Что дальше? – казалось, спрашивали их тела. Что теперь? Леденящие заключительные подробности их последних минут ещё неопровержимо вскипали в крови; оставался лишь один невозможный факт: каким-то образом они выжили.
Некоторое время они едва помнили о том, чтобы дышать.
И тем не менее они молчали. Возможно, они считали, что все ещё видят сон. Возможно, это было что-то наподобие той опаски, с которой просыпаешься рядом с незнакомым человеком после того, как всю ночь занимался любовью – опыт подобного рода был только у одного из них. Или то была отчуждённость более редкого свойства: когда ты обнаруживаешь, что человек, которого ты, как тебе казалось, хорошо знал, на самом деле – совсем другой человек. Возможно, это просто было связано с тем, что никто по-настоящему не готовится: происходящее было импровизацией в чистом виде. Или, возможно, они знали, что приближается последний и самый важный разговор в их жизни, и при этом не знали, с чего начать.
Неуверенный голос спросил:
– Денни?
Пианино сыграло ещё несколько тактов. Дэниел не станет называть его по имени. Он не даст ему этого.
Майк посмотрел на брата.
– Прости меня.
– Иди на хуй.
– Хорошо.
– Иди на хуй! Помолчав, Майк сказал:
– Ты не должен материться. Это неприлично. Дэниел сел и повернулся к брату.
– Ты думаешь, что это смешно? Ты, мудак! Придурок ебаный! Ты хуев, хуев, хуев… ! – Он не смог найти достаточно непристойностей, способных выразить то, что чувствовал, сдался и опять лёг на спину.
Ш-ш-ш, казалось, говорил ветер в пшенице. Лицо Дэниела исказилось, когда он задал единственный вопрос, который у него оставался:
– Почему?
Майк не мог долго смотреть в это лицо. Он закрыл глаза и подумал: об этом говорили колибри. «Почему? Этот вопрос всегда возникает». Он чувствовал, что должен дать что-то Денни. Он не мог оставить его с этим вопросом. Должен был найтись какой-то способ объясниться. Но как?
Майк заметил, что его кулак лежит над сердцем, но вместо сердцебиения он ощущал рукой мягкий комок. Он сел и разогнул пальцы. У колибри на шее был алый эскотский галстук. Его колибри. Как там сказал Клиндер? «Это я». Может быть, это было то, что нужно. Может быть, он должен показать Денни свою историю, как он показывал птицам. Возможно, тогда тот поймёт. Он вспомнил, как дотронулся до колибри какой-то женщины в раздевалке. Как ощутил её смерть. Он подумал: интересно, что ещё я смог бы узнать, если бы не отпустил её. Если бы стерпел. И дождался бы, пока на меня обрушится вся её история. Может быть, это было то, что нужно Денни: вся история.
Майк протянул зеленую птицу своему брату.
– Я покажу тебе свою, если ты покажешь мне свою.
Птица Дэниела была у него в кулаке. Он заметил, что это не та птица, которую дал ему Дуайт. Её грудка оказалась пурпурной. Хотел ли он на самом деле, чтобы Майк узнал все его секреты? Заслуживал ли он этого? После того, что сделал? Почему он должен оказывать ему одолжение? Почему? Вот в чем вопрос.
Подожди-ка секунду. Подожди…
Какая-то мысль трепетала на краю его сознания. Вот она встала прямо перед ним, и Дэниел понял. Майк не знал. Что там говорил Клиндер? «Майк не знает обо мне». И Майк не знал о Шоне. Если бы знал, то не смог бы убить его. И ещё Дэниел не забыл того, что птицы сказали Дуайту. «Ты должен вспомнить. Они с радостью избавили бы тебя от этого». Они имели в виду, что вспоминать свою смерть будет больно. И так оно и было. Особенно последние слова Джулии.
В течение долгой паузы Дэниел обдумывал самую жестокую из всех вещей, которые когда-либо делал.
– Чему ты улыбаешься? – спросил Майк.
Дэниел протянул свою птицу.
– Ты уверен?
