Здесь было теплей, чем на дороге, но неприятно теплей. Пахло гнилью. Она сплюнула, не раз, а три или четыре, чтобы избавиться от неприятного привкуса. Где она, Бога ради?!
Она услыхала, как приближаются лошади. Звук был приглушенный, но он заставил ее, или вернее того человека, в котором она была, сильно встревожиться. Справа кто-то застонал.
– Ш-ш, – зашипела она. Разве стонущий не слышит лошадей? Их открыли, и хотя она не знала почему, но была уверена, что это обнаружение окажется фатальным.
– Что случилось? – спросил Марти.
Она не осмелилась ответить. Всадники были слишком близко, чтобы можно было говорить. Она беззвучно повторила молитву. Теперь конники разговаривали. Они солдаты, решила она. Обсуждался вопрос, кому из них браться за неприятную обязанность. Может быть, взмолилась она, они оставят поиски, не начав их. Обсуждение закончилось, и они ворча и кляня судьбу, разделились на группы для работы. Она услышала, как переворачивают мешки и сбрасывают их на землю. Дюжина, две дюжины. Свет просочился в то место, где она лежала, едва дыша. Сдвинули еще мешки, еще больше света упало на нее. Она открыла глаза, и наконец узнала, какое сержант выбрал себе убежище.
– Боже всемогущий, – сказала она.
Она лежала не среди мешков, а тел. Он спрятался в холме трупов. Именно от тепла их гниения она потела.
Теперь холмик был растащен всадниками, которые прокалывали каждое тело, оттащив его в сторону, чтобы отличить живых от мертвых. На некоторых, которые еще дышали, указали офицеру. Он отделывался от них очень просто: их быстро убили. Прежде чем штык проник в его убежище, сержант выкатился и появился перед ними.
– Я сдаюсь, – сказал он. Тем не менее, его ткнули в плечо. Он закричал. Кэрис тоже.
Марти протянул руку, чтобы коснуться ее: лицо было искажено болью. Но потом подумал, что лучше не вмешиваться в такой, определенно критический момент: это может принести больше вреда, чем добра.
– Ну, ну, – сказал офицер, сидевший верхом, – ты не кажешься слишком мертвым.
– Я тренировался, – ответил сержант. Его острота принесла ему еще один тычок. По мнению тех людей, что его окружали, он должен был быть счастлив, что его до сих пор не распотрошили. К такой забаве они были готовы.
– Ты не умрешь очень скоро, – сказал офицер, похлопывая по шее своего коня. Соседство с таким количеством гниющих трупов делали изящество сложноосуществимым. – Нам нужно задать сначала тебе несколько вопросов. А потом уж займешь свое место в преисподней.
За грушевидной головой офицера небо потемнело. Уже когда он говорил, картинка начала терять связность, как будто Мамулян забыл, что произошло потом.
Под веками глаза Кэрис начали сновать туда-сюда. Иная сумятица образов захватила ее, каждый миг был различим с абсолютной ясностью, но все мелькали слишком быстро, чтобы как-то связаться.
– Кэрис? Ты в порядке?
– Да-да, – ответила она задыхаясь. – Еще немного времени... времени в живых.
Она увидела комнату, стул. Почувствовала легкое прикосновение, шлепок. Боль, облегчение, снова боль. Вопросы, смех. Она не была уверена, но решила, что под нажимом сержант рассказал противнику все, что они хотели знать и даже больше того. Дни проходили с быстротой биения пульса. Она позволила им пробежать между пальцев, чувствуя, что грезящие мозги Европейца приближаются с растущей скоростью к какому-то критическому моменту.
Лучше позволить ему вести: он знал лучше, чем она, весь этот спуск.
Путешествие завершилось с шокирующей неожиданностью.
Небо цвета остывшего железа открылось над ее головой. Из него падал снег, кожа лениво покрывалась пупырышками, а оттого, что совсем недавно было жарко, заломило в костях. В клаустрофобией гостиной-спальне, где Марти сидел с голой грудью и потел, у Кэрис застучали зубы.
Казалось, что захватившие сержанта покончили с допросами. Они вывели его и пять других оборванных пленников наружу, на маленькую квадратную площадку. Он огляделся. Это был монастырь, точнее, был раньше, еще до оккупации. Один или два монаха стояли под укрытием крыльца и философски спокойно наблюдали происходящее во дворе.
