Автомобили исчезли с подъездной дорожки; комнаты внизу – библиотека, приемные, кухня – все были заброшены. Она поспешила наверх, чтобы забрать свои вещи из белой комнаты и уйти.
Когда она возвращалась по галерее, сзади она услышала мягкий топот. Она повернулась. У лестницы стояла собака – очевидно она преследовала ее. Она едва могла разглядеть ее при плохом освещении, но она не испугалась.
– Хороший мальчик, – сказала она, обрадованная присутствием в опустевшем доме еще одной живой души.
Собака не зарычала, не завиляла хвостом, она просто бросилась к ней. И только тогда она поняла свою ошибку. Магазин мясника был здесь, перед ней, на четырех ногах. Она попятилась.
– Нет... – прошептала она, – О, нет... Боже... оставь меня в покое.
Но собака приближалась, и с каждым ее шагом она ужасалась все больше и больше от того, в каком состоянии было животное. Изнутри ее вываливались кишки. Разлагающаяся морда, гниющие зубы. Она побежала к белой комнате, но собака в три прыжка покрыла расстояние между ними. Ее руки скользнули по телу собаки, когда та набросилась на нее, и, к ее ужасу, шкура отделилась от него – ее руки сдирали скальп с этого жуткого создания. Она упала на спину; собака, тяжело болтая головой на ободранной шее, сомкнула челюсти на ее горле и стала терзать ее. Она не могла вскрикнуть – у нее моментально пропал голос, но ее руки скользнули по холодному телу и добрались до позвоночника. Инстинкт придал силу ее хватке – мускулы собаки стали расползаться на вязкие нити и зверь отпустил ее, выгибаясь назад, когда ее пальцы оторвали один позвонок от другого. Другой рукой она схватилась за свое горло – кровь закапала на ковер крупными каплями – она обязательно должна найти помощь или ей придется истекать кровью до смерти.
Она поползла обратно к лестнице. Где-то очень далеко кто-то открыл дверь. На нее упала полоска света. Слишком медленно, чтобы почувствовать боль, она повернула голову. В отдаленном дверном проеме показался силуэт Уайтхеда. Между ними стояла собака. Каким-то образом она поднялась или, скорее, поднялась ее передняя часть, и потащилась по залитому светом ковру к ней; большая часть ее корпуса была сейчас бесполезна, голова едва поднималась над полом. Но она все же двигалась, и будет двигаться, до тех пор, пока ее исцелитель не дарует ей покой.
Она подняла руку, чтобы привлечь внимание Уайтхеда. Если он и видел ее в сумраке, он не подал вида.
Она доползла до края лестницы. Сил уже почти не осталось. Смерть подступала быстро. Довольно, сказало ее тело, довольно. Ее желание к жизни угасало и она шлепнулась без сил; кровь, вытекающая из ее израненной шеи, заструилась вниз по ступенькам; в ее глазах мерк свет.
Одна ступенька, две ступеньки.
Игра-считалочка была превосходным средством от безумия.
Три ступеньки, четыре.
Она не увидела пятой ступеньки, как, впрочем, и всего остального, в наползавшей темноте.
* * *
Марти испытывал отвращение про мысли о возвращении в дом, но что бы там ни случилось, это закончилось. Его дорогой костюм был испачкан грязью до неузнаваемости; его рубашка была залита потом и разодрана, его безупречные ботинки были перепачканы в глине. Он выглядел, как беспризорник. Эта мысль почти доставила ему удовольствие.
Он брел обратно по лужайке. Где-то впереди виднелись огни дома. Они горели гостеприимно и успокаивающе, хотя он прекрасно знал, что это успокоение было обманом. Да и сам дом не был укрытием. Иногда было безопасней быть где-то снаружи, в открытом мире, под небом, где никто не мог прийти, постучаться и посмотреть на тебя, где не было крыши, которая могла обрушиться на твою доверчивую голову.
