ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Пятница, 22 июня;
13:40 по времени гринвичского меридиана.
Уоррентон; штат Вирджиния;
09:40 по восточному поясному времени.
Звонок раздался, когда Кэтлин, сидя на полу в кабинете, играла в шахматы с двенадцатилетним Джеффом Уорхерстом. Стефани Уорхерст заговорила еще до того, как вошла в комнату:
- Кэтлин! - Голос ее звучал озабоченно. - Монти на видеосвязи, из Пентагона. Говорит - по специальной линии. Не знаю, что ему от тебя нужно.
- Неважно, миссис Уорхерст. Можно перевести его в гостиную?
- Конечно, дорогая. Я переведу.
- Эй, Кэтлин? - окликнул ее Джефф, подняв взгляд от доски.
- Что?
- Ты тоже когда-нибудь пойдешь служить в морскую пехоту, как деда с... папкой?
Неожиданный вопрос застал ее врасплох. Конечно, Кэтлин много думала об этом, а после возвращения из Японии вновь вернулась к этой мысли. Но...
- Не знаю, Джефф, - ответила она. - А тебе зачем?
- Не знаю. Просто интересно. Вот погоди, я тоже стану морским пехотинцем! И тогда пусть только эти ооновцы сунутся!
На подобное утверждение ответить было нечего. Поднявшись, Кэтлин направилась следом за миссис Уорхерст.
- Эй, Кэтлин! - добавил Джефф.
- Ну что?
- Просто хотел тебя предупредить. Ты ферзя теряешь.
Она усмехнулась:
- Посмотри получше. Если возьмешь ферзя, получишь мат в пять ходов.
- Как? - Джефф поднял на нее недоверчивый взгляд.
- Иногда жертва фигуры дает огромное преимущество. Посмотрим, успеешь ли ты просчитать комбинацию до моего возвращения.
Гостиная Уорхерстов была просторной, роскошно меблированной комнатой, с круглой софой посредине и дисплеем "хитачи", занимавшим буквально целую восьмиметровую стену, от пола до потолка. Усевшись за столик, Кэтлин сдвинула крышку, прикрывавшую клавиатуру, сенсорный планшет и джойстики, и нажала клавишу приема.
На дисплее возникло огромное морщинистое лицо Монтгомери Уорхерста.
- Привет, Кэтлин, - сказал он.
Кэтлин уменьшила изображение, чтобы не чувствовать себя точно перед марсианским Ликом.
- Доброе утро, генерал, - ответила она. - Чем могу служить?
- Кэтлин, ко мне только что поступил чертовски странный звонок... через одного старого друга, нашего посла в Японии. Похоже, один из его японских друзей хочет связаться с тобой, но из-за войны и всякого прочего ему приходится прибегать к разным окольным путям.
Сердце Кэтлин замерло. Японский друг? Но... нет, это не может быть Юкио! Отец его - тот вполне может дружить с американским послом. Но - не сам Юкио.
В ту же секунду ей стало ясно, от кого этот звонок и о чем он.
- Словом, мы устроили для него специальный канал. Это... это японский министр международной торговли и индустрии. Будешь с ним говорить?
Кэтлин похолодела. Будто не она сама, а кто-то чужой, посторонний и далекий, ответил за нее.
- Буду.
- О'кей. - Генерал повернулся к другому экрану - Переключаю вас, сэр.
Секунду спустя на экране появился вовсе не Исивара, но - молодой человек, сидевший, скрестив ноги, на татами, за низеньким столиком с ПАДом. Это был хисё Набуко, с которым она беседовала в день отъезда из Японии.
- Доброе утро, мисс Гарроуэй, - сказал он с едва уловимым акцентом, официально кланяясь ей.
Поднявшись, Кэтлин поклонилась в ответ:
- Коннити-ва, хадзимемасьтэ, о-хисё-сан.
- Благодарю вас, хорошо. Министр просит вас уделить ему немного времени, если вы будете столь любезны.
- Конечно же. Я буду рада побеседовать с ним.
Желудок сжался в тугой холодный комок, на глаза навернулись слезы. Она медленно опустилась на софу, затем соскользнула на пол, встав на колени за столиком.
О, господи, нет! Только не Юкио! Только не Юкио...
На экране появился Исивара в шелковом халате, сидя за точно таким же, как у его секретаря, столиком с ПАДом. Комната за его спиной была почти пуста. Интересно, что думает он о гостиной за ее спиной, полной мебели, богато декорированной, совершенно западной? Что ж, ему не привыкать общаться с западными гайдзинами. Гораздо удивительнее - сам факт беседы с членом японского правительства, когда Соединенные Штаты воюют с Японией...
Интересно, что сказал бы об этом отец?
С легким изумлением Кэтлин отметила, что одна из ниш в стене за спиною отца Юкио занята ее подарком - изящной, элегантной моделью истребителя "Инадума", точно маленькая черно-белая стреловидная рыбка восседавшего на спине китоподобного носителя "Икадути".
- Коннити-ва, Кэтлин-сан, - заговорил Исивара. - Гэнки-дэс ка?
Он обращался к ней, как к младшему другу, спрашивая, как она поживает.
