такие же смуглые, крепко сбитые, носатые да сверх того — изрядно небритые, отчего они еще больше походили на бородатых фортвежцев.
Сидрок погрозил им кулаком.
— Знаете теперь, каково нам пришлось, ворюги проклятые!
Некоторые ункерлантцы покосились на него, будто поняли, о чем кричит этот мальчишка, — возможно, так и было, потому что говоры северно-восточной части Ункерланта мало отличались от фортвежского. Большинство же молча ковыляли мимо. Щеки их ввалились, взгляды были пусты. Что довелось им пережить?.. Так или иначе, пленным придется перетерпеть еще немало.
— Как думаешь, что рыжики с ними станут делать? — полюбопытствовал Эалстан.
— Да какая разница? Чтоб они вовсе пропали, подлюки! — ответил его двоюродный брат. — По мне, так пусть альгарвейцы им всем глотки перережут, а волшебную силу на зарядку жезлов пустят или там еще на какую пользу.
Он снова погрозил ункерлантцам кулаком.
— Не будет такого, — заявил Эалстан. — Иначе ункерлантцы возьмутся резать глотки альгарвейским пленникам — и что тогда начнется? Вернутся кровавые времена заката империи, вот что.
— По мне, так ункерлантцы лучшего не заслуживают. — Сидрок чиркнул большим пальцем по кадыку и, прежде чем Эалстан успел возразить, добавил: — По мне, так и рыжики лучшего не заслуживают. Чтоб их обоих силы преисподние побрали!
Эалстан отчаянно замахал руками: в нескольких шагах стоял альгарвейский жандарм. Но тот хотя и не мог не услышать подрывные речи, недостаточно владел фортвежским, чтобы понять их. Мимо прошли замыкающие колонну пленники и последние конвоиры. Жандарм взмахнул рукой, словно дворянин, милостиво снисходящий к мольбам черни, и Сидрок с Эалстаном ринулись через улицу вместе с толпой фортвежцев, собравшейся на перекрестке, пока шла колонна пленных.
— Что ты все рвешься в бригаду Плегмунда, если так уж рыжиков не любишь? — поинтересовался Эалстан у брата.
— Я же не ради альгарвейцев туда собираюсь, — отозвался Сидрок. — А ради себя.
— Не вижу разницы, — признался Эалстан. — И зуб даю, королю Мезенцио тоже никакой разницы не будет.
— Это потому, что ты олух, — любезно ответил Сидрок. — Если хочешь сказать, что король Мезенцио еще больший олух, спорить не буду.
— Знаешь, что я тебе скажу? — прищурился Эалстан. — Из нас двоих я не самый большой олух, вот что.
Сидрок сделал вид, что собирается врезать кузену в глаз. Эалстан сделал вид, будто уворачивается. Оба расхохотались. Они продолжали обмениваться оскорблениями, но уже не всерьез, как в последнее время, когда брошенное в сердцах слово могло отравить душу на долгие годы. Оба словно вернулись в убежавшее детство, и это было так весело.
Когда они постучали в дверь Эалстанова дома, оба еще продолжали обмениваться шутливыми проклятиями, задыхаясь от хохота. Отворившая им Конберга так и застыла на пороге, подозрительно оглядывая юношей.
— По-моему, вы оба по дороге в корчму заглянули, — заметила она — Эалстан не мог понять, всерьез или в шутку.
Сидрок шумно дыхнул ей в лицо.
— Ни капли вина, — объявил он. — И даже пива!
Конберга сделала вид, что ее шатает.
— Это верно. А вот когда ты в последний раз чистил зубы?
Голос ее должен был сочиться ядом, учитывая, насколько она недолюбливала Сидрока, и тогда мгновение разорвалось бы, точно фугасное ядро. Но этого не случилось. Сидрок дыхнул в лицо Эалстану, и тот, не желая уступать сестре, очень убедительно изобразил умирающего. Оба к этому времени изнемогли от смеха совершенно и держались за друга. Конберга беспомощно глянула на них — и расхохоталась сама.