Он был на половине пути между лесом и домом, когда самолет прогудел в вышине, его огоньки казались двойными звездами. Он стоял и смотрел, как самолет пролетает над его головой. Возможно, это был один из тех контролирующих самолетов, которые, как он читал, постоянно летают над Европой, – один американский, другой русский, их электрические глаза осматривали спящие города – карающие близнецы, от благожелательности которых зависели жизни миллионов людей. Звук самолета перешел в шепот и, наконец, затих. Улетел шпионить за другими головами. Грехи Англии сегодня не привели к фатальному исходу.
Он отправился к дому, решительно выбирая маршрут, который проведет его прямо ко входу, в фальшивый свет фонарей. Лишь только он вышел на свет, как из дома вышел Европеец.
Спрятаться не было возможности. Марти замер на месте и стоял, пока из дома не вышел Брир; оба непохожих компаньона двинулись прочь от дома. Зачем бы они на приходили, их работа была закончена.
Сделав несколько шагов по дорожке, Европеец оглянулся. Его глаза моментально обнаружили Марти. Долгое время Европеец просто стоял и смотрел через широкое пространство, заросшее яркой травой. Затем он кивнул коротким твердым кивком, который был простым подтверждением. «Я вижу тебя, – казалось говорил он, – и смотри! Я не причиняю тебе вреда». Затем он повернулся и пошел прочь, пока он и его могилокопатель не скрылись за кипарисами, растущими вдоль дорожки.
Часть четвертая
РАССКАЗ ВОРА
Цивилизации вырождаются не от страха, а от того, что они забывают о том, что страх существует.
Фрейя Старк «Персей на ветру»
48
Марти стойл в холле и прислушивался, стараясь уловить шаги или голоса. Но ни тех, ни других не было. Очевидно, женщины уехали, как и Оттави, Куртсингер и Король-Тролль. Возможно, старик тоже.
В доме горело мало огней. В их свете дом внутри казался двухмерным. В сети, видимо, было замыкание – его следы виднелись на оплавленных контактах, воздух был слегка голубоватого оттенка. Он отправился наверх. Второй этаж был погружен в темноту, но он шел легко, повинуясь инстинкту, задевая ногами куски фарфора – какая-то расколотая ваза. Под ногами таких кусков становилось все больше – разбитые, разодранные предметы. Он не смотрел вниз, пробираясь осторожными шагами к белой комнате.
Дверь была приоткрыта и свет, не электрический, а от свечи, горел внутри. Он перешагнул порог. Одинокий огонек едва мерцал, однако он был достаточен, чтобы было видно каждую разбитую бутылку. Он ступил на ковер из разбитого стекла и разлитого вина – в комнате стоял едкий запах. Стол был перевернут и несколько стульев были превращены в дрова.
Старый Уайтхед стоял в углу комнаты. На лице его были потеки крови, но нельзя было быть уверенным, что это была его кровь. Он выглядел, как человек, увидевший последствия землетрясения, – шок залил его лицо смертельной бледностью.
– Он рано пришел, – произнес он с отчаянием в каждом приглушенном слоге. – Вообрази. Я-то думал, что он верит в договор. Но он пришел рано, чтобы вырвать меня отсюда.
– Кто он?
Уайтхед вытер слезы со щек тыльной стороной руки, размазывая по лицу кровь.
– Этот ублюдок солгал мне, – прошептал он.
– Вы ранены?
– Нет, – ответил Уайтхед, казалось, удивленный вопросом. – Он не дотронется до меня. У него есть вещи похуже. Он хочет, чтобы я сам захотел уйти, понимаешь?
Марти не понимал.
– В холле труп, – очевидно Уайтхеда это ни капли не беспокоило. – Я оттащил ее от лестницы.
– Кого?
– Стефани.
– Он убил ее?
– Он? Нет. Его руки чисты. Ты можешь пить из них молоко.
– Я позвоню в полицию.
– Нет!
Уайтхед, шатаясь, сделал несколько шагов по стеклу, чтобы схватить Марти за руку.