Майк кивнул. Они обменялись.
Воспоминания заполнили их в тот же миг, затопляя подобно приливу. Целая жизнь смеха, страха, боли, радости, разочарования, надежды, потерь – без удобной для восприятия хронологии, без поблажек в виде усталости и ожидания, сна и отвлечения внимания. Они поглотили память друг друга со скоростью света, в таком темпе, какой смогло бы оценить лишь существо, живущее в водовороте осознанности, где все предметы постоянно расплываются в смутное пятно. Они получили переживание, а затем они переживали это переживание – как отзвук долгого падения, ощущая вопль, который не было времени превратить в звук; удивляясь, как кто-либо мог вынести эту удивительную вещь, называемую жизнью. Путешествие оставило их бездыханными и растёкшимися; и наиболее яркие факты все ещё оставались в их мозгу, как искры, летящие за фейерверком: вспышки боли, в основном относящиеся к женщине, которую они любили, занимающейся любовью со знакомым незнакомцем, с кем-то другим, отличным от них. Их тела вздрагивали и корчились; их рты издавали звуки, которых никогда не знали прежде. И они обнаружили, что существует определённая безопасность в том, чтобы иметь своё личное «я», которое, будучи раз уничтожено, уже не вернётся к прежней форме. Им больше не нужно было гадать, или притворяться, или извиняться. Они знали. Кто они такие. Как они жили. Как они умерли. Каким-то образом вторая порция была даже хуже, чем воспоминание о собственной смерти.
– Господи, – сказал Дэниел.
– Боже, – сказал Майк.
Последовало долгое молчание; оно могло быть минутой или часом. Никто не считал. Пианино перестало играть, и бледная пшеница стояла тихо, словно из мира выпустили весь ветер.
Дэниел услышал, как его брат всхлипывает. Он ожидал получить некое горькое удовлетворение от этого странного обмена. Он с изумлением обнаружил, что его нет. Он чувствовал оцепенение.
– Это был мой сын. Я убил своего чёртова сына!
Дэниел не плакал ни о себе, ни о брате. Странно, но новый ад, открывшийся ему, оставшийся в памяти и мучивший его больше всего, был не Майком в Буффало, не Майком с Джулией и даже не последним словом, которое Майк произнёс. Это была приёмная дочь Майка в госпитале. Он забыл о том, что его брат знал, что значит смотреть, как умирает ребёнок.
Майк закрывал глаза рукой, вытирая слезы. Кио предупреждал его. Когда он спросил его, как умерли Денни и Шон. «Поверь мне. Ты не хочешь этого знать». Почему он не послушал его?
– Ты убил нашего отца!
Дэниел молчал.
– Как ты мог?
Дэниел пожал плечами.
– Денни, ты никогда не восставал ни против кого за всю свою жизнь! Как ты мог убить Клиндера?
– Я ненавидел его. В тот момент это показалось мне правильной мыслью.
В спокойствии Денни было что-то пугающее. Майк всегда думал, что он – храбрый, он – сильный. Больше он так не думал. Как мог Денни справиться? Потом ему пришло в голову, что у брата было больше времени, чтобы привыкнуть к боли. Это была, в конце концов, его жизнь.
– А этот мальчик на дороге! Боже мой, мы оба убийцы!
Дэниел кивнул.
– Мы действительно… проебали все, что могли.
– Аминь, – Дэниел был поглощён своим новым знанием, которое, казалось, угасило большую часть его гнева и оставило его плыть, не имея надёжной пристани. Он всегда был страдающей стороной. Он всегда уступал свою судьбу силам, на которые не мог повлиять. В том, чтобы быть жертвой, было некое удобство, которого он до сих пор не понимал. Но теперь, когда все его потери были определены, аргументы исчерпаны, свидетельства каталогизированы – приговор оставался неясным. Жизнь была случайностью. Но жить – означало делать выбор. Теперь он осознал, что решать предстоит ему.
Иисусе, подумал Майк, и он просил об этом? Пришельцы предупреждали его. Они хотели избавить его от правды. Это было слишком.
