Марти поймал на себе взгляд женщины.
– С вами все в порядке? – спросила она.
– Спасибо. Да.
– Вам нужно немного поспать. У меня те же проблемы. В такие теплые ночи – бессонница.
Он снова поблагодарил ее и поспешил прочь от дома, даже не оборачиваясь. Слишком легко было представить все эти ужасы: они являлись без предупреждения, ниоткуда.
И никуда не уходили. По крайней мере теперь. О Мамуляне он помнил ночью и днем, и бессонной ночью – с того самого дня. Он теперь узнал (была ли это его жизнь во сне, несмотря на бодрствование, прошедшая сквозь бессонницу?) о другом мире, повисшем вне или за фасадом реальности.
Времени для уклончивых размышлений не было. Он должен уехать, должен забыть об Уайтхеде и Кэрис и о законе. Любым путем удрать из этой страны в Америку, туда, где реальное – реально, а сны остаются за веками глаз, где и рождаются.
51
Рэглен был мастером в изящном искусстве изготовления фальшивок. С помощью двух телефонных звонков обнаружив его местонахождение, Марти заговорил с ним о своем деле. Подходящая виза может оказаться в паспорте за вполне скромную цену. Если Марти принесет свою фотокарточку, работа будет выполнена за день, в крайнем случае – за два дня.
Было пятнадцатое июля: месяц бурлил от жары, близкой к температуре кипения. Радиоприемник, гудевший из соседней комнаты, обещал день безоблачно-голубой, как предыдущий и тот, что был до него. Небо было слепо-белым в эта дни.
Марти отправился к Рэглену рано, отчасти для того, чтобы избежать самого пекла, а отчасти из-за того, что жаждал быстрее закончить дела с фальшивкой, купить билет и отбыть. Но дальше станции Шоссе Килбурн он не проехал. Именно здесь на обложке «Дэйли Телеграф» он прочитал заголовок: «Миллионер-затворник найден мертвым в своем доме». Под ним была помещена фотография Папы, молодого безбородого Уайтхеда, заснятого в самой лучшей позе и с самым милым лицом. Он купил газету и две другие, которые поместили сообщение об этой истории на первой полосе, и читал их, стоя посреди тротуара, а торопливые пассажиры негодовали и пихали его, спускаясь вниз по лестнице на станцию.
«Миллионер Джозеф Ньюзэм Уайтхед, о чьей смерти сегодня объявлено, возглавлял корпорацию „Уайтхед“, которая была до недавнего времени одной из самых преуспевающих компаний Западной Европы благодаря своей фармацевтической продукции. Мистер Уайтхед, шестидесяти восьми лет, был найден вчера рано утром в своем удаленном убежище в Оксфордшире своим шофером. Причина смерти, как полагают, – сердечная недостаточность. Полиция утверждает, что не находит никаких подозрительных обстоятельств. Читайте некролог на седьмой странице».
Некролог содержал обычную информацию, списанную со страниц «Кто есть кто», с кратким списком имущества корпорации «Уайтхед», и был приправлен догадками, большей частью о причинах недавнего финансового краха. Был приглаженный, комнатный рассказ о жизни Уайтхеда, хотя о ранних годах сообщалось скудно и в отношении некоторых деталей возникали сомнения. Но все остальное здесь было, хотя и изрядно приукрашенное. Женитьба на Иванджелине, эффектный подъем во время бума конца пятидесятых, десятилетия стабильных достижений, затем погружение после смерти Иванджелины в загадочное и неосвещенное молчание.
Он умер.
Несмотря на все бравые речи, все вызывающее поведение, все презрение к козням Европейца, битва была проиграна. А была ли смерть естественной, как сообщали газеты, или делом рук Мамуляна, Марти не мог понять. Но он не отрицал, что испытывает любопытство. Даже больше, чем любопытство, – печаль. То, что он способен сожалеть о смерти старика, удивило его, может быть, больше, чем сама печаль. Он не рассчитывал на эту боль потери.