– Нет! Никакой полиции.
– Но человек мертв.
– Забудь о ней. Ты же можешь спрятать ее потом, а? – Его интонации стали почти интригующими, а дыхание, когда он приблизился, ядовитым. – Ты ведь сделаешь это, правда?
– После всего того, что вы устроили?
– Небольшая шутка, – сказал Уайтхед. Он попробовал улыбнуться, сжимая руку Марти так сильно, что кровь останавливалась в жилах. – Ну брось, шутка и все. – Все это было очень похоже на то, как будто тебя держит алкоголик за пуговицу на углу улицы. Марти высвободил руку.
– Я уже сделал все, что собирался сделать для вас.
– Хочешь вернуться домой, ты об этом? – голос Уайтхеда моментально помрачнел. – Хочешь вернуться обратно за решетку, где ты можешь спрятать свою голову?
– Это не новая ваша шутка.
– Я повторяюсь? О, мой Бог, – он махнул Марти рукой. – Ну тогда иди. Вали отсюда, ты не моего класса, – он попятился назад и прислонился к стене. – На хера я буду чего-то делать, если уж ты так решил.
– Вы мучили меня, – выпалил в ответ Марти. – Все это время.
– Я сказал тебе... это шутка.
– Не только сегодня. Все время. Обманывая меня... подкупая меня. Вы говорили, что вам нужен кто-то, кому можно доверять, а после обращались со мной, как с дерьмом. Неудивительно, что все в конце концов покинули вас.
Уайтхед в упор посмотрел на него.
– Хорошо, – жестко ответил он, – чего ты хочешь?
– Правды.
– Ты уверен?
– Да, черт возьми, да!
Старик прикусил губу, борясь с собой. Когда он заговорил, голос его был приглушен. – Ладно, парень. Ладно.
Прежний блеск вернулся в его глаза, и сразу же подавленность сменилась новым энтузиазмом.
– Если ты так уж хочешь, я расскажу тебе, – он ткнул пальцем в сторону Марти. – Закрой дверь.
Марти отпихнул разбитую бутылку и захлопнул дверь. Было странно закрывать дверь от мертвеца, просто чтобы послушать рассказ. Но он слишком долго ждал этой истории и ее нельзя было откладывать.
– Когда ты родился, Марти?
– В 1948. В декабре.
– Война уже закончилась.
– Да.
– Ты даже не знаешь, что ты пропустил.
Обычное начало для исповеди.
– Это было такое время!
– Вы здорово воевали?
Уайтхед нагнулся за одним из менее поврежденных кресел, поднял его и сел. Несколько секунд он молчал.
– Я был вором, Марти, – наконец произнес он. – Ну, подпольный коммерсант – это более впечатляюще звучит хотя на деле это одно и то же. Я одинаково свободно говорил на трех или четырех языках и я всегда быстро соображал. Все это облегчало мне жизнь.
– Вам везло.
– Везение не имеет никакого отношения к этому. Не везет людям, которые не могут управлять. А я управлял, хотя в то время я не знал об этом. Я сам создал свое собственное везение, если хочешь. – Он помолчал. – Ты должен понять, война – это не то, что ты видишь в кино; по крайней мере моя война не была такой. Границы менялись, люди предавались забвению: мир был открыт для захвата.
Он качнул головой.
– Ты не можешь представить себе этого. Ты всегда жил в период относительной стабильности. Но война меняет правила, по которым ты живешь. Внезапно становится хорошо ненавидеть, хорошо аплодировать разрушению. Люди могут проявить свое истинное я...
Марти было любопытно, куда заведет их это вступление, но Уайтхед уже вошел в ритм своего повествования. Сейчас было не время прерывать его.
