Сколько здесь было несправедливости, страха и жестокости. Я вспомнил эту женщину, глядящую на искалеченного человека и на других людей, превратившихся в кровавое месиво, вспомнил ее лицо, когда она обвинила в жестокости меня…
Мальчик взял кусочек яблока из моей руки.
– Скажи спасибо… – Женщина взглянула на меня. – Как ему тебя называть? Он все еще считает отцом Гордена.
Горден. Обычный человек, даже не рекконарре.
– Больше не говори ему о Гордене. Я не хочу, чтобы он горевал по человеку. Мадонеи обращаются к отцу, называя его «фиод». Это значит «папа».
Женщина кивнула, скрывая возмущение, так же как и, без сомнения, мучающие ее вопросы. Она ведь даже не знает, что такое мадоней.
– Эван, скажи: «Спасибо, папа».
Мальчик пробормотал что-то похожее и снова спрятал лицо у нее на груди, мусоля кусочек яблока. Я отрезал еще один.
– И я не желаю, чтобы ты учила его бояться меня. – Я сделал усилие, произнося слова мягко, чтобы не испугать мальчика.
– Сейонн… – Женщина понизила голос, озираясь по сторонам. – Мы должны поговорить наедине.
– По поводу?..
Она вглядывалась в мое лицо, взволнованно и недоумевающе, вся ее наигранная смелость исчезла.
– Подай мне знак, Сейонн, – прошептала она, умоляя самым жалким человеческим образом. – Мы думали… Принц был уверен… После того, что ты сказал о вере и обещаниях… – Служанка вернулась и занялась очагом. Женщина смотрела на ее спину, вновь говоря нормальным голосом, хотя беспокойство не покидало ее. – Ты удивляешь меня своей суровостью. Принц Александр говорит, ты любишь в трудные моменты отпускать дурные шутки.
Я не понимал ее странной речи.
– В людях мало смешного, госпожа Элинор. Я сужу по своему опыту жизни в вашем мире. – Служанка снова ушла.
Я вскочил с места, не способный сидеть без движения. Речи женщины обжигали меня, словно угли, выпавшие из очага. Мне не нравилось это ощущение. – И не позволяй себе слишком много. Повторяю, я не тот человек, с которым был знаком этот принц. Я изгнал из себя все человеческое. Ты прислужница, оставленная здесь по моему позволению, советую тебе помнить об этом. Обращайся ко мне «господин Валдис».
Живость внезапно покинула ее лицо, оно неуловимо изменилось, как неуловимо меняется еще светлый мир, после того как солнце опускается над горизонтом. Она начала медленно качать засыпающего мальчика, прижавшись щекой к его голове.
– Валдис, – повторила она. – Имя эззарианского бога. Мне казалось, тебе претит роль бога.
– Эззарийцы понятия не имеют, к кому или чему они обращаются.
– Тогда ответь мне, господин Валдис, почему тебе важно было забрать Эвана именно сейчас, так поспешно? Мы заботились о нем, оберегали его от всего, любили, как должно любить ребенка. Война отошла уже далеко от того места, где мы живем, ничто не угрожало его безопасности. Раньше у тебя не было времени, чтобы быть с ним, и, если ты будешь и дальше участвовать в войне Аведди, едва ли оно появится. Что, по-твоему, должно произойти с миром людей, что ты больше не считаешь его безопасным для мальчика?
Я кинул на стол нож и остатки яблока.
– Безопасность сына для меня самое важное. Я не помню, почему мне казалось необходимым так спешить.
– Не помнишь? – Она удивленно подняла голову. – Четыре дня назад ты угрожал уничтожить двести человек, если я не отдам его тебе немедленно!
– Но это было до того.
– До чего?
Она мастерски находила неприятные для меня вопросы, но я понимал, что нам лучше сохранить хорошие отношения для дальнейшей жизни в одном доме, поэтому ответил ей.
– До моего превращения. До того, как я стал настоящим мадонеем. – Конечно, мне было бы ответить проще, если бы я сам знал то, что ее интересует. Как и во многих других случаях, логика моих поступков была мне самому неясна. – Я верил, что мой сын должен срочно попасть сюда, но я не помню всей цепочки рассуждений, поселившей во мне эту уверенность. Тогда я еще был человеком. Человеческие поступки продиктованы человеческими эмоциями, сейчас мне сложно их понять, мое тело, мой разум и эмоции стали другими.
– Твое тело изменилось… ты не человек… – Ее недоумение было мне неприятно.
