этого много лет.
– Послушайте меня, – сказал Майк. – Пожалуйста.
И он рассказал им историю, которую ему нелегко было рассказать.
И Майк рассказал свою историю таким же образом, каким они поблагодарили его, когда он закончил: без слов. И все птицы улетели, кроме одной. И он снова был там, откуда начал. Взрослый человек, у которого не было ответов, сидел на дереве, с листвой которого играл ветер, и глядел, как белые облака медленно скользят в совершённой голубизне августовского дня. Хранительницы нигде не было видно. Должно быть, она ушла в дом.
Майк кинул последний взгляд. Этот мир, который они создали, был совершённым. Именно поэтому он был так ужасен. Он должен был им это показать.
Она была целиком визуальной – его история. В конце концов, это была его профессия – делать фильмы. И он использовал своё видение, чтобы показать им кусочек прошлого, который преследовал его всю жизнь. Который он никогда не забывал. Без слов. Только картинки.
Вот что он им показал.
Денни и он в постели.
Жаркая летняя ночь.
Они лежат на потных простынях.
Обнажённые. Рядом.
И ласкают члены друг друга.
Удовольствие. Возбуждение. Детская игра. Любопытство. Запахи. Тёплый и твёрдый. И звуки. Потом – чувство стыда. Они никогда не говорили об этом. Не могли. Много лет спустя Денни спросил его, помнит ли он то лето, когда они нашли в ручье рыбу и держали её в бочке. Сосунка. Это был их код.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Птицы были удивлены.
– Ты хочешь понять?
– Да.
– Тебе не понять. – Печаль.
– Я постараюсь.
– Ты не сможешь. – Глубокая печаль. Почему они излучают печаль?
– Пожалуйста, – сказал Майк. – Помогите мне.
И он ощутил, как температура дня меняется, словно туча заслонила солнце. Ему нелегко было попросить их о помощи – довериться им. Это было последней вещью, которую ему хотелось делать. Но ему необходимо было знать, что имелась какая-то причина. Он смог бы принять это, если бы нашлась причина. Ей даже не обязательно было быть уважительной.
– Как вы называете себя? – спросил Майк, внезапно осознавая, что они не были представлены, и чувствуя запоздалое замешательство.
– У нас нет имён.
Да, верно. Хранительница говорила об этом.
– Как вы различаете друг друга?
– У нас почти такая же проблема, – сказали они своим странным, кружащимся в вихре хором. – Вы все выглядите для нас похожими. – И в этот момент Майк готов был поклясться, что вся стая подавила смешок. Ничего не было сказано, но их эмоции, казалось, пропитывали воздух.
– Что вы едите?
– То же, что и вы, – ответили они. – Звёздный свет. Звёздный свет? – подумал он. Ну да, конечно, свет
солнца. Который питает землю и море, которые питают животных и растения. Которыми питаемся мы.
– Как вы выглядите? – Едва лишь он задал этот вопрос, как почти раскаялся, ибо почувствовал укол ужаса, пережиток своей юности: расплывчатые воспоминания о пришельцах, имеющих гротескно-кошмарный облик. Склизких и снабжённых щупальцами. Рогатых и покрытых буграми.
– Потри, пожалуйста, свои глаза.
– Что?
– Только сначала прикрой веки! – настойчивое, но мягкое родительское напоминание.
Он сделал это. Закрыл глаза и потёр их костяшками пальцев, и увидел пляшущие огоньки, нейроны, возбуждающие оптический нерв, молнии и кометы, скользящие вокруг безумными петлями, как фигуристы, оставляя позади себя светящиеся следы, которые тлели и рассеивались, как…
– Светлячки! – сказал он и почувствовал, как его омыло тёплой улыбкой.
– Что-то в этом роде. Мы их называем «огненные хвосты». Они прекрасны, правда?
– Да, – сказал Майк, вспоминая летние ночи, когда они с Денни охотились за ними с консервными банками на заднем дворе.
– Мы очень красивы.
Забавно. Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил так о самом себе.
– Мы с Денни прокалывали дырки в крышке, – сказал он, чувствуя потребность объяснить своё воспоминание. – Чтобы они не умерли.390
Молчание.
– Но они все равно умирали, – признался он, вспоминая слой коричневых тел, который они находили на дне банки наутро.
– Некоторые вещи нельзя изменить.
Он окинул взглядом переливающуюся завесу колибри, струящуюся перед ним, как марокканский ковёр на ветру. Прекрасные абстрактные узоры, которые имели для кого-то какое-то значение. Не для него. Он почувствовал себя бесполезным и глупым: он был не тем человеком, который смог бы справиться с этим.
– Я могу задать вам ещё тысячу вопросов, и все равно не пойму.
– Мы очень разные, Майкл. И мы ещё только начали разговаривать.
Он вздохнул.
– Может быть, мне и не нужно понимать. Может быть, мне нужно просто услышать ваш рассказ.
– Наш рассказ?
– На что похоже – быть вами.
Он почувствовал: эта мысль взволновала их.