– ...и когда вокруг так много неопределенности, человек, способный сформировать свою собственную судьбу, может быть Королем Мира. Прости за преувеличение, но я чувствовал себя именно так. Королем Мира. Я был умен, ты понимаешь? Не образован — это пришло позже, а умен. Образование улицы, как это сейчас называют. И я намеревался извлечь все из этой чудесной войны, посланной мне Богом. Я провел два или три месяца в Париже, как раз перед оккупацией, потом улизнул, когда пришло время. Потом я отправился на юг. Наслаждался Италией, Средиземным морем. Мне все доставалось даром. Чем тяжелее становилась война, тем лучше становилось мне. Отчаяние остальных людей сделало меня богачом.
Конечно, я транжирил деньги. Мои заработки никогда не оставались у меня дольше, чем несколько месяцев. Когда я думаю о картинах, которые прошли через мои руки, предметах искусства, – легкая добыча... Я не просто писал в горшок, расписанный Рафаэлем. Я продавал все это грузовиками.
Когда подошла к концу война в Европе, я подался на север, в Польшу. Немцам приходилось туго – они понимали, что игра заканчивается, – и я думал, что смогу заключить несколько недурных сделок. В конце концов – это была действительно ошибка – я очутился в Варшаве. От нее практически ничего не осталось, когда я появился там. То, что не сожгли нацисты, сожгли русские. Это было одно пепелище от края до края. – Он вздохнул и нахмурился, пытаясь подобрать слова. – Ты не можешь себе этого представить. Это был великий город. Но тогда... Ну как мне тебе объяснить? Тебе придется видеть моими глазами, иначе все это бессмысленно.
– Я пытаюсь, – сказал Марти.
– Ты живешь в себе, — продолжал Уайтхед. – Так же, как и я живу в себе. Мы имеем очень четкое представление о том, кто мы. Вот как мы оцениваем себя – по той уникальности, что есть в нас. Ты понимаешь, о чем я?
Марти был слишком заинтригован, чтобы солгать. Он покачал головой.
– Нет, не совсем.
– Естество вещей, вот что я имею в виду. Все в мире, имеющее какую угодно значимость, есть совершенно особенная самость — это факт. Мы любуемся индивидуальностью облика, манер и, мне кажется, мы допускаем, что некоторая часть этой индивидуальности существует всегда – хотя бы в памяти людей, которые ощущали ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Когда она возвращалась по галерее, сзади она услышала мягкий топот. Она повернулась. У лестницы стояла собака – очевидно она преследовала ее. Она едва могла разглядеть ее при плохом освещении, но она не испугалась.
– Хороший мальчик, – сказала она, обрадованная присутствием в опустевшем доме еще одной живой души.
Собака не зарычала, не завиляла хвостом, она просто бросилась к ней. И только тогда она поняла свою ошибку. Магазин мясника был здесь, перед ней, на четырех ногах. Она попятилась.
– Нет... – прошептала она, – О, нет... Боже... оставь меня в покое.
Но собака приближалась, и с каждым ее шагом она ужасалась все больше и больше от того, в каком состоянии было животное. Изнутри ее вываливались кишки. Разлагающаяся морда, гниющие зубы. Она побежала к белой комнате, но собака в три прыжка покрыла расстояние между ними. Ее руки скользнули по телу собаки, когда та набросилась на нее, и, к ее ужасу, шкура отделилась от него – ее руки сдирали скальп с этого жуткого создания. Она упала на спину; собака, тяжело болтая головой на ободранной шее, сомкнула челюсти на ее горле и стала терзать ее. Она не могла вскрикнуть – у нее моментально пропал голос, но ее руки скользнули по холодному телу и добрались до позвоночника. Инстинкт придал силу ее хватке – мускулы собаки стали расползаться на вязкие нити и зверь отпустил ее, выгибаясь назад, когда ее пальцы оторвали один позвонок от другого. Другой рукой она схватилась за свое горло – кровь закапала на ковер крупными каплями – она обязательно должна найти помощь или ей придется истекать кровью до смерти.