Он отменил встречу с Рэгленом и отправился обратно в свою квартиру, и там снова и снова просматривал газеты, пытаясь выжать из текста все, что касалось обстоятельств смерти Уайтхеда. Конечно, несколько зацепок нашлось: все репортажи были написаны вежливым и официальным языком подобных сообщений. Выжав из печатного слова все, что было можно, он подошел к соседней двери и попросил одолжить ему радиоприемник. Молодая женщина, которая занимала эту комнату, как ему казалось, студентка, имела кое-какие убеждения, но постепенно от них отказывалась. Полчаса он слушал выпуск утренних новостей, затем от его раздражения в комнате стало жарко. История представляла некоторый интерес до полудня, но затем события в Бейруте и успешные дела с наркотиками в Саутхэмптоне потребовали такой уймы времени, что сообщения о смерти Уайтхеда мало-помалу сократились от большого рассказа до короткого упоминания, а потом, уже после полудня, исчезли вовсе.
Он вернул приемник, отклонил приглашение на чашечку кофе с девушкой и ее кошкой – запах пищи, которую та недоела, повис в воздухе, как молния после дождя, – и вернулся к себе, посидеть и подумать. Если Мамулян действительно убил Уайтхеда – а он не сомневался, что Европеец способен это сделать так, что не догадается и самый хитроумный патологоанатом, – то это именно его вина. Может быть, останься он дома, старик был бы еще жив. Что не слишком вероятно. Более вероятно, что и Марти тоже был бы мертв. Но совесть его все же мучила.
В следующие два дня он сделал очень мало. В его голове крутилась одна мысль, которая никак не хотела отвязаться. Он прокручивал киноленты воспоминаний, которые накопались за всю жизнь, от этих первых неярких вспышек до самых последних, наверное, слишком резких, слишком детальных, – о человеке, который сидит один-одинешенек в клетке с травяным полом, о собаках, о темноте. В большинстве из них, хотя и не во всех, появлялось лицо Кэрис, иногда с изучающим выражением, иногда с заботливым: часто, отводя от него взгляд, она смотрела куда-то вверх сквозь опущенные ресницы, словно завидуя ему. Поздно ночью, когда засыпал младенец в нижней квартире и только иногда доносились шорохи машин с Хай-роуд, он прокручивал в мыслях самые личные моменты их встреч, слишком ценные, чтобы вызывать их в памяти неразборчиво, когда попало, – он боялся, что от повторения их сила уменьшится.
Только однажды он попытался забыть ее – это было бы лучше всего. Теперь, потеряв ее из виду, он цеплялся за это лицо. Он не знал, увидит ли ее снова когда-нибудь.
Все воскресные газеты напечатали дальнейшие сообщения о смерти. «Санди Таймс» поместила в самом начале отдела «Ревью» коротенькую заметку, написанную Лоуренсом Двоскиным, о «Самом загадочном британском миллионере», «долгое время бывшего партнером и конфидентом Ховарда Хьюса». Марти прочел ее дважды, не в силах избавиться от вкрадчивого голоса Двоскина, звучавшего в ушах все время, пока он глядел на печатный текст.
«...Во многом он был образцом совершенства, – читал он, – хотя история отшельничества последних лет его жизни неизбежно дала повод для распускания кучи слухов и сплетен, достаточно болезненных для такого чувствительного человека, как Джозеф. Все те годы, что он участвовал в общественной жизни, пресса подвергала его пристальному изучению, не всегда благотворному, но он никогда не ожесточался от критики, замаскированной или явной. Нам, тем немногим, кто знал его хорошо, было известно, что его душа была гораздо сильнее восприимчива ко всяким колкостям, чем это можно было заподозрить, основываясь на его внешнем равнодушии. Когда он обнаружил, что вокруг распространяются толки о его неверности и различных излишествах, то был глубоко удручен, особенно потому, что с тех пор, как умерла его любимая жена Иванджелина, он стал самым разборчивым человеком в вопросах секса и морали».
Марти прочел это лицемерно-слюнявое сообщение и во рту у него появился дурной привкус. Канонизация старика уже началась. Возможно, скоро появятся биографии, подкрепленные списком его имущества или даже списком благодеяний, которая обратит его жизнь в серию льстивых сказочек, по которым его и запомнят. При мысли о подобном его чуть не стошнило. Читая пошлости творения Двоскина, он обнаружил, что и сам яростно и неожиданно защищает слабости старика, хотя все, что делало его уникальным – и вообще реальным, — теперь находилось под угрозой полного исчезновения.
Он дочитал статью Двоскина до самого слезливого завершения и отложил газету. Единственная деталь, которая привлекла его интерес, – это упоминание похоронной церемонии, которая произойдет в маленькой церкви Мистер Ловелл на следующий день. Следовательно, тело кремировали. Марти почувствовал необходимость отправиться туда и отдать последнюю дань уважения, невзирая на то, что это может оказаться опасным.