Из дома напротив выглянула соседка, посмотрела на всех троих удивленно — верно, недоумевала, что может найтись веселого в мрачном оккупированном Громхеорте. Эалстан и сам задавался тем же вопросом, но остановиться не мог — быть может, потому, что понимал, как скоротечна минута шальной радости.
Соседка, покачав головой, скрылась за порогом, и это тоже было несказанно смешно. Но затем Конберга, не вполне задохнувшаяся от хохота, заметила:
— Что-то вы и впрямь задержались по дороге. Не иначе как свернули?
— Нет-нет! — возмутился Эалстан. — Правда! Пришлось ждать, пока через город не пройдет колонна ункерлантских пленников. В лагеря, наверное, ведут.
При этих словах волшебство рассеялось. И впрямь — что общего могут иметь с безмятежным весельем военнопленные и лагеря?
Южный ветер наволок тучи; скрылось солнце, и улица погрузилась во мглу. Эалстану непонятно стало, как мог он вести себя так глупо, пусть даже несколько минут. Сидроку, судя по его лицу, пришло в голову то же самое.
Эалстан вздохнул.
— Пошли в дом, — пробормотал он. — Холодает.
Маршировать по скверно вымощеной булыжником и строительным мусором дороге Бембо вовсе не нравилось, а тем более — когда не высохла скользкая грязь после ночного дождя.
— Если я оскользнусь, — пожаловался альгарвейский жандарм, — то упаду и непременно сломаю лодыжку.
— Лучше бы шею, — с надеждой заметил Орасте. — Тогда ты хоть заткнешься.
— Придержите языки, вы оба! — рыкнул сержант Пезаро. — У нас есть приказ. Мы его выполним. Все. Разговор окончен.
Он пер вперед, словно стенобитное орудие. Брюхо старшего жандарма покачивалось на каждом шагу, однако молодые товарищи с трудом поспевали за Пезаро.
— Ставлю сребреник, — вполголоса бросил Бембо своему напарнику, — что он выдохнется задолго до того, как мы попадем в этот, как бишь его… Ойнгестун.
— Я знал, что ты болван, — буркнул тот, — но не думал, что ты меня болваном считаешь. Еще не хватало — деньгами попусту разбрасываться. О чем тут спорить-то?
Они брели мимо засеянных полей, мимо оливковых рощ и садок. В лугах и на опушках Бембо замечал местных жителей — фортвежцев и кауниан, изредка по двое-трое, но обычно в одиночку что-то выискивающих на земле.
— Чем они там заняты? — полюбопытствовал он.
— Грибы собирают. — Пезаро закатил глаза. — Они их едят .
— Какая мерзость! — Бембо скорчил жуткую рожу, точно собирался вывернуться наизнанку. Никто из жандармов не возразил.
— Оно еще и опасно, — добавил он чуть погодя, — для нас, по крайней мере. Может, они только вид делают, будто грибы ищут, а сами — да чем угодно могут заниматься!
— Знаю. — Пезаро кивнул и тут же пожал плечами. — А что поделаешь? Солдаты все твердят, будто сукины дети мятеж поднять могут, если их по осени из города не выпускать. Ну будут у нас мелкие неприятности — надеюсь, что мелкие, — зато от крупных избавимся. Нам сейчас крупные неприятности ох как не на руку — на западе дела идут не лучшим образом.
— А-а… — Подобного рода обмен Бембо мог понять: на нем строилась вся жандармская служба. — Может, деньги с них брать за разрешение собирать клятую отраву… ну, вроде как шлюшкой попользуешься на месте, чтобы в участок не тащить. И все довольны.
Иной сержант мог бы закатить скандал, услыхав подобные слова. Пезаро только башку наклонил.