Она поползла обратно к лестнице. Где-то очень далеко кто-то открыл дверь. На нее упала полоска света. Слишком медленно, чтобы почувствовать боль, она повернула голову. В отдаленном дверном проеме показался силуэт Уайтхеда. Между ними стояла собака. Каким-то образом она поднялась или, скорее, поднялась ее передняя часть, и потащилась по залитому светом ковру к ней; большая часть ее корпуса была сейчас бесполезна, голова едва поднималась над полом. Но она все же двигалась, и будет двигаться, до тех пор, пока ее исцелитель не дарует ей покой.
Она подняла руку, чтобы привлечь внимание Уайтхеда. Если он и видел ее в сумраке, он не подал вида.
Она доползла до края лестницы. Сил уже почти не осталось. Смерть подступала быстро. Довольно, сказало ее тело, довольно. Ее желание к жизни угасало и она шлепнулась без сил; кровь, вытекающая из ее израненной шеи, заструилась вниз по ступенькам; в ее глазах мерк свет.
Одна ступенька, две ступеньки.
Игра-считалочка была превосходным средством от безумия.
Три ступеньки, четыре.
Она не увидела пятой ступеньки, как, впрочем, и всего остального, в наползавшей темноте.
* * *
Марти испытывал отвращение про мысли о возвращении в дом, но что бы там ни случилось, это закончилось. Его дорогой костюм был испачкан грязью до неузнаваемости; его рубашка была залита потом и разодрана, его безупречные ботинки были перепачканы в глине. Он выглядел, как беспризорник. Эта мысль почти доставила ему удовольствие.
Он брел обратно по лужайке. Где-то впереди виднелись огни дома. Они горели гостеприимно и успокаивающе, хотя он прекрасно знал, что это успокоение было обманом. Да и сам дом не был укрытием. Иногда было безопасней быть где-то снаружи, в открытом мире, под небом, где никто не мог прийти, постучаться и посмотреть на тебя, где не было крыши, которая могла обрушиться на твою доверчивую голову.
Он был на половине пути между лесом и домом, когда самолет прогудел в вышине, его огоньки казались двойными звездами. Он стоял и смотрел, как самолет пролетает над его головой. Возможно, это был один из тех контролирующих самолетов, которые, как он читал, постоянно летают над Европой, – один американский, другой русский, их электрические глаза осматривали спящие города – карающие близнецы, от благожелательности которых зависели жизни миллионов людей. Звук самолета перешел в шепот и, наконец, затих. Улетел шпионить за другими головами. Грехи Англии сегодня не привели к фатальному исходу.
Он отправился к дому, решительно выбирая маршрут, который проведет его прямо ко входу, в фальшивый свет фонарей. Лишь только он вышел на свет, как из дома вышел Европеец.
Спрятаться не было возможности. Марти замер на месте и стоял, пока из дома не вышел Брир; оба непохожих компаньона двинулись прочь от дома. Зачем бы они на приходили, их работа была закончена.
Сделав несколько шагов по дорожке, Европеец оглянулся. Его глаза моментально обнаружили Марти. Долгое время Европеец просто стоял и смотрел через широкое пространство, заросшее яркой травой. Затем он кивнул коротким твердым кивком, который был простым подтверждением. «Я вижу тебя, – казалось говорил он, – и смотри! Я не причиняю тебе вреда». Затем он повернулся и пошел прочь, пока он и его могилокопатель не скрылись за кипарисами, растущими вдоль дорожки.
Часть четвертая
РАССКАЗ ВОРА
Цивилизации вырождаются не от страха, а от того, что они забывают о том, что страх существует.
Фрейя Старк «Персей на ветру»
48
Марти стойл в холле и прислушивался, стараясь уловить шаги или голоса. Но ни тех, ни других не было. Очевидно, женщины уехали, как и Оттави, Куртсингер и Король-Тролль. Возможно, старик тоже.
В доме горело мало огней. В их свете дом внутри казался двухмерным. В сети, видимо, было замыкание – его следы виднелись на оплавленных контактах, воздух был слегка голубоватого оттенка. Он отправился наверх. Второй этаж был погружен в темноту, но он шел легко, повинуясь инстинкту, задевая ногами куски фарфора – какая-то расколотая ваза. Под ногами таких кусков становилось все больше – разбитые, разодранные предметы. Он не смотрел вниз, пробираясь осторожными шагами к белой комнате.