52
На самом деле церемония привлекла такое количество зевак, от случайных зрителей до прожженных любителей скандалов, что присутствие Марти прошло совершенно незамеченным. В целом действо получилось необычное, как будто кто-то пытался заставить понять весь мир, что умер великий человек. Там были корреспонденты и фотографы со всей Европы в добавление к клике с Флит-стрит; среди присутствующих оказалось несколько самых известных публике лиц: политики, ученые мужи, капитаны индустрии, даже несколько кинозвезд, которые от славы хотели только самой славы. Такое собрание знаменитостей привлекло сотни профессиональных зевак. Маленькая церковь, ее дворик и дорога вокруг были переполнены. Сама служба транслировалась через громкоговорители на окрестных домах: занятная, какая-то ненормальная деталь. Голос священника звучал сквозь все звуковые системы металлически-театрально, его панегирик перемешался с сильным кашлем и чихом.
Марти совсем не понравилось слушать службу таким образом, еще меньше ему понравились туристы, скверно одетые для похорон, которые усеяли надгробия и траву на кладбище и в ленивых позах ожидали со скучающим выражением нетерпения, когда же наступит перерыв в их утомительном глазении. Уайтхед пробудил в Марти дремавшую мизантропию: отныне она заняла свое постоянное место в его мировоззрении. Озирая кладбище, забитое тупоглазыми, тоскливо-раздраженными персонажами, Марти почувствовал, как в нем нарастает презрение ко всему вокруг. Его подмывало отвернуться от этого людского болота и быстро ускользнуть. Но желание увидеть, как сыграют финальную сцену, пересилило желание уйти, и поэтому он ждал в этой толпе, пока осы гудели над липкими головами детей, и женщины с тупыми глазами кокетничали с ним через могилы.
Кто-то наставительно читал Священное Писание. Актер, судя по самовлюбленному голосу. Это было объявлено как отрывок из Апокалипсиса, но Марти пассажа не узнал.
Когда чтение подошло к концу, к главным воротам подъехала машина. Все завертели головами, защелкали аппаратами – появились две фигуры. По толпе распространилось гудение, те, которые прилегли отдохнуть, вскочили снова, пытаясь разглядеть, что можно. Кто-то вырвал Марти из летаргии, и он тоже приподнялся на цыпочки, чтобы взглянуть на опоздавших, – они как раз входили, – попытался рассмотреть что-либо между голов, увидел, потом потерял, тихо сказал сам себе «нет», не веря, затем полез сквозь толчею, пытаясь пробить себе путь, когда Мамулян вместе с Кэрис, чье лицо закрывала вуаль, дошли по тропинке от ворот до порога и исчезли в Церкви. «Кто это? – спросил его кто-то. – Вы знаете, кто это был?»
«Черт, – захотелось ему ответить, – Дьявол собственной персоной».
Мамулян здесь! Среди бела дня, солнце светит ему в затылок, и он гуляет с Кэрис под ручку, как муж с женой, позволяя снимать себя для завтрашних газет. Очевидно, он не боится. Его появление, такое неторопливое, такое ироничное – это заключительный жест презрения. И почему она играет в его игру? Почему она не сбросит его руку и не объявит, что он чудовище? Потому что она добровольно присоединилась к его окружению, именно так, как предсказывал Уайтхед. В поисках чего? Кому-то понравилась ее склонность к нигилизму? Ее обучают высокому искусству умирания? А что она должна дать взамен? Весьма колючие вопросы.
Наконец служба подошла к завершению. Внезапно, к восторгу и восхищению толпы торжественность нарушили хриплые звуки саксофона, и джазовая обработка «Дураки спешат войти» грянула из громкоговорителей. Последняя шутка Уайтхеда, вероятно. Она заслужила смех: кое-кто из собравшихся даже захлопал. Из церкви донесся шум людей, встающих со скамей. Марти вытянул шею, чтобы получше видеть порог, но ничего не получилось, ему пришлось пробиваться сквозь толчею обратно к могиле. На повисших от жары ветках деревьев расселись птицы, их суета отвлекла его внимание, он уставился вверх. Когда он снова опустил взгляд, гроб оказался почти рядом, на плечах, среди прочих, Оттави и Кертсингера. Незатейливый ящик казался неприлично выставленным на обозрение. Его заинтересовало, во что одели старика для последней прогулки: подровняли ли бороду, зашили ли веки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65