– Я теперь мадоней, как мой отец, как Каспариан, хотя они мадоней по рождению, а мне это право подарили… Рекконарре – ты и все остальные эззарийцы – дети людей и мадонеев, живших в браке двенадцать столетий назад. Это было чудовищной ошибкой, принесшей болезнь в мир. Мой отец исправил эту ошибку во мне. Теперь ты понимаешь?
– Я начинаю понимать. Ты… изменился… ты помнишь только факты из прошлого, события, решения, имена, но не помнишь, что ты чувствовал и почему.
– То, что мне понадобится в будущем, я вспомню. Это не имеет особого значения. Место моего сына здесь, а не в человеческом военном лагере, где его могут захватить в плен, покалечить или даже убить, все зло и жестокость идут от людей. Он будет воспитываться здесь, как мадоней, а когда придет время, я преподнесу ему тот же подарок, который мой отец сделал мне.
Женщина плотно сжала губы и погладила мальчика по голове. Она не сводила глаз с моего лица.
Теперь, когда она больше не задавала вопросов, я мог уйти.
– Ребенок спит. Я приду утром. – Я чувствовал на себе ее взгляд, идя к двери.
Недовольный смущением, которое вызвала во мне эта женщина, я поднялся на стену, развернул крылья и взлетел. К несчастью, буря и ограниченное стеной пространство не помогли мне забыться. Вопрос женщины мучил меня. Почему я привел сюда ребенка именно теперь и так поспешно?
Я частично ответил на ее вопрос. Моя душа содрогалась при мысли, что у моего сына когда-нибудь могут оказаться те же шрамы, что оставались у меня на лице и в боку. К тому же мальчик рекконарре, значит, ему необходимо жить в двух мирах. Но не сейчас, так почему же я забрал его именно теперь?
Еще я собирался взять с собой сына, чтобы убедить отца в серьезности моих намерений. И убедил. Но крепость-тюрьма, сумасшедший мадоней и два его товарища неподходящее место, чтобы воспитывать ребенка. Пока я не разрушу стену и не решу, что делать с отцом, мальчик и здесь не будет в безопасности.
Значит, есть третья причина, и именно ее я и не могу вспомнить. Я взлетел над горами, позволяя буре швырять снег мне в лицо, и полностью отдался полету.
Когда наступило утро, холодное и неприветливое, я умылся, оделся и подавил в себе желание немедленно пойти к сыну. Он еще наполовину человек. Он будет спать или завтракать. Я собирался путешествовать по снам, поэтому Каспариан ждал меня в библиотеке, комнате, которую я сделал своим кабинетом. Мадоней начал заклятие, но я тут же прервал его.
– Не сегодня, – сказал я. – Я должен заново обдумать все, что касается этой войны.
Не прошло и четверти часа, как я наблюдал с башни за женщиной и Эваном, гуляющими по заснеженному саду. Ребенок бегал от замерзшего фонтана к пруду, смеялся, прятался за статуями и влезал на деревья. Женщина все время была рядом, уводя его от покрытого ледяной коркой пруда, сметая снег с его одежды, прежде чем он успевал растаять, помогая ему спуститься с дерева, если он забирался слишком высоко, смеялась вместе с ним, когда он тряс тонкие деревца, осыпая их обоих снежной пылью. Скоро они ушли в глубину сада, и я больше не видел их. Пока я решал, присоединиться ли мне к ним или нет, до меня донеслись жуткие завывания.
Я сбежал по ступеням, на ходу расправляя крылья, и через миг уже летел на источник звука. Женщина стояла, держа на руках рыдающего Эвана. Я не заметил крови, он не ударился, ничего себе не сломал, но щеки женщины тоже были мокры от слез. Только приземлившись рядом с ними, я понял, что их расстроило. Человек по имени Блез лежал лицом вверх на небольшой полянке. Его конечности были привязаны к столбам, обледеневшая одежда стояла колом, волосы и брови заиндевели, он дрожал всем телом. Световая веревка все еще обвивала его шею, не позволяя ему говорить.
– Он не умрет, – сказал я. – Его наказание продлится только до полуночи. Ему очень холодно, но, может быть, это научит его повиноваться моим приказам. – Густой снег валил из низко нависших облаков.
Прижимая голову рыдающего ребенка к плечу, женщина медленно вышла на поляну и остановилась рядом с пленником.
– Как ты можешь? Блез твой друг. Он спас тебя от отчаяния. Он любил твоего ребенка и заботился о нем…
– …а я спас его рассудок и жизнь. Но разве это дает ему право врываться в мой дом? Разве его прежние поступки служат оправданием его желанию похитить моего ребенка теперь? – Почему люди мыслят так нелогично?
– Значит, Сейонн на самом деле мертв, – сказала она, переводя взгляд с мерзнущего человека на меня. – Превращение, которое изменило твое тело, разрушило и твое сердце.