— Дельная мысль. Надо будет пустить по инстанциям. Все, что мы в силах выжать из здешних убогих краев, пойдет в счет победы. — Он прошел еще пару шагов, потом не выдержал и, сняв шляпу, утер пот со лба рукавом. — Долго еще шагать, чтоб его… — Бембо многозначительно покосился на Орасте. Тот сделал вид, что не заметил. — И жезл этот тяжеленный, — продолжал сержант, — пропади он пропадом…
Тут с ним тоже нельзя было поспорить — Бембо уже давно надоело волочить на спине боевой жезл пехотного образца, какие выдали жандармам на задание. Плечо от непривычной тяжести болело, рука отваливалась, а нервы только портились. Если начальство полагает, что коротким жандармским жезлом в Ойнгестуне оборониться не выйдет — какого сопротивления можно ожидать?
Когда вдали завиднелась деревня, Пезаро, который оплывал наподобие свечи по мере того, как все выше карабкалось к зениту солнце, вдруг расправил плечи.
— А ну, подтянулись! — прикрикнул он на подчиненных. — Непорядок, чтобы здешняя деревенщина на нас поглядывала, будто на дохлых крыс! Покажите, что вы мужчины, а то хуже будет!
Бембо и так было плохо — от пяток и выше. И все же он и его товарищи вступили в Ойнгестун с истинно альгарвейской бравадой: плечи расправлены, головы гордо подняты, и каждый смотрит с величавым презрением, словно повелитель мироздания. Ведь магия учит нас, что обличье определяет сущность.
Туземные обитатели Ойнгестуна усердно делали вид, будто ничего осбенного не происходит, кауниане же вовсе попрятались по домам. Это в планы новоприбывших не входило. Пезаро зычно выкликнал местную жандармерию в помощь — всех, как выяснилось, троих альгарвейцев в деревне — и сунул старшему под нос свиток с приказом. Тот прочел и кивнул молча.
— Сгоняете кауниан — всех до единого — на деревенскую площадь! — скомандовал сержант. — А мы пособим.
— Ага, — согласился ойнгестунский жандарм, возвращая Пезаро свиток, и добавил: — Что-то я в толк не возьму, зачем эта беготня.
— Если хочешь знать, я сам не понимаю, — отозвался сержант. — Но мне платят не за то, чтобы я много думал, а за то, чтобы я приказы выполнял. Пошевеливаемся. Чем быстрее закончим, тем быстрей сможем убраться отсюда и оставить вас в этой дыре зарастать паутиной.
— Ха, — буркнул местный жандарм. Вздорить с Пезаро — мало того что старшим по званию, так еще и прибывшим по заданию, — он не стал, а вместо этого обругал своих же товарищей, покуда Пезаро наставлял прибывший с ним из Громхеорта взвод.
Приказ был прост. Жандармы проходили по каждой улице, особенно в каунианском квартале на западной окраине деревни, выкрикивая: «Кауниане, на выход!» на классическом каунианском, фортвежском или альгарвейском попеременно — кто каким языком владел. «Сбор на площади!»
Некоторые кауниане выходили покорно. Большая часть дверей оставалась закрыта. Бембо и Орасте уже собрались вышибить одну удачно подвернувшимся бревном, но местный жандарм крикнул:
— Да бросьте! Я своими глазами видел, как эти сукины дети с самого утра ушли в лес за грибами. Здешние чучелки обожают эту гадость чуть ли не больше местных.
— Не знаю, кто там составлял приказ, — пробурчал Бембо, — но у него уши из задницы растут, точно говорю! И как прикажешь сгонять клятых кауниан, когда половина разбрелась по лесам и полям с корзинками?
— Да побери меня силы преисподние, коли я знаю, — отозвался Орасте. — Может, хоть половина нажрется поганок и сдохнет, как этот… как того короля звали?.. ну, который несвежей рыбы наелся.
— Поделом бы, — согласился Бембо.
Перейдя к следующему дому, он оглушительно треснул в дверь кулаком и рявкнул: «Кауниане, на выход!» на языке, который неосмотрительно полагал старокаунианским. Не открывали долго, и жандарм уже собрался постучать еще, когда дверь отворилась. Брови толстяка поползли вверх. Орасте за его спиной многозначительно раскашлялся.
— Здравствуй, милочка… — жалобно пробормотал Бембо.
Стоявшей на пороге девице было лет восемнадцать от силы. И она была очень симпатичная.
