– Трясло. Несло. Коромысло. Успокойся, Майкл. Обещаю тебе: это будет ровно настолько больно, насколько ты этому позволишь.
– Этот подонок укусил меня!
– Я позволяю ему попробовать свои силы время от времени. Тебе полегчало?
– Нет, – ответил он. – Ты вроде бы говорила, что он ручной.
– Я никогда не говорила, что он ручной, – захихикала она. – Я сказала, что он хорошо воспитан, – Хранительница подошла к раковине и включила воду. – Откуда взялась идея о страдании в качестве очищения? Из чувства вины? Из желания ублаготворить боль? Чтобы придать страданию оттенок справедливости? Смысла? Это придумала не я, уверяю тебя.
Она вытащила из раковины влажное красное полотенце.
– Держи руку, – сказала она, промакивая его рану. – Ты думаешь, Богу есть дело до того, кто с кем спит? Ты вообще имеешь представление, о том, сколько организмов трахает друг друга каждую миллисекунду? – она приложила к его запястью чистый лейкопластырь. Было такое чувство, словно Себастьян оставил один из клыков у него под кожей, как сломанный кончик карандаша.
– Что? – сказала Хранительница. – Она не нашла лучшего занятия, чем вести счёт?
Она? – подумал Майк.
Она улыбнулась.
– Чего ты ждал? Чарлтона Хестона? Горящий куст? – Хранительница подложила ладонь ему под подбородок и внимательно изучала его лицо. Её запах был почти съедобным. – Чего ты хочешь, Майкл?
Он поразмыслил. Вопрос был самым обычным, но напряжение, с которым она спросила, было ему внове. Он чувствовал, что это важно.
– Последний шанс, – уговаривала она.
– Я хочу Денни, – он сам удивился. Он никак не ожидал, что ответ будет таким.
– Он мёртв, милый, – сказала она мягко, убирая свою руку. – Смерть – это насовсем.
– Из всего, что у меня когда-нибудь было, он был самым близким… – Майк не смог закончить.
Она смогла.
– … К понятию дома. Да. То есть… то, что ты на самом деле хочешь сказать – ты хочешь домой.
– Да.
– Что ж, это моя специальность, – сказала она. – Скажи это, дорогой.
Он взглянул ей в глаза и с изумлением обнаружил, что она была на самом деле очень красивой женщиной. Ему хотелось заключить её в объятия. Неважно, что она была не в его вкусе. Он мог бы пойти с ней в постель в любую минуту.
– Домой, – сказал он. – Я хочу домой.
– Ещё раз, – она мелодично выделила второй слог.
– Я хочу домой.
– И ещё раз.
– Я хочу домой. Пожалуйста.
– Вот видишь? Все, что требуется – это вежливо попросить. Возможно, тебе стоит теперь прочесть письмо.
– Какое письмо?
– Которое лежит у тебя в бумажнике.
Он посмотрел в пол.
– Я знаю его наизусть.
– Нет, милый. Другое письмо.
Как она могла знать об этом? Завёрнутое в письмо Джулии, в его бумажнике лежало ещё одно письмо, которое она присовокупила к своему прощальному привету. Тонкий гладкий листок голубоватой почтовой бумаги, заляпанный чёрными чернилами – каракулями Денни. Последняя капля. Возможно, именно из-за этого письма они и расстались. Майк прочёл его только один раз – когда получил. И никогда не перечитывал. Но, впрочем, и не выкинул. Он просто больше не открывал его. Это было слишком больно.
ДРУГОЕ ПИСЬМО
4 января 1991

Дорогая!
Кое-что из того, что ты недавно сказала, не даёт мне покоя. И вот я решил написать тебе об этом. Я знаю, что недостаточно часто это делаю. Так же, как недостаточно часто говорю тебе, как я тебя люблю. Ты просто скажешь, что не заслуживаешь этого. И честно говоря, моя милая, я устал слышать это. Когда-нибудь, надеюсь, ты поймёшь.
Ты скажешь, что я наивен. Но на самом деле это не так. Ты всегда говоришь, что я не способен ожидать от других плохого. Но я знаю, каковы могут быть люди. То, что это застаёт меня врасплох, ещё не значит, что я не могу с этим справиться. И ты должна знать, что независимо от того, что ты сделала в прошлом, независимо от того, сколько раз ты причиняла мне боль (мы оба причиняем боль друг другу – это не ново. В этом и состоит брак: причинять друг другу боль, прощать друг друга и двигаться дальше. Какой я мудрый, правда?) – независимо от всего – я люблю тебя.