– Причастие. Мы можем попытаться. Но оно не будет… – пауза, словно пришельцы совещались между собой. – Мы не сможем создать точную копию. Достаточно ли, если она будет «почти» похожей?
– Что вы имеете в виду?
– Мы можем предоставить тебе аналогию. Но это будем не мы. Майкл! Мы поделимся с тобой своим ощущением. Ты должен собраться с духом.
Он устал от всеобщей уклончивости. От почти ясности.
– Просто сделайте это, – сказал он. И они сделали.
Вниз
Вниз
Боже Мой Я Падаю Вниз
Весь мир горит их крылья корежатся как целлофан на костре их прекрасная зелёная земля превратилась в пепел и золу и реки плавящейся лавы дети чьи крылья слишком слабы чтобы ловить потоки вынужденные держаться на спине своих матерей не могут вдыхать обжигающий воздух не могут удержаться падают падают вниз вниз в бушующее пламя и их крики и их ужас и ужас их матерей которые видят как они падают слышат их крики но не могут сделать ничего чтобы удержать их от падения и матери которые перестали бороться складывают свои могучие крылья на груди и кидаются в пылающую бездну один последний безнадёжный взгляд на тех кто остался в стае и затем вниз вниз в пламя пожирающее их мир О как больно терять свою свободу свой полет свой дом все горит огнём мир который всегда был прочным надёжным незыблемым о как прекратить это прекратить падение прекратить падение вниз падение вниз Вниз. Вниз. Вниз…
– … Прекратите! – взревел Майк, чуть не свалившись с дерева и оседая мешком на своей развилке.
После долгого молчания они сказали:
– Ну вот. Видишь?
Драконы, подумал он, содрогаясь. Драконы.
– Что-то в этом роде, да. Но гораздо, гораздо меньше. Майк дрожал как лист, все ещё ощущая отзвуки их
воспоминаний и дыша так глубоко, как только мог, чтобы успокоиться. Никогда в жизни он не чувствовал такой боли и такой печали. Он едва мог поверить, что это возможно. Наконец он сказал:
– Я… Я прошу прощения.
И мир, казалось, застыл. Птицы трепетали в воздухе в странном сочетании бешеного движения и ясного покоя. Это напомнило ему накрахмаленный ниспадающий складками звёздно-полосатый флаг, которым астронавты салютовали на Луне. Молчание было таким полным и глубоким, как если бы он потряс присяжных неожиданным признанием своей вины.
Нет – не шок. Он чувствовал: это благодарность. Простая, бездумная человеческая формула вежливости – извинение за что-то, чего ты не делал – ошеломила пришельцев.
– Спасибо, – сказали они.
– Что я такого сказал?
– Спасибо. Никто не просил об этом прежде.
– О, – сказал он. – Всегда к вашим услугам. – И потом подумал: никто? Неужели никто никогда не понимал их? Неужели никто не пытался? Даже Клиндер?
– Нет. Он был слишком напуган. Крылатый думал, что мы боги, которые едят ваших детей. Он думал только о контакте. Мы не могли сделать так, чтобы он понял причастие. Или даже вежливость.
– Мне очень жаль, – сказал Майк, пытаясь представить себе, насколько одинокими они себя чувствовали. И опять ощутил их шокированное, полное смысла молчание, подобное быстрому испуганному вдоху при виде чего-то ошеломляющего. – Это было так ужасно. Дети. Пламя. Падение…
– У вас есть похожая история.
– Ад.
Не поэтому ли они выбрали землю? Полет, падение и ад?
– Частично. Да. И птицы.
– С вами никогда такого не случалось? Смерть? Потеря друзей и родных. Вашей… стаи?
– И нашей матери.
– Вашей планеты?
– Да.
– И вы… хотите, чтобы никто никогда не почувствовал того, что чувствовали вы?
– ДА, – это было сказано очень громко, звук был почти оргазмический.
Следующий вопрос был самым трудным. Поскольку он означал, что ему придётся вернуться туда, куда он не хотел больше возвращаться никогда. Ни одно место за всю его жизнь не давало ему почувствовать себя таким маленьким и слабым. И для того чтобы вернуться туда, он должен был проделать нечто обратное своему фокусу со сжатием: он должен был стать больше. Майку необходимо было удержать свой самый глубокий страх, каким-то образом вместить его, не дать ему переполнить себя горем и яростью. Это было, возможно, самой отважной вещью из всех, что он когда-либо сделал.
– А Буффало? – спросил он.
Вся стая птиц, как одна, отвернулась от него, показав спины. Волна их стыда окатила его, как порыв ветра.
– Мы просим прощения. Мы не хотели причинить боль. Крылатый сказал, что он применит свой фокус с пальцем, и вы не почувствуете ничего, когда мы будем пробовать место слез. Он обещал нам, что вы ничего не вспомните.
– Я помню все, – сказал Майк, изо всех сил стараясь сдержать горечь в голосе.
– Теперь мы знаем. Тогда – не знали. Дэниел тоже все вспомнил. Но для него это оказалось легче. Нам действительно жаль, Майкл. И мы пытались возместить.
– Каким образом?