– Это слишком.
– Подозреваю, что это не нам решать, – сказал Дэниел.
– Я испоганил все, чего только ни касался, – в словах Майка не было сожаления. Только удивление и боль. – Все.
– Кто бы говорил, – сказал Дэниел.
– Что? – он был удивлён этим абсурдным признанием виновности.
– Я тоже, Майк. Я мог быть…
– Прекрати, – сказал Майк яростно.
– … лучше, – закончил Дэниел.
– Перестань быть таким чертовски хорошим !
Дэниел фыркнул.
– Я не хороший. Я хотел, чтобы эти воспоминания причинили тебе боль. И так и получилось.
– Я заслужил.
– Может быть. Но это не оправдывает меня, – он взглянул на брата. – Знаешь, я подозревал Джулию и тебя, но… я не знал.
– Это, черт побери, не твоя вина! Это я!
– Нет, Майк. Тебе больше не надо этого делать.
– О чем ты говоришь?
– Заступаться за меня. Присматривать за мной. Разыгрывать плохого парня. Пробовать все возможности и нести вину. Это ребячество. Хватит.
– Денни…
– Ты заткнёшься хотя бы на секунду? Мне и так тяжело, – Дэниел перевёл дыхание. – Я имею в виду, я не знал, что ты любил её. Я думал, что ты просто…
– Трахал её?
– Да.
– Нет, – Майк тяжело вздохнул. – Не в этот раз.
– Тогда прости.
– Я тебя должен прощать?
– Что я мешал вам соединиться.
Наступило продолжительное молчание, в течение которого оба брата, каждый по-своему, думали, закончится ли когда-нибудь это бесконечное подведение итогов.
– Денни… Когда говоришь «прости», это действительно помогает?
– Нет, – признался тот с печальной улыбкой. – Но это хороший жест. Почему ты не… – вопрос Дэниела замер у него на губах.
– Что? – спросил Майк.
– Не знаю. Как-нибудь по-другому…
Майк пожал плечами.
– Не знаю. А почему ты не?
– Не знаю, – сказал Дэниел. Он покачал головой. – Ни хрена себе делишки творятся тут у вас в госпитале!
Майк улыбнулся. Он раньше никогда не понимал этой шутки. Теперь понял.
– Эй, Майк!
– Что?
– Иди на хуй, – сказал Дэниел беззлобно.
Майк прикрыл глаза и кивнул.
– О'кей.
Так они лежали, держа птиц друг друга, слишком истощённые, чтобы делать что-нибудь ещё, кроме как смотреть на звезды.
Затем, одновременно, Майк и Дэниел почувствовали нечто.
Как будто в первый раз в жизни они разделили в точности одно и то же переживание, и им не нужно было спорить об этом. Что-то перестало болеть. Они ощущали прохладный ночной ветерок на своей коже и едкий, утешительный запах горящих листьев. Нет, оно ещё болело. Возможно, оно всегда будет болеть. Как скорбь. Она никогда не уходит насовсем – лишь делается меньше. Или, может быть, ты делаешься больше. Но теперь они знали, что не одни. Они держали истории друг друга. Не кусочки и отрывки. Не просто свою часть. Не осталось ничего недосказанного. Впервые они знали все целиком.
Всю жизнь им чего-то не хватало. И они выросли вокруг этой пустоты, приняли её как данность, и наконец она начала определять их. Стала чем-то очень жёстким. Словно пустотелый стальной шар, который они носили в грудных клетках в течение многих лет. Это имело отношение и к маме, которой они никогда не знали, и отцу, которого у них никогда не было. Но теперь эта нехватка исчезла. Каким-то образом её заменили чем-то лучшим. Чем-то подходящим. Это было новым ощущением для обоих. Словно кто-то улёгся в их раскрытый саквояж, пока они паковали вещи, чтобы дать им понять, что там ещё остаётся место, что они тоже поместятся. Это было ощущение дома.
– По крайней мере… – начал Майк.
– Что?