Некоторые люди обладают способностью выбирать, кого им любить. Я не принадлежу к их числу. Я влюбляюсь и продолжаю любить, и, как высеченный щенок, снова и снова возвращаюсь, чтобы получить ещё. Я не заслуживаю благодаря этому большего доверия. Это не значит, что я обладаю какой-то исключительно развитой добродетелью. У меня нет никакого выбора – кого и как мне любить; это происходит само по себе.
Надеюсь, что выразился достаточно ясно. Ты связалась с человеком, который будет любить тебя, пока не настанет твой смертный час. Ты мне к тому же ещё и нравишься, но об этом – в отдельном письме.
Пишу тебе в перерыве между занятиями. Как обычно, меня ждут груды работ, которые нужно править. Сегодня утром два заседания комитета – это ужасно. Эти вечные дрязги, политиканство, уловки и манёвры, чтобы взять верх над другими. Существуют ли на свете ещё счастливые преподаватели английской литературы? Я единственный, кого я знаю. Снаружи, перед входом, толпятся студенты, сгибаясь под холодным ветром. Погода жестокая. В такие дни я удивляюсь, зачем мы живём в Мичигане. Но это мне тоже нравится. И я люблю свою работу. И молодые умы, с которыми я соприкасаюсь. Это действительно большая честь. Утренний свет – ясный и золотой, в моем кабинете уютно, но если подвинуться вплотную к окну, можно почувствовать, как холод пытается пробраться внутрь.
Как бы то ни было, причина, по которой я пишу все это – в странных словах, которые ты сказала недавно и которые я не могу выбросить из головы. «Больше не существует героев. Вместо них теперь звезды».
Странных, потому что это прозвучало так, словно ты цитировала моего брата.
А Майк никогда не говорил мне этого.
Что ж, вот что я хочу сказать тебе: я думаю, что ты не права. Я думаю, что ты цинично усваиваешь ценности наших СМИ, делая вид, что отвергаешь их. Мир стал меньше. Больше нет секретов. Каждый день газеты приносят нам новые разоблачения наших лидеров и знаменитостей: этот баскетболист – героинщик, этот политик увлекается сексом по телефону; и через какое-то время ты начинаешь верить, что все – сплошной обман. Все просто напускают на себя вид, а на самом-то деле, внутри, они жулики, лицемеры, грязные личности. Не герои.
Я более чем не согласен.
Герои не исчезли. Они просто стали меньше.
И ещё я думаю, что героизм переоценивают. Ты говорила, что требуется героическое мужество, когда думаешь о тех действительно ужасных потрясениях и трагедиях, которые случаются каждый день, от геноцида до несчастных случаев. Мир, говоришь ты, это место, в которое было бы преступлением принести ребёнка. Это просто отговорка. Я не имею в виду наши разногласия насчёт детей. Да, я всегда хотел сына, но об этом в другом письме. Со временем мы решим этот вопрос. Здесь нет спешки. Я имею в виду вот что: это, конечно, очень хорошо и здорово – занимать позицию гневного разочарования и сочувствовать тысячам незнакомых людей, которым ты ничем не можешь помочь. Но все, чего ты добиваешься – того, что это повергает тебя в уныние или заставляет чувствовать превосходство. Или оправдывает твою пассивность. Как я и сказал: это просто отговорка.
Вот что я думаю. То, что нам требуется в этой жестокой и ужасающей реальности, это не героическая доблесть – как часто нам выпадает такой шанс? То, что требуется – это героическая вежливость. Персональная ответственность за мир, в котором мы лжём, в котором мы убиваем, в котором мы проклинаем, и унижаем, и сплетничаем, и обманываем. За мир, который мы создаём. Я не верю, что это происходит само по себе. Мы ответственны за это. Это происходит благодаря нам. И я всем сердцем уверен, что нижняя граница должна быть даже меньше, чем доброта. Вежливость. Вежливость смазывает и питает наше общество, пропитывает и изменяет мир от середины к краям. Я не думаю, что Майк когда-либо это понимал.
И тем не менее что нас восхищает? Кинозвезды, которые пинают друг друга в задницу. Резкие отповеди и рассчитанный на публику сарказм. Храбрые солдаты, уничтожающие пятерых врагов одной гранатой и выносящие раненого товарища с поля боя. Спортсмены, которые могут прыгнуть выше, чем кто-либо другой – налететь, врезать, лягнуть, завалить и заблокировать. Нас восхищает насилие. Думаю, это много говорит о том, насколько бессильными мы себя чувствуем – то, насколько мы чтим мускулы и выносливость.
Но насилие, несмотря на то что мы видим в новостях, – это исключение. Будь это иначе, оно не было бы в новостях. Мне кажется, что большую часть жизни составляют маленькие мгновения, крошечные бездумные привычные добродетели, делающие её выносимой, делающие возможной всю цивилизацию – а совсем не экстраординарные события, попадающие в заголовки. Большая часть людей – хорошие люди. Если бы это было не так, жизнь была бы хаосом.