На жандармов каунианка посмотрела с таким видом, словно те выползли из навозной кучи. За плечом ее маячил мужчина — старик, седой как лунь и плешивый. Орасте грубо расхохотался.
— Ах ты, собака! — воскликнул он, жадно оглядывая девичью фигурку. — Ну да, бывает, что у молодой жены при старом муже дети рождаются — когда сосед молодой да красивый.
Теперь рассмеялись оба жандарма.
— Моя внучка, — неспешно промолвил старик на безупречном альгарвейском к их величайшему изумлению, — не понимает, когда вы оскорбляете ее. Зато понимаю я. Не знаю, правда, насколько это важно для вас. Чего вам угодно, судари мои?
Альгарвейцы переглянулись. Бембо старался никого не оскорблять нечаянно — только нарочно.
— Выходите на деревенскую площадь, — грубо бросил он, — оба. Главное, делайте как вам скажут, и все будет в порядке.
Старик перевел его слова на каунианский. Внучка ответила ему на том же языке, но Бембо не сумел разобрать, что именно. Потом оба направились в сторону площади.
Следующий дом, и снова «Кауинане, на выход!». В этот раз Бембо предоставил Орасте отбивать кулаки.
Когда они дошли до окраины деревни, обоим жандармам уже до смерти надоело выгонять из домов запуганных кауниан. Вместе с последним семейством они вернулись на площадь, где уже столпилось сотни две светловолосых жителей Ойнгестуна. Те переговаривались на своем старинном наречии и на фортвежском вперемешку, пытаясь, вероятно, понять, зачем их собрали. Бембо как-то вдруг преисполнился горячей благодарности к начальству, что выдало ему тяжелый, мощный, всем явственно видный боевой жезл, с которым жандарм тащился от самого Громхеорта. Чучелок на площади было куда больше, чем альгарвейцев. Пусть знают, на чьей стороне сила.
Сержант Пезаро окинул площадь подозрительным взглядом.
— Это все?
— Все, кто не ушел грибы собирать, — ответил один жандарм.
— Или не прятался под кроватью, — добавил второй, указывая на семью кауниан:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Сидрок погрозил им кулаком.
— Знаете теперь, каково нам пришлось, ворюги проклятые!
Некоторые ункерлантцы покосились на него, будто поняли, о чем кричит этот мальчишка, — возможно, так и было, потому что говоры северно-восточной части Ункерланта мало отличались от фортвежского. Большинство же молча ковыляли мимо. Щеки их ввалились, взгляды были пусты. Что довелось им пережить?.. Так или иначе, пленным придется перетерпеть еще немало.
— Как думаешь, что рыжики с ними станут делать? — полюбопытствовал Эалстан.
— Да какая разница? Чтоб они вовсе пропали, подлюки! — ответил его двоюродный брат. — По мне, так пусть альгарвейцы им всем глотки перережут, а волшебную силу на зарядку жезлов пустят или там еще на какую пользу.
Он снова погрозил ункерлантцам кулаком.
— Не будет такого, — заявил Эалстан. — Иначе ункерлантцы возьмутся резать глотки альгарвейским пленникам — и что тогда начнется? Вернутся кровавые времена заката империи, вот что.
— По мне, так ункерлантцы лучшего не заслуживают. — Сидрок чиркнул большим пальцем по кадыку и, прежде чем Эалстан успел возразить, добавил: — По мне, так и рыжики лучшего не заслуживают. Чтоб их обоих силы преисподние побрали!
Эалстан отчаянно замахал руками: в нескольких шагах стоял альгарвейский жандарм. Но тот хотя и не мог не услышать подрывные речи, недостаточно владел фортвежским, чтобы понять их. Мимо прошли замыкающие колонну пленники и последние конвоиры. Жандарм взмахнул рукой, словно дворянин, милостиво снисходящий к мольбам черни, и Сидрок с Эалстаном ринулись через улицу вместе с толпой фортвежцев, собравшейся на перекрестке, пока шла колонна пленных.
— Что ты все рвешься в бригаду Плегмунда, если так уж рыжиков не любишь? — поинтересовался Эалстан у брата.