– По крайней мере, у Шона был отец, которого он заслуживал. Я, скорее всего, испортил бы и это.
– Спасибо, Майк.
– Заткнись. Это правда.
Дэниел улыбнулся лукавой улыбкой.
– Я знаю, – затем опять посмотрел на звезды. – Но ты действительно упустил кое-что. Это было честью – воспитывать твоего сына.
– Нашего сына, – сказал Майк. И Дэниел заплакал.
Звезды теперь светили ярче. И ближе. Помолчав немного, Майк сказал:
– Мы могли бы оставаться здесь вечно.
– Давай не будем, хорошо? – сказал Дэниел.
– Хорошо.
Дэниел посмотрел на колибри, которую держал в руке.
– Хочешь взять её обратно? Майк посмотрел на птицу Денни.
– А ты хочешь?
– Нет, пусть будет у тебя.
– Замётано.
Через некоторое время Майк начал посмеиваться.
– Что?
– Ничего.
– Нет, что?
– Да просто… – Майк опять засмеялся. – Колибри?
– Да уж, – сказал Дэниел, ухмыляясь. – Кто бы мог подумать?412
Ещё через минуту Майк заговорил, обращаясь к чёрному небу и застывшим звёздам над их головами.
– Как только будете готовы…
– Я готов, – сказал Дэниел.
– Я говорил им.
– А.
Призрачные стебли пшеницы стояли абсолютно тихо. Как не стоит никакая пшеница в мире.
– Может быть, мы что-то забыли. Дэниел сказал:
– Волшебное слово? Майк улыбнулся и заорал:
– Горт!
Дэниел улыбнулся.
– Баррада!
– Никто!
И когда это не сработало, двое отцов обменялись последним взглядом, последней улыбкой и хором сказали волшебное слово.
Майк и Дэниел прошептали:
– Пожалуйста!
И они стали мёртвыми мертвецами.
Скажи мне, что ещё от меня нужно?
Не все ли умрёт в конце концов, и слишком скоро?
Скажи мне, что ты сам собираешься делать
Со своей единственной, дикой, бесценной жизнью?
Мэри Оливер «Летний день»
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Некоторое время они едва помнили о том, чтобы дышать.
И тем не менее они молчали. Возможно, они считали, что все ещё видят сон. Возможно, это было что-то наподобие той опаски, с которой просыпаешься рядом с незнакомым человеком после того, как всю ночь занимался любовью – опыт подобного рода был только у одного из них. Или то была отчуждённость более редкого свойства: когда ты обнаруживаешь, что человек, которого ты, как тебе казалось, хорошо знал, на самом деле – совсем другой человек. Возможно, это просто было связано с тем, что никто по-настоящему не готовится: происходящее было импровизацией в чистом виде. Или, возможно, они знали, что приближается последний и самый важный разговор в их жизни, и при этом не знали, с чего начать.
Неуверенный голос спросил:
– Денни?
Пианино сыграло ещё несколько тактов. Дэниел не станет называть его по имени. Он не даст ему этого.
Майк посмотрел на брата.
– Прости меня.
– Иди на хуй.
– Хорошо.
– Иди на хуй! Помолчав, Майк сказал:
– Ты не должен материться. Это неприлично. Дэниел сел и повернулся к брату.
– Ты думаешь, что это смешно? Ты, мудак! Придурок ебаный! Ты хуев, хуев, хуев… ! – Он не смог найти достаточно непристойностей, способных выразить то, что чувствовал, сдался и опять лёг на спину.
Ш-ш-ш, казалось, говорил ветер в пшенице. Лицо Дэниела исказилось, когда он задал единственный вопрос, который у него оставался:
– Почему?
Майк не мог долго смотреть в это лицо. Он закрыл глаза и подумал: об этом говорили колибри. «Почему? Этот вопрос всегда возникает». Он чувствовал, что должен дать что-то Денни. Он не мог оставить его с этим вопросом. Должен был найтись какой-то способ объясниться. Но как?