– Именно, – ответил я, глядя на человека и не чувствуя ничего.
Погода становилась все хуже. Я послал Каспариана следить за тем, чтобы человек не умер и ничего не отморозил, а в полночь пришел сам, чтобы освободить его. Боль, которую он испытывал, была результатом застоя крови в теле. Его глаза блестели от слез, когда я развязывал его. Жаль, но это было необходимо. Я протянул ему руку, чтобы помочь встать, он оперся на нее.
– Передай своим товарищам, – произнес я. Он кивнул, прижал ладони к стенке и исчез.
Наверное, этот случай послужил женщине хорошим уроком. Источник ее бесконечных вопросов иссяк, она стала вести себя вежливее. Меня лишь раздражал ее постоянный пристальный взгляд. К несчастью, на ребенка происшествие с Блезом произвело сильное впечатление, он не выходил из своей комнаты и не разговаривал ни с кем, кроме женщины. Чтобы не отдаляться от него и не увеличивать его страхов, я проводил большую часть дня с ними, откладывая свое возвращение к войне в мире людей.
Через день после освобождения Блеза мальчик был по-прежнему совсем вялым, хотя я сделал для него несколько магических игрушек: небольшую деревянную лошадку, которая могла скакать по комнате, и кораблик, плавающий по воздуху. Женщина стояла рядом, когда я пытался накормить его, но он не ел. Вечером я ушел от них расстроенный. Однако часовая пробежка и стакан вина помогли мне обрести равновесие. Боги, ведь ему нет еще трех лет, а он столкнулся с такими серьезными вещами. Он боится не меня, а того, что я сделал с его другом. Я снова поднялся по лестнице, собираясь пожелать ему доброй ночи. Негромкий голос доносился из-за дверей, я остановился, прислушиваясь.
– …он сажал мальчика на плечи, и они шли по зеленым лесам, по холмам и приходили на поле. – Женщина сидела на краю маленькой кроватки, мальчик лежал под одеялом и внимательно слушал. – И тогда человек начинал работать на поле, рассказывая мальчику о травах и корнях, о червяках, мышах, о… о чем еще?
– О кроликах! – воскликнул ребенок.
– Конечно о кроликах. Итак, они копали землю, сажали растения, человек рассказывал мальчику о кроликах, о том, как они живут в норах…
– Что это за сказка? – резко спросил я, почувствовав во лбу внезапную боль, словно мне между глаз вонзили кинжал.
Женщина подоткнула вокруг мальчика одеяло, не сводя глаз с его взволнованного личика. Ее ответ был произнесен тем же тоном, что и слова сказки.
– Это история семьи Эвана, насколько я понимаю, это о его деде. Но может быть, я ошибаюсь. Я узнала ее от моего брата, а он узнал ее от… того, кто знал наверняка. Это любимая история Эвана, единственная, способная утешить его, когда ему плохо.
Я больше не мог здесь оставаться. Я почти ослеп из-за боли в голове, все силы уходили на то, чтобы говорить нормальным голосом.
– Завтра. Я приду снова завтра.
Когда я вернулся к себе, боль так же внезапно исчезла. В конце концов, я ведь мадоней.
Завтра было таким же. Женщина наблюдала. Ребенок капризничал. Я пытался завоевать его расположение, чувствуя себя идиотом. Нелепо. На следующий день я вернулся к своим занятиям в библиотеке. Мой отец учил меня заклинанию, способному сдерживать бег воды. Все получалось. Вечером я снова заглянул к мальчику, и он поклонился мне вполне вежливо, когда я вошел. Я поклонился в ответ и посидел с ним, пока он не съел свою кашу. Я заставил кораблик летать по воздуху, но мальчик не стал играть с ним. Мы все почти не говорили. Когда женщина начала готовить мальчика ко сну, я пожелал им спокойной ночи и ушел.
На другой день, путешествуя по снам, я узнал, что война в мире людей приостановлена. Силы были собраны в северном Азахстане, рядом с Кафарной, летней столицей Императора. Захват Кафарны казался вполне логичным действием, но очень сложным, требующим большой подготовки. Жаль. Я надеялся на хорошую битву уже сегодня.
Остаток дня и весь следующий день я не мог найти себе места. Неужели я тоже схожу в заточении с ума? Воздух казался колючим, дрожащий от холода мир готов был рухнуть. Я не мог ни спать, ни сосредоточиться на занятиях. Расспросы моего отца вызывали раздражение.
– Разве не достаточно того, что ты меня создал? – рычал я. – Теперь ты собираешься думать и чувствовать за меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90