– Вот, – сказали они. Вся стая развернулась, опять зависла в воздухе и широко распростёрла крылья. Они имели в виду виртуальный мир, который создали. Все целиком. – Мы сделали это для вас двоих. Для тебя и Дэниела.
– Вы сделали это для нас?
– Да. Это то, о чем вы так просили.
– Мы просили?
– Слова. «Баррада. Никто». Мы сохранили вас. Избавили вас ото всего. Особенно от вашего завершения.
– От нашей смерти?
– Да. Поэтому мы и не давали вам ваших птиц.
– Потому что в них была заключена наша смерть?
– Да. В них заключено все. Мы не хотели, чтобы вы помнили.
После продолжительного молчания Майк сказал:
– Спасибо. Но… это дар, от которого я должен отказаться.
Он хотел бы, чтобы Денни был здесь. Денни смог бы объяснить лучше, чем он. Он нашёл бы способ сказать им, насколько это было неправильно. Он был учитель. Он мог объяснить что угодно кому угодно. Даже ребёнку.
– А вы не хотите что-нибудь спросить? – проговорил он, чувствуя их неприкрытое любопытство.
Повисла пауза. Потом – нерешительный ответ.
– У нас множество вопросов. Вы гораздо более странные существа, чем все, каких мы встречали. Да… (видимо, последовала молчаливая дискуссия). Да. У нас есть два вопроса, которые мы давно хотим задать. Пожалуйста, если тебе не трудно. Мы были бы очень признательны.
– Палите! – сказал Майк. – Я хотел сказать – давайте, – и, помолчав минуту: – Как только будете готовы.
Трудно, если не невозможно описать воздействие, которое эти два вопроса оказали на Майка. Поистине колибри уже не шокировали его. Он понемногу привык к их необычности; он даже добился удовлетворительного соглашения с их телепатией, приспособившись к тому, что их мысли звенели внутри него, словно он слушал песни и одновременно пропевал их в собственном мозгу. К тому, как впечатления и образы проникали в его дознание, словно бы осмотическим путём: факты, которые выглядели странно знакомыми, но источника которых он не мог проследить. Но к последнему он не 6ыл подготовлен. Птицы спросили:
– Почему мы здесь? Что от нас требуется?
Простые вопросы. Детские вопросы. Вопросы, которые задавал в своей жизни каждый, в той или иной форме. И Майк почувствовал боль, осознав, что они были в точности такими же, как он. Застрявшими в мире, не имея ответов. Они овладели энтропией, собрали безграничные запасы знания, пересекли эоны времени и океаны пространства, пронеслись сквозь галактики и переплыли широкие коридоры пустоты. Он видел стаю внутренним взором – сияющее трубообразное облако вспыхивающих огоньков, изгибающееся и свивающееся в кольца в темноте, как прядь магической верёвки – питающуюся светом, преобразующую его и выпускающую через свои сияющие хвосты; они искали всю жизнь – чего? Чего? У них не было ключа.
– Мы не хотели причинить боль.
– Я знаю, – сказал он, прикрывая глаза одной рукой и отметая их извинения другой. – Я действительно хотел бы помочь вам, детки, но – ах, черт… – он коротко, угрюмо рассмеялся. – По правде сказать, вы спрашиваете не того парня. Я обычно все улаживаю по ходу дела.
– Мы тоже, – сказали они.
Детки. Он назвал их «детки».
И тут Майк понял, что колибри были детьми. Они были маленькими по какому-то признаку, который он и не надеялся уловить. Он знал это. Он представил себе, что они все сидят вместе около уютного костра. Окружённые ночью, полной звёзд. Ожидающие, чтобы он рассказал им сказку на ночь. Он не делал этого много лет.
– Послушайте меня, – сказал Майк. – Пожалуйста.
И он рассказал им историю, которую ему нелегко было рассказать.
И Майк рассказал свою историю таким же образом, каким они поблагодарили его, когда он закончил: без слов. И все птицы улетели, кроме одной. И он снова был там, откуда начал. Взрослый человек, у которого не было ответов, сидел на дереве, с листвой которого играл ветер, и глядел, как белые облака медленно скользят в совершённой голубизне августовского дня. Хранительницы нигде не было видно. Должно быть, она ушла в дом.
Майк кинул последний взгляд. Этот мир, который они создали, был совершённым. Именно поэтому он был так ужасен. Он должен был им это показать.
Она была целиком визуальной – его история. В конце концов, это была его профессия – делать фильмы. И он использовал своё видение, чтобы показать им кусочек прошлого, который преследовал его всю жизнь. Который он никогда не забывал. Без слов. Только картинки.
Вот что он им показал.
Денни и он в постели.
Жаркая летняя ночь.
Они лежат на потных простынях.
Обнажённые. Рядом.
И ласкают члены друг друга.
Удовольствие. Возбуждение. Детская игра. Любопытство. Запахи. Тёплый и твёрдый. И звуки. Потом – чувство стыда. Они никогда не говорили об этом. Не могли. Много лет спустя Денни спросил его, помнит ли он то лето, когда они нашли в ручье рыбу и держали её в бочке. Сосунка. Это был их код.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45