Майк заметил, что его кулак лежит над сердцем, но вместо сердцебиения он ощущал рукой мягкий комок. Он сел и разогнул пальцы. У колибри на шее был алый эскотский галстук. Его колибри. Как там сказал Клиндер? «Это я». Может быть, это было то, что нужно. Может быть, он должен показать Денни свою историю, как он показывал птицам. Возможно, тогда тот поймёт. Он вспомнил, как дотронулся до колибри какой-то женщины в раздевалке. Как ощутил её смерть. Он подумал: интересно, что ещё я смог бы узнать, если бы не отпустил её. Если бы стерпел. И дождался бы, пока на меня обрушится вся её история. Может быть, это было то, что нужно Денни: вся история.
Майк протянул зеленую птицу своему брату.
– Я покажу тебе свою, если ты покажешь мне свою.
Птица Дэниела была у него в кулаке. Он заметил, что это не та птица, которую дал ему Дуайт. Её грудка оказалась пурпурной. Хотел ли он на самом деле, чтобы Майк узнал все его секреты? Заслуживал ли он этого? После того, что сделал? Почему он должен оказывать ему одолжение? Почему? Вот в чем вопрос.
Подожди-ка секунду. Подожди…
Какая-то мысль трепетала на краю его сознания. Вот она встала прямо перед ним, и Дэниел понял. Майк не знал. Что там говорил Клиндер? «Майк не знает обо мне». И Майк не знал о Шоне. Если бы знал, то не смог бы убить его. И ещё Дэниел не забыл того, что птицы сказали Дуайту. «Ты должен вспомнить. Они с радостью избавили бы тебя от этого». Они имели в виду, что вспоминать свою смерть будет больно. И так оно и было. Особенно последние слова Джулии.
В течение долгой паузы Дэниел обдумывал самую жестокую из всех вещей, которые когда-либо делал.
– Чему ты улыбаешься? – спросил Майк.
Дэниел протянул свою птицу.
– Ты уверен?
Майк кивнул. Они обменялись.
Воспоминания заполнили их в тот же миг, затопляя подобно приливу. Целая жизнь смеха, страха, боли, радости, разочарования, надежды, потерь – без удобной для восприятия хронологии, без поблажек в виде усталости и ожидания, сна и отвлечения внимания. Они поглотили память друг друга со скоростью света, в таком темпе, какой смогло бы оценить лишь существо, живущее в водовороте осознанности, где все предметы постоянно расплываются в смутное пятно. Они получили переживание, а затем они переживали это переживание – как отзвук долгого падения, ощущая вопль, который не было времени превратить в звук; удивляясь, как кто-либо мог вынести эту удивительную вещь, называемую жизнью. Путешествие оставило их бездыханными и растёкшимися; и наиболее яркие факты все ещё оставались в их мозгу, как искры, летящие за фейерверком: вспышки боли, в основном относящиеся к женщине, которую они любили, занимающейся любовью со знакомым незнакомцем, с кем-то другим, отличным от них. Их тела вздрагивали и корчились; их рты издавали звуки, которых никогда не знали прежде. И они обнаружили, что существует определённая безопасность в том, чтобы иметь своё личное «я», которое, будучи раз уничтожено, уже не вернётся к прежней форме. Им больше не нужно было гадать, или притворяться, или извиняться. Они знали. Кто они такие. Как они жили. Как они умерли. Каким-то образом вторая порция была даже хуже, чем воспоминание о собственной смерти.
– Господи, – сказал Дэниел.
– Боже, – сказал Майк.
Последовало долгое молчание; оно могло быть минутой или часом. Никто не считал. Пианино перестало играть, и бледная пшеница стояла тихо, словно из мира выпустили весь ветер.
Дэниел услышал, как его брат всхлипывает. Он ожидал получить некое горькое удовлетворение от этого странного обмена. Он с изумлением обнаружил, что его нет. Он чувствовал оцепенение.
– Это был мой сын. Я убил своего чёртова сына!