Дверь была приоткрыта и свет, не электрический, а от свечи, горел внутри. Он перешагнул порог. Одинокий огонек едва мерцал, однако он был достаточен, чтобы было видно каждую разбитую бутылку. Он ступил на ковер из разбитого стекла и разлитого вина – в комнате стоял едкий запах. Стол был перевернут и несколько стульев были превращены в дрова.
Старый Уайтхед стоял в углу комнаты. На лице его были потеки крови, но нельзя было быть уверенным, что это была его кровь. Он выглядел, как человек, увидевший последствия землетрясения, – шок залил его лицо смертельной бледностью.
– Он рано пришел, – произнес он с отчаянием в каждом приглушенном слоге. – Вообрази. Я-то думал, что он верит в договор. Но он пришел рано, чтобы вырвать меня отсюда.
– Кто он?
Уайтхед вытер слезы со щек тыльной стороной руки, размазывая по лицу кровь.
– Этот ублюдок солгал мне, – прошептал он.
– Вы ранены?
– Нет, – ответил Уайтхед, казалось, удивленный вопросом. – Он не дотронется до меня. У него есть вещи похуже. Он хочет, чтобы я сам захотел уйти, понимаешь?
Марти не понимал.
– В холле труп, – очевидно Уайтхеда это ни капли не беспокоило. – Я оттащил ее от лестницы.
– Кого?
– Стефани.
– Он убил ее?
– Он? Нет. Его руки чисты. Ты можешь пить из них молоко.
– Я позвоню в полицию.
– Нет!
Уайтхед, шатаясь, сделал несколько шагов по стеклу, чтобы схватить Марти за руку.
– Нет! Никакой полиции.
– Но человек мертв.
– Забудь о ней. Ты же можешь спрятать ее потом, а? – Его интонации стали почти интригующими, а дыхание, когда он приблизился, ядовитым. – Ты ведь сделаешь это, правда?
– После всего того, что вы устроили?
– Небольшая шутка, – сказал Уайтхед. Он попробовал улыбнуться, сжимая руку Марти так сильно, что кровь останавливалась в жилах. – Ну брось, шутка и все. – Все это было очень похоже на то, как будто тебя держит алкоголик за пуговицу на углу улицы. Марти высвободил руку.
– Я уже сделал все, что собирался сделать для вас.
– Хочешь вернуться домой, ты об этом? – голос Уайтхеда моментально помрачнел. – Хочешь вернуться обратно за решетку, где ты можешь спрятать свою голову?
– Это не новая ваша шутка.
– Я повторяюсь? О, мой Бог, – он махнул Марти рукой. – Ну тогда иди. Вали отсюда, ты не моего класса, – он попятился назад и прислонился к стене. – На хера я буду чего-то делать, если уж ты так решил.
– Вы мучили меня, – выпалил в ответ Марти. – Все это время.
– Я сказал тебе... это шутка.
– Не только сегодня. Все время. Обманывая меня... подкупая меня. Вы говорили, что вам нужен кто-то, кому можно доверять, а после обращались со мной, как с дерьмом. Неудивительно, что все в конце концов покинули вас.
Уайтхед в упор посмотрел на него.
– Хорошо, – жестко ответил он, – чего ты хочешь?
– Правды.
– Ты уверен?
– Да, черт возьми, да!
Старик прикусил губу, борясь с собой. Когда он заговорил, голос его был приглушен. – Ладно, парень. Ладно.
Прежний блеск вернулся в его глаза, и сразу же подавленность сменилась новым энтузиазмом.
– Если ты так уж хочешь, я расскажу тебе, – он ткнул пальцем в сторону Марти. – Закрой дверь.