Не далее чем сегодня – у меня было плохое настроение, по обычным причинам, и вот совершенно незнакомая девушка подходит ко мне в аптеке и говорит: «Вы уронили вот это». Девочка-подросток, с этим варварским кольцом в носу, чёрными ногтями и чёрной помадой на губах – думаю, они готовы на что угодно, лишь бы шокировать родителей – и если не заглядывать под эту пугающую маскировку, то никогда не увидишь в ней милого, хорошо воспитанного ребёнка. Она небрежно вручила мне пакет лейкопластыря, который я выронил. Она даже не улыбнулась мне, когда я поблагодарил её – просто кивнула и пошла своей дорогой. Вот посмотри – мне это кажется чем-то особенным. Её никто не заставлял делать это. Пятнадцать секунд, чтобы сделать жизнь незнакомого человека немного легче. Кто научил её этому? Наверняка не газеты.
Ты говоришь, что не можешь верить никому. Ты говоришь, что мир – это ужасное место. Что ж, возможно. Но для меня это место становится лучше, когда я знаю, что в нем разгуливает эта темноволосая девочка, совершая жесты вежливости, которые никогда не попадут в шестичасовые новости. В этом моя надежда. Я верю, что эти маленькие поступки – то, что мы делаем, говорим и даже думаем, эти крошечные случайные чудеса милосердия и доброты – и составляют разницу между воплощённым адом и чем-то другим – не назову это раем. Я никогда не верил в рай. Но всегда верил в тебя.
Люблю тебя,
Д.

Каким-то образом за те годы, что это письмо путешествовало в сложенном виде в его бумажнике во внутреннем кармане, оно стало чем-то иным. Словно Майк никогда не читал его прежде. Чернила и голубая бумага сияли в его руках, словно слайд, поднесённый к свечке. Как он мог не заметить? Теперь это было для него очевидно.
Денни говорил о них. О нем и Джулии.
Он не был наивным.
Он подозревал. Он прощал её. Вещь, которую Майк никогда не смог бы сделать.
Видимо, в этот момент слезы прорвались наружу. Майк плакал долго.
Успокоившись, он почувствовал дыхание Хранительницы на своём плече.
– Время для знахарей, – сказала она.
КОНТАКТ
– Выше, – сказала Хранительница, стоя внизу; её лицо, поднятое вверх, улыбалось ему сквозь сучья и зеленую кленовую листву.
Майк взобрался на следующую ветку высокого тёмного дерева; отсюда она выглядела как кукла, бродящая по своему разросшемуся саду, нюхая красные цветы столетника, осторожно переступая через многочисленные тела мёртвых птиц, подбирая их одно за другим и складывая в свою соломенную корзинку.
– Если я переломаю себе ноги, виновата будешь ты. Он услышал внизу её смешок.
Он не занимался этим уже бог знает сколько лет. И сейчас вспомнил радость и страх, когда забираешься на дерево: покалывающее знание тела о том, что лишь одно неверное движение отделяет тебя от падения. Он вспомнил, как Денни всегда стоял в безопасности на земле, глядя на него снизу, позволяя старшему брату встретить то, что его ждёт.
– Помни, Майкл, – позвала она. – Будь вежлив. Лишь позднее Майк понял, что это были последние слова, сказанные ему Хранительницей.
Он теперь находился выше крыш, и перед ним открывался великолепный вид. Тонкие облачка в голубом небе.
Зеленые крыши тихого соседнего дома, купающиеся в солнечном свете. Чёрная птичья стая поодаль, беспорядочно клубящаяся, приближаясь к нему. Он нашёл удобную развилку и оседлал её. И тут же ощутил то детское волнение, когда находишь идеальное укромное место – надёжное и отделённое от всего остального мира, плывущего где-то внизу. Листья шептали, ветви качались. У клёна был свой собственный ритм, он был подвластен более лёгким, более близким к поверхности течениям, чем глубины внизу. Насколько по-другому выглядел мир отсюда, сверху. Такой тихий и мирный. Словно ты летишь.
Должно быть, так чувствуют птицы.
И стоило ему об этом подумать, как они уже были здесь. Дерево окружил рой порхающих радужных струй, мерцающее облако конфетти, мелькающее сквозь листву. Такое можно увидеть только в диснеевском фильме – подобное богатство цвета и движения. Их невидимые крылышки создавали в воздухе тысячи маленьких вихрей, заставлявших трепетать листья и мягкими каскадами обрушивавшихся на его лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45