— Я же не ради альгарвейцев туда собираюсь, — отозвался Сидрок. — А ради себя.
— Не вижу разницы, — признался Эалстан. — И зуб даю, королю Мезенцио тоже никакой разницы не будет.
— Это потому, что ты олух, — любезно ответил Сидрок. — Если хочешь сказать, что король Мезенцио еще больший олух, спорить не буду.
— Знаешь, что я тебе скажу? — прищурился Эалстан. — Из нас двоих я не самый большой олух, вот что.
Сидрок сделал вид, что собирается врезать кузену в глаз. Эалстан сделал вид, будто уворачивается. Оба расхохотались. Они продолжали обмениваться оскорблениями, но уже не всерьез, как в последнее время, когда брошенное в сердцах слово могло отравить душу на долгие годы. Оба словно вернулись в убежавшее детство, и это было так весело.
Когда они постучали в дверь Эалстанова дома, оба еще продолжали обмениваться шутливыми проклятиями, задыхаясь от хохота. Отворившая им Конберга так и застыла на пороге, подозрительно оглядывая юношей.
— По-моему, вы оба по дороге в корчму заглянули, — заметила она — Эалстан не мог понять, всерьез или в шутку.
Сидрок шумно дыхнул ей в лицо.
— Ни капли вина, — объявил он. — И даже пива!
Конберга сделала вид, что ее шатает.
— Это верно. А вот когда ты в последний раз чистил зубы?
Голос ее должен был сочиться ядом, учитывая, насколько она недолюбливала Сидрока, и тогда мгновение разорвалось бы, точно фугасное ядро. Но этого не случилось. Сидрок дыхнул в лицо Эалстану, и тот, не желая уступать сестре, очень убедительно изобразил умирающего. Оба к этому времени изнемогли от смеха совершенно и держались за друга. Конберга беспомощно глянула на них — и расхохоталась сама.
Из дома напротив выглянула соседка, посмотрела на всех троих удивленно — верно, недоумевала, что может найтись веселого в мрачном оккупированном Громхеорте. Эалстан и сам задавался тем же вопросом, но остановиться не мог — быть может, потому, что понимал, как скоротечна минута шальной радости.
Соседка, покачав головой, скрылась за порогом, и это тоже было несказанно смешно. Но затем Конберга, не вполне задохнувшаяся от хохота, заметила:
— Что-то вы и впрямь задержались по дороге. Не иначе как свернули?
— Нет-нет! — возмутился Эалстан. — Правда! Пришлось ждать, пока через город не пройдет колонна ункерлантских пленников. В лагеря, наверное, ведут.
При этих словах волшебство рассеялось. И впрямь — что общего могут иметь с безмятежным весельем военнопленные и лагеря?
Южный ветер наволок тучи; скрылось солнце, и улица погрузилась во мглу. Эалстану непонятно стало, как мог он вести себя так глупо, пусть даже несколько минут. Сидроку, судя по его лицу, пришло в голову то же самое.
Эалстан вздохнул.
— Пошли в дом, — пробормотал он. — Холодает.
Маршировать по скверно вымощеной булыжником и строительным мусором дороге Бембо вовсе не нравилось, а тем более — когда не высохла скользкая грязь после ночного дождя.
— Если я оскользнусь, — пожаловался альгарвейский жандарм, — то упаду и непременно сломаю лодыжку.
— Лучше бы шею, — с надеждой заметил Орасте. — Тогда ты хоть заткнешься.
— Придержите языки, вы оба! — рыкнул сержант Пезаро. — У нас есть приказ. Мы его выполним. Все. Разговор окончен.
Он пер вперед, словно стенобитное орудие. Брюхо старшего жандарма покачивалось на каждом шагу, однако молодые товарищи с трудом поспевали за Пезаро.
— Ставлю сребреник, — вполголоса бросил Бембо своему напарнику, — что он выдохнется задолго до того, как мы попадем в этот, как бишь его… Ойнгестун.