Дэниел не плакал ни о себе, ни о брате. Странно, но новый ад, открывшийся ему, оставшийся в памяти и мучивший его больше всего, был не Майком в Буффало, не Майком с Джулией и даже не последним словом, которое Майк произнёс. Это была приёмная дочь Майка в госпитале. Он забыл о том, что его брат знал, что значит смотреть, как умирает ребёнок.
Майк закрывал глаза рукой, вытирая слезы. Кио предупреждал его. Когда он спросил его, как умерли Денни и Шон. «Поверь мне. Ты не хочешь этого знать». Почему он не послушал его?
– Ты убил нашего отца!
Дэниел молчал.
– Как ты мог?
Дэниел пожал плечами.
– Денни, ты никогда не восставал ни против кого за всю свою жизнь! Как ты мог убить Клиндера?
– Я ненавидел его. В тот момент это показалось мне правильной мыслью.
В спокойствии Денни было что-то пугающее. Майк всегда думал, что он – храбрый, он – сильный. Больше он так не думал. Как мог Денни справиться? Потом ему пришло в голову, что у брата было больше времени, чтобы привыкнуть к боли. Это была, в конце концов, его жизнь.
– А этот мальчик на дороге! Боже мой, мы оба убийцы!
Дэниел кивнул.
– Мы действительно… проебали все, что могли.
– Аминь, – Дэниел был поглощён своим новым знанием, которое, казалось, угасило большую часть его гнева и оставило его плыть, не имея надёжной пристани. Он всегда был страдающей стороной. Он всегда уступал свою судьбу силам, на которые не мог повлиять. В том, чтобы быть жертвой, было некое удобство, которого он до сих пор не понимал. Но теперь, когда все его потери были определены, аргументы исчерпаны, свидетельства каталогизированы – приговор оставался неясным. Жизнь была случайностью. Но жить – означало делать выбор. Теперь он осознал, что решать предстоит ему.
Иисусе, подумал Майк, и он просил об этом? Пришельцы предупреждали его. Они хотели избавить его от правды. Это было слишком.
– Это слишком.
– Подозреваю, что это не нам решать, – сказал Дэниел.
– Я испоганил все, чего только ни касался, – в словах Майка не было сожаления. Только удивление и боль. – Все.
– Кто бы говорил, – сказал Дэниел.
– Что? – он был удивлён этим абсурдным признанием виновности.
– Я тоже, Майк. Я мог быть…
– Прекрати, – сказал Майк яростно.
– … лучше, – закончил Дэниел.
– Перестань быть таким чертовски хорошим !
Дэниел фыркнул.
– Я не хороший. Я хотел, чтобы эти воспоминания причинили тебе боль. И так и получилось.
– Я заслужил.
– Может быть. Но это не оправдывает меня, – он взглянул на брата. – Знаешь, я подозревал Джулию и тебя, но… я не знал.
– Это, черт побери, не твоя вина! Это я!
– Нет, Майк. Тебе больше не надо этого делать.
– О чем ты говоришь?
– Заступаться за меня. Присматривать за мной. Разыгрывать плохого парня. Пробовать все возможности и нести вину. Это ребячество. Хватит.
– Денни…
– Ты заткнёшься хотя бы на секунду? Мне и так тяжело, – Дэниел перевёл дыхание. – Я имею в виду, я не знал, что ты любил её. Я думал, что ты просто…
– Трахал её?
– Да.
– Нет, – Майк тяжело вздохнул. – Не в этот раз.
– Тогда прости.
– Я тебя должен прощать?
– Что я мешал вам соединиться.
Наступило продолжительное молчание, в течение которого оба брата, каждый по-своему, думали, закончится ли когда-нибудь это бесконечное подведение итогов.
– Денни… Когда говоришь «прости», это действительно помогает?
– Нет, – признался тот с печальной улыбкой. – Но это хороший жест. Почему ты не… – вопрос Дэниела замер у него на губах.
– Что? – спросил Майк.
– Не знаю. Как-нибудь по-другому…
Майк пожал плечами.
– Не знаю. А почему ты не?