Шесть пленников ждали, построившись в шеренгу, пока падал снег. Они не были связаны. С площадки просто некуда было бежать. Сержант, стоя в конце шеренги, грыз ногти и пытался заставить свои мозги работать. Они сейчас умрут, этого никак не избежать. И они не первые, которых казнили сегодня. У стены, уложенные для посмертного осмотра, лежало пять мертвецов. Их отрубленные головы были положены в последнем оскорблении на пах. С открытыми глазами, как будто испуганные ударом убийцы, они уставились на снег, который падал, на окна, на одинокое дерево, которое росло в камнях на скудной земле. Летом оно вероятно плодоносит, птицы поют свои идиотские песни на нем, теперь оно даже без листьев.
– Они сейчас убьют нас, – сказала она как бы между прочим.
Все происходило очень вольно. Командующий офицер в меховой куртке на плечах стоял, вытянув руки к сиявшей жаровне, спиной к пленникам. Палач был рядом с ним, его окровавленный топор небрежно расположился на плече. Толстый хромой мужчина, он смеялся над каждой шуткой офицера и пытался скопить хоть немного тепла перед возвращением к делам.
Кэрис улыбнулась.
– Что сейчас происходит?
Она ничего не сказала: ее глаза были направлены на человека, который собирался их всех убить, она улыбалась.
– Кэрис. Что происходит?
Солдаты выстроились в линию и толкнули их на землю в центре площадки. Кэрис склонила, голову, выставляя затылок.
– Мы сейчас умрем, – прошептала она своему далекому собеседнику.
В конце шеренги палач поднял топор и опустил его профессиональным ударом. Голова пленника отделилась от шеи, выпуская гейзер крови, которая становилась грязно-бурой на серой стене, на белом снегу. Голова упала лицом вперед, немного прокатилась и остановилась. Тело корчилось на земле. Краем глаза Мамулян наблюдал за всей процедурой, пытаясь прекратить стук зубов. Он не был испуган и: не хотел думать, что чего-то боится. Его ближайший сосед начал кричать. Два солдата выступили вперед по пролаянному офицером приказу и схватили его. Внезапно, после тишины, в которой можно было слышать, как снег ложится на землю, шеренга разразилась жалобами и мольбами: ужас людей хлынул, как из открытых дверей. Сержант ничего не сказал. Они должны быть счастливы умереть именно так, подумал он: топор для аристократов и офицеров. Но дерево было недостаточно высоким, чтобы вешать на нем. Он посмотрел, как топор упал второй раз, думая, шевелится ли язык после смерти, помещенный в сочащемся небе головы мертвеца.
– Я не боюсь, – сказал он. – Какой смысл в страхе? Вы не можете купить его или продать, вы не можете его любить. Вы даже не можете его надеть, как ленту поверх рубашки, чтобы согреться.
Голова третьего пленника покатилась по снегу; и четвертого. Солдат рассмеялся. От крови шел пар. Ее мясной запах дразнил аппетит людей, которые не ели уже неделю.
– Я ничего не теряю, – сказал он вместо молитвы. – У меня была бессмысленная жизнь. Если она закончится здесь, так что же?
Пленник слева от него был молод; не больше пятнадцати. Барабанщик, решил сержант. Он спокойно кричал.
– Посмотри туда, – сказал Мамулян. – Дезертирство, как я всегда его представлял.
Он кивнул в сторону растянувшихся тел, которые уже освободились от различных паразитов. Блохи и гниды, осознав, что их хозяин скончался, ползали и скакали по голове и ранам, желая подыскать себе новую резиденцию, прежде чем их захватит холод.
Мальчик поглядел и улыбнулся. Зрелище развлекало его то мгновение, что потребовалось палачу принять нужную позу и совершить убийственный удар. Голова отпрыгнула, в грудь сержанту ударило жаром.
Мамулян лениво оглядел палача. Он был слегка измазан в крови; ничем другим его профессия на нем не отразилась. Лицо его было бесформенным, с запущенной бородой, которая нуждалась в стрижке, и круглыми накаленными глазами. «И меня убьет вот этот? – подумал сержант, – что же, мне нечего стыдится». Он вытянул руки за спиной, общепринятая поза подчинения, и склонил голову. Кто-то рванул его за рубашку, чтобы обнажить шею.
Он ждал. Шум, похожий на выстрел, прозвучал в его голове. Он открыл глаза, ожидая увидеть снег, падающий на голову, отделенную от шеи, но нет. В центре площадки один из солдат упал на колени, его грудь была разорвана выстрелом из одного из верхних окон монастыря. Мамулян поглядел на него. Солдаты толпились по краям площадки; выстрелы прорезали снегопад. Командующий офицер, раненый, неуклюже свалился на печку и его меховая куртка вспыхнула. Пойманные в ловушку за деревом, два солдата были подкошены пулями, осели, переплелись друг с другом, как два любовника под ветвями.