— Я знал, что ты болван, — буркнул тот, — но не думал, что ты меня болваном считаешь. Еще не хватало — деньгами попусту разбрасываться. О чем тут спорить-то?
Они брели мимо засеянных полей, мимо оливковых рощ и садок. В лугах и на опушках Бембо замечал местных жителей — фортвежцев и кауниан, изредка по двое-трое, но обычно в одиночку что-то выискивающих на земле.
— Чем они там заняты? — полюбопытствовал он.
— Грибы собирают. — Пезаро закатил глаза. — Они их едят .
— Какая мерзость! — Бембо скорчил жуткую рожу, точно собирался вывернуться наизнанку. Никто из жандармов не возразил.
— Оно еще и опасно, — добавил он чуть погодя, — для нас, по крайней мере. Может, они только вид делают, будто грибы ищут, а сами — да чем угодно могут заниматься!
— Знаю. — Пезаро кивнул и тут же пожал плечами. — А что поделаешь? Солдаты все твердят, будто сукины дети мятеж поднять могут, если их по осени из города не выпускать. Ну будут у нас мелкие неприятности — надеюсь, что мелкие, — зато от крупных избавимся. Нам сейчас крупные неприятности ох как не на руку — на западе дела идут не лучшим образом.
— А-а… — Подобного рода обмен Бембо мог понять: на нем строилась вся жандармская служба. — Может, деньги с них брать за разрешение собирать клятую отраву… ну, вроде как шлюшкой попользуешься на месте, чтобы в участок не тащить. И все довольны.
Иной сержант мог бы закатить скандал, услыхав подобные слова. Пезаро только башку наклонил.
— Дельная мысль. Надо будет пустить по инстанциям. Все, что мы в силах выжать из здешних убогих краев, пойдет в счет победы. — Он прошел еще пару шагов, потом не выдержал и, сняв шляпу, утер пот со лба рукавом. — Долго еще шагать, чтоб его… — Бембо многозначительно покосился на Орасте. Тот сделал вид, что не заметил. — И жезл этот тяжеленный, — продолжал сержант, — пропади он пропадом…
Тут с ним тоже нельзя было поспорить — Бембо уже давно надоело волочить на спине боевой жезл пехотного образца, какие выдали жандармам на задание. Плечо от непривычной тяжести болело, рука отваливалась, а нервы только портились. Если начальство полагает, что коротким жандармским жезлом в Ойнгестуне оборониться не выйдет — какого сопротивления можно ожидать?
Когда вдали завиднелась деревня, Пезаро, который оплывал наподобие свечи по мере того, как все выше карабкалось к зениту солнце, вдруг расправил плечи.
— А ну, подтянулись! — прикрикнул он на подчиненных. — Непорядок, чтобы здешняя деревенщина на нас поглядывала, будто на дохлых крыс! Покажите, что вы мужчины, а то хуже будет!
Бембо и так было плохо — от пяток и выше. И все же он и его товарищи вступили в Ойнгестун с истинно альгарвейской бравадой: плечи расправлены, головы гордо подняты, и каждый смотрит с величавым презрением, словно повелитель мироздания. Ведь магия учит нас, что обличье определяет сущность.
Туземные обитатели Ойнгестуна усердно делали вид, будто ничего осбенного не происходит, кауниане же вовсе попрятались по домам. Это в планы новоприбывших не входило. Пезаро зычно выкликнал местную жандармерию в помощь — всех, как выяснилось, троих альгарвейцев в деревне — и сунул старшему под нос свиток с приказом. Тот прочел и кивнул молча.
— Сгоняете кауниан — всех до единого — на деревенскую площадь! — скомандовал сержант. — А мы пособим.
— Ага, — согласился ойнгестунский жандарм, возвращая Пезаро свиток, и добавил: — Что-то я в толк не возьму, зачем эта беготня.
— Если хочешь знать, я сам не понимаю, — отозвался сержант. — Но мне платят не за то, чтобы я много думал, а за то, чтобы я приказы выполнял. Пошевеливаемся. Чем быстрее закончим, тем быстрей сможем убраться отсюда и оставить вас в этой дыре зарастать паутиной.