– Не знаю, – сказал Дэниел. Он покачал головой. – Ни хрена себе делишки творятся тут у вас в госпитале!
Майк улыбнулся. Он раньше никогда не понимал этой шутки. Теперь понял.
– Эй, Майк!
– Что?
– Иди на хуй, – сказал Дэниел беззлобно.
Майк прикрыл глаза и кивнул.
– О'кей.
Так они лежали, держа птиц друг друга, слишком истощённые, чтобы делать что-нибудь ещё, кроме как смотреть на звезды.
Затем, одновременно, Майк и Дэниел почувствовали нечто.
Как будто в первый раз в жизни они разделили в точности одно и то же переживание, и им не нужно было спорить об этом. Что-то перестало болеть. Они ощущали прохладный ночной ветерок на своей коже и едкий, утешительный запах горящих листьев. Нет, оно ещё болело. Возможно, оно всегда будет болеть. Как скорбь. Она никогда не уходит насовсем – лишь делается меньше. Или, может быть, ты делаешься больше. Но теперь они знали, что не одни. Они держали истории друг друга. Не кусочки и отрывки. Не просто свою часть. Не осталось ничего недосказанного. Впервые они знали все целиком.
Всю жизнь им чего-то не хватало. И они выросли вокруг этой пустоты, приняли её как данность, и наконец она начала определять их. Стала чем-то очень жёстким. Словно пустотелый стальной шар, который они носили в грудных клетках в течение многих лет. Это имело отношение и к маме, которой они никогда не знали, и отцу, которого у них никогда не было. Но теперь эта нехватка исчезла. Каким-то образом её заменили чем-то лучшим. Чем-то подходящим. Это было новым ощущением для обоих. Словно кто-то улёгся в их раскрытый саквояж, пока они паковали вещи, чтобы дать им понять, что там ещё остаётся место, что они тоже поместятся. Это было ощущение дома.
– По крайней мере… – начал Майк.
– Что?
– По крайней мере, у Шона был отец, которого он заслуживал. Я, скорее всего, испортил бы и это.
– Спасибо, Майк.
– Заткнись. Это правда.
Дэниел улыбнулся лукавой улыбкой.
– Я знаю, – затем опять посмотрел на звезды. – Но ты действительно упустил кое-что. Это было честью – воспитывать твоего сына.
– Нашего сына, – сказал Майк. И Дэниел заплакал.
Звезды теперь светили ярче. И ближе. Помолчав немного, Майк сказал:
– Мы могли бы оставаться здесь вечно.
– Давай не будем, хорошо? – сказал Дэниел.
– Хорошо.
Дэниел посмотрел на колибри, которую держал в руке.
– Хочешь взять её обратно? Майк посмотрел на птицу Денни.
– А ты хочешь?
– Нет, пусть будет у тебя.
– Замётано.
Через некоторое время Майк начал посмеиваться.
– Что?
– Ничего.
– Нет, что?
– Да просто… – Майк опять засмеялся. – Колибри?
– Да уж, – сказал Дэниел, ухмыляясь. – Кто бы мог подумать?412
Ещё через минуту Майк заговорил, обращаясь к чёрному небу и застывшим звёздам над их головами.
– Как только будете готовы…
– Я готов, – сказал Дэниел.
– Я говорил им.
– А.
Призрачные стебли пшеницы стояли абсолютно тихо. Как не стоит никакая пшеница в мире.
– Может быть, мы что-то забыли. Дэниел сказал:
– Волшебное слово? Майк улыбнулся и заорал:
– Горт!
Дэниел улыбнулся.
– Баррада!
– Никто!
И когда это не сработало, двое отцов обменялись последним взглядом, последней улыбкой и хором сказали волшебное слово.
Майк и Дэниел прошептали:
– Пожалуйста!
И они стали мёртвыми мертвецами.
Скажи мне, что ещё от меня нужно?
Не все ли умрёт в конце концов, и слишком скоро?
Скажи мне, что ты сам собираешься делать
Со своей единственной, дикой, бесценной жизнью?
Мэри Оливер «Летний день»
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45