– Прочь, – прошептала Кэрис повелительно. – Быстро. Прочь.
Он пополз по-пластунски между покрытых инеем камней, пока стороны сражались друг с другом над его головой, едва ли веря, что он пощажен. Никто и взгляда на него не бросил. Безоружный и худой, как скелет, он не был никому опасен. Только будучи вне площади, забившись в укромный угол монастыря, он передохнул. По ледяным коридорам заструился дымок. Неминуемо, все это место подожжет одна или другая сторона, может быть, и обе. Все они были глупцы, никого из них он не любил. Он начал выбираться через лабиринт построек, надеясь найти выход и не наткнуться на кого-нибудь из заблудившихся фузилеров.
Уже далеко от места схватки он услышал позади себя шаги ног, обутых в сандалии, а не ботинки, – кто-то шел за ним. Он обернулся к преследователю лицом. Это был монах, черты его тощего лица выдавали аскета. Он схватил сержанта за разлохмаченный воротник рубашки.
– Ты – богоданный, – сказал он. Он запыхался, но хватка у него была крепкая.
– Оставь меня в покое. Я хочу уйти отсюда.
– Сражение уже во всех зданиях, нигде не безопасно.
– А я рискну, – ухмыльнулся сержант.
– Ты был избран, солдат, – ответил монах, все еще цепляясь за него. – Случай появился ради тебя. Невинный мальчик рядом с тобой умер, а ты выжил. Ты не понимаешь? Спроси себя, почему?
Он попытался оттолкнуть монаха – смесь ладана и старого пота была отвратительной. Но тот держался крепко, и торопливо говорил:
– Здесь есть тайные ходы, под кельями. Мы можем ускользнуть туда и спасемся от бойни.
– Да?
– Конечно. Если ты поможешь мне.
– Как?
– Мне надо спасти рукопись, работу всей жизни. Мне нужны твои мышцы, солдат. Не беспокойся, ты получишь кое-что взамен.
– Что есть у тебя из того, что мне нужно? – спросил сержант. Чем мог обладать этот дикий самобичеватель?
– Мне нужен ученик, – сказал монах. – Кто-то, кому я могу передать свое учение.
– Ну поделись своим духовным руководством.
– Я многому могу тебя обучить. Как жить вечно, если ты этого хочешь, – Мамулян рассмеялся, но монах продолжал нести околесицу. – Как отнимать жизнь у других и забирать ее себе. Или, если хочешь, отдавать мертвым и возрождать их.
– Нет уж.
– Это старая мудрость, – сказал монах. – Но я открыл ее заново, прочел, написанную на простом греческом. Тайны, которые были древними еще тогда, когда эти холмы были детьми. Такие тайны.
– Если ты можешь все это, то почему ты не Царь Всея Руси? – поинтересовался Мамулян.
Монах отпустил его рубашку и поглядел на солдата с презрением, оно прямо-таки струилось из его глаз.
– Какой человек, – сказал он медленно, – какой человек с настоящим честолюбием в душе захочет быть просто Царем?
Ответ стер с лица солдата улыбку. Странные слова, чье значение – он спросил себя – очень сложно объяснить. Но в них было обещание, которое его смущение не могло отбросить. «Ну что же», – подумал он, – может быть, так и приходит мудрость; и топор ведь не упал на меня, не так ли?"
– Веди, – сказал он.
Кэрис улыбнулась: скупой, но блестящей улыбкой. В один миг, как взмахом крыла, зима исчезла. Зацвела весна, земля повсюду зазеленела, особенно над могилами.
– Куда ты? – спросил ее Марти. Было ясно по ее восторженному выражению, что обстоятельства изменились. За несколько минут она выдала ключи к человеческой жизни, которые позаимствовала в голове Мамуляна. Марти едва понимал суть всего происходящего. Он надеялся, что она сможет объяснить детали позже. Что это была за страна, что за война.
Внезапно она сказала:
– Я закончил. – Ее голос был легким, почти игривым.
– Кэрис?
– Кто это Кэрис? Никогда не слышал о нем. Может быть, умер. Они все, кроме меня, умирают.
– Что ты закончил?
– Курс обучения. Всему, чему мог, он меня обучил. И это было правдой. Все, что он обещал, все правда. Древняя мудрость.
– Чему он тебя научил?
Она подняла руку, обоженную, и вытянула ее.
– Я могу украсть жизнь, – сказала она. – Очень просто. Только подыскать место и выпить. Легко взять, легко дать.
– Дать?
– На время. Столь долгое, сколь захочу, – она подняла палец: – Бог – Адаму: «Да будет жизнь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65