Марти отпихнул разбитую бутылку и захлопнул дверь. Было странно закрывать дверь от мертвеца, просто чтобы послушать рассказ. Но он слишком долго ждал этой истории и ее нельзя было откладывать.
– Когда ты родился, Марти?
– В 1948. В декабре.
– Война уже закончилась.
– Да.
– Ты даже не знаешь, что ты пропустил.
Обычное начало для исповеди.
– Это было такое время!
– Вы здорово воевали?
Уайтхед нагнулся за одним из менее поврежденных кресел, поднял его и сел. Несколько секунд он молчал.
– Я был вором, Марти, – наконец произнес он. – Ну, подпольный коммерсант – это более впечатляюще звучит хотя на деле это одно и то же. Я одинаково свободно говорил на трех или четырех языках и я всегда быстро соображал. Все это облегчало мне жизнь.
– Вам везло.
– Везение не имеет никакого отношения к этому. Не везет людям, которые не могут управлять. А я управлял, хотя в то время я не знал об этом. Я сам создал свое собственное везение, если хочешь. – Он помолчал. – Ты должен понять, война – это не то, что ты видишь в кино; по крайней мере моя война не была такой. Границы менялись, люди предавались забвению: мир был открыт для захвата.
Он качнул головой.
– Ты не можешь представить себе этого. Ты всегда жил в период относительной стабильности. Но война меняет правила, по которым ты живешь. Внезапно становится хорошо ненавидеть, хорошо аплодировать разрушению. Люди могут проявить свое истинное я...
Марти было любопытно, куда заведет их это вступление, но Уайтхед уже вошел в ритм своего повествования. Сейчас было не время прерывать его.
– ...и когда вокруг так много неопределенности, человек, способный сформировать свою собственную судьбу, может быть Королем Мира. Прости за преувеличение, но я чувствовал себя именно так. Королем Мира. Я был умен, ты понимаешь? Не образован — это пришло позже, а умен. Образование улицы, как это сейчас называют. И я намеревался извлечь все из этой чудесной войны, посланной мне Богом. Я провел два или три месяца в Париже, как раз перед оккупацией, потом улизнул, когда пришло время. Потом я отправился на юг. Наслаждался Италией, Средиземным морем. Мне все доставалось даром. Чем тяжелее становилась война, тем лучше становилось мне. Отчаяние остальных людей сделало меня богачом.
Конечно, я транжирил деньги. Мои заработки никогда не оставались у меня дольше, чем несколько месяцев. Когда я думаю о картинах, которые прошли через мои руки, предметах искусства, – легкая добыча... Я не просто писал в горшок, расписанный Рафаэлем. Я продавал все это грузовиками.
Когда подошла к концу война в Европе, я подался на север, в Польшу. Немцам приходилось туго – они понимали, что игра заканчивается, – и я думал, что смогу заключить несколько недурных сделок. В конце концов – это была действительно ошибка – я очутился в Варшаве. От нее практически ничего не осталось, когда я появился там. То, что не сожгли нацисты, сожгли русские. Это было одно пепелище от края до края. – Он вздохнул и нахмурился, пытаясь подобрать слова. – Ты не можешь себе этого представить. Это был великий город. Но тогда... Ну как мне тебе объяснить? Тебе придется видеть моими глазами, иначе все это бессмысленно.
– Я пытаюсь, – сказал Марти.
– Ты живешь в себе, — продолжал Уайтхед. – Так же, как и я живу в себе. Мы имеем очень четкое представление о том, кто мы. Вот как мы оцениваем себя – по той уникальности, что есть в нас. Ты понимаешь, о чем я?
Марти был слишком заинтригован, чтобы солгать. Он покачал головой.
– Нет, не совсем.
– Естество вещей, вот что я имею в виду. Все в мире, имеющее какую угодно значимость, есть совершенно особенная самость — это факт. Мы любуемся индивидуальностью облика, манер и, мне кажется, мы допускаем, что некоторая часть этой индивидуальности существует всегда – хотя бы в памяти людей, которые ощущали ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65