— Ха, — буркнул местный жандарм. Вздорить с Пезаро — мало того что старшим по званию, так еще и прибывшим по заданию, — он не стал, а вместо этого обругал своих же товарищей, покуда Пезаро наставлял прибывший с ним из Громхеорта взвод.
Приказ был прост. Жандармы проходили по каждой улице, особенно в каунианском квартале на западной окраине деревни, выкрикивая: «Кауниане, на выход!» на классическом каунианском, фортвежском или альгарвейском попеременно — кто каким языком владел. «Сбор на площади!»
Некоторые кауниане выходили покорно. Большая часть дверей оставалась закрыта. Бембо и Орасте уже собрались вышибить одну удачно подвернувшимся бревном, но местный жандарм крикнул:
— Да бросьте! Я своими глазами видел, как эти сукины дети с самого утра ушли в лес за грибами. Здешние чучелки обожают эту гадость чуть ли не больше местных.
— Не знаю, кто там составлял приказ, — пробурчал Бембо, — но у него уши из задницы растут, точно говорю! И как прикажешь сгонять клятых кауниан, когда половина разбрелась по лесам и полям с корзинками?
— Да побери меня силы преисподние, коли я знаю, — отозвался Орасте. — Может, хоть половина нажрется поганок и сдохнет, как этот… как того короля звали?.. ну, который несвежей рыбы наелся.
— Поделом бы, — согласился Бембо.
Перейдя к следующему дому, он оглушительно треснул в дверь кулаком и рявкнул: «Кауниане, на выход!» на языке, который неосмотрительно полагал старокаунианским. Не открывали долго, и жандарм уже собрался постучать еще, когда дверь отворилась. Брови толстяка поползли вверх. Орасте за его спиной многозначительно раскашлялся.
— Здравствуй, милочка… — жалобно пробормотал Бембо.
Стоявшей на пороге девице было лет восемнадцать от силы. И она была очень симпатичная.
На жандармов каунианка посмотрела с таким видом, словно те выползли из навозной кучи. За плечом ее маячил мужчина — старик, седой как лунь и плешивый. Орасте грубо расхохотался.
— Ах ты, собака! — воскликнул он, жадно оглядывая девичью фигурку. — Ну да, бывает, что у молодой жены при старом муже дети рождаются — когда сосед молодой да красивый.
Теперь рассмеялись оба жандарма.
— Моя внучка, — неспешно промолвил старик на безупречном альгарвейском к их величайшему изумлению, — не понимает, когда вы оскорбляете ее. Зато понимаю я. Не знаю, правда, насколько это важно для вас. Чего вам угодно, судари мои?
Альгарвейцы переглянулись. Бембо старался никого не оскорблять нечаянно — только нарочно.
— Выходите на деревенскую площадь, — грубо бросил он, — оба. Главное, делайте как вам скажут, и все будет в порядке.
Старик перевел его слова на каунианский. Внучка ответила ему на том же языке, но Бембо не сумел разобрать, что именно. Потом оба направились в сторону площади.
Следующий дом, и снова «Кауинане, на выход!». В этот раз Бембо предоставил Орасте отбивать кулаки.
Когда они дошли до окраины деревни, обоим жандармам уже до смерти надоело выгонять из домов запуганных кауниан. Вместе с последним семейством они вернулись на площадь, где уже столпилось сотни две светловолосых жителей Ойнгестуна. Те переговаривались на своем старинном наречии и на фортвежском вперемешку, пытаясь, вероятно, понять, зачем их собрали. Бембо как-то вдруг преисполнился горячей благодарности к начальству, что выдало ему тяжелый, мощный, всем явственно видный боевой жезл, с которым жандарм тащился от самого Громхеорта. Чучелок на площади было куда больше, чем альгарвейцев. Пусть знают, на чьей стороне сила.
Сержант Пезаро окинул площадь подозрительным взглядом.
— Это все?
— Все, кто не ушел грибы собирать, — ответил один жандарм.
— Или не прятался под кроватью, — добавил второй, указывая на семью кауниан:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106