- Гэнки-дэс, домо, о-дайдзин-сама, - отвечала она, приветствуя министра традиционным дза-рэй, "сидячим" поклоном, когда указательный, средний и безымянный пальцы обеих рук упираются в пол, а большие - сомкнуты в кольцо с мизинцами. - Коннити-ва, о-гэнки-дэс ка?
- Я... в добром здравии, Кэтлин-сан, - сказал министр, перейдя на английский. - Но, боюсь, у меня для вас очень дурная новость. Девять дней назад Тосиюки-сан... не вернулся с задания.
Каким-то самой ей непонятным образом она сумела сохранить на лице такое же бесстрастное выражение, как у него.
- Мне очень жаль слышать это, Исивара-сама. Гибель вашего сына... Юкио... - Она не смогла удержать хлынувших из глаз слез и поспешила смахнуть их ладонью. - Мне очень жаль вас, и понесенная вами утрата...
Исивара улыбнулся. Кэтлин вздрогнула, но тут же вспомнила, что в Японии улыбка, безмятежное лицо должны прятать за собой любые, пусть самые неприятные, чувства. Взглянув в его глаза, она увидела в них истинное состояние души отца Юкио.
- Во-первых, Кэтлин-тян, позволь мне сказать тебе, что Юкио очень любил тебя. Мы часто говорили об этом, о тебе. Я знаю, что это так.
Кэтлин никак не могла оправиться от потрясения, услышав это тян вместо обычного сан. Тян - уменьшительная приставка, употребляемая лишь в беседе с членами семьи или очень близкими друзьями. У нее не было слов... оставалось лишь, в подражание Исиваре-старшему, сохранять на лице улыбку.
- Я должен честно признать, - продолжал Исивара, - что был против ваших отношений. Не против дружбы, но против вашего брака. И должен признать, почувствовал облегчение, получив письмо о том, что ты должна покинуть нашу страну. Вы с Юкио принадлежали к двум разным мирам, безмерно более чуждым друг другу, чем Марс и Земля. И одному или другому из вас, вступив в подобный союз, пришлось бы отречься от самого себя, от самого своего существа.
"Интересно, зачем он говорит все это? - подумала Кэтлин. - Ему ведь вовсе нет нужды оправдываться. Тем более - перед гайдзином..."
- Между мною и сыном было немало долгих бесед, - продолжал Исивара, все так же улыбаясь. - Он много рассказывал о тебе, о твоих мыслях. И, прежде чем в последний раз отправиться на Танегасиму, он сказал мне, что чувствует: война между нашими странами, твоей и моей, - серьезная ошибка. Что мы воюем не с теми людьми, не в то время и не за то, за что следовало бы. Я полагаю, что ваши чувства, по крайней мере, одна из причин этих слов.
- Я... прошу простить меня, если я оскорбила вас этим, Исивара-сама.
- Оскорбление должно быть не только нанесено, но и воспринято. Ты повиновалась зову сердца, как и он. В любом случае то, что сказал Тоси-тян... тяжким грузом легло на мое сердце в эти последние дни. Вскоре мне предстоит обратиться к своему правительству и поведать ему, как я отношусь к этой войне. Я хотел бы сказать тебе, Кэтлин-тян, что в некотором смысле ты и Тоси-тян будете рядом со мной, когда я предстану перед премьер-министром.
Исивара-старший немного помолчал, и Кэтлин решила, что он ждет ответа. Но ей нечего было сказать. Она до сих пор не понимала, зачем Исивара говорит ей все это. Весть о гибели Юкио отодвигала на второй план все мысли о правительствах, премьер-министрах и заседаниях кабинетов.
"Господи, как я ненавижу эту войну! - подумала она, сжав кулаки так, что ногти глубоко впились в ладони. - Как я ненавижу эту тупую, проклятую войну!"
- И еще одно, - вновь заговорил Исивара. - Мне очень, очень стыдно. Я должен нижайше извиниться перед тобой, Кэтлин-сан. В свое прощальное письмо ты вложила еще одно, с просьбой переслать его Тосиюки-тян. Я очень сожалею, но вынужден сказать, что не стал передавать его. И в этом - моя вина. Я полагал... полагал, что этого не стоит делать, так как опасался продолжения ваших отношений. Я опасался, что письмо твое может повлиять на то, как он выполнит свою задачу. Я был не прав и прошу простить меня.
Он склонился в низком, долгом поклоне.
- Пожалуйста, не сожалейте об этом, - ответила Кэтлин, стараясь ничем не выдать боль и обиду, вскипевшую внутри. ("Он не узнал. Он так и не узнал...") - Вы были правы. Вы были правы, несмотря ни на что. Теперь я понимаю: из нашего союза действительно не могло получиться ничего хорошего.
Да! Пока люди продолжают вести себя так глупо! Пока мы не начнем все заново, где-нибудь в другом месте, подальше от этих проклятых черных дыр древних культур, и древних обычаев, и древних представлений о том, что - прилично, что - приемлемо и что - верно! Будь проклята; будь проклята эта война!
- Я вовсе не считаю, что поступил правильно, Кэтлин-тян. - Исивара глубоко вздохнул. - В любом случае прости меня за то, что я не отправил этого письма. И тут я должен перейти к еще одному делу. После... после последнего вылета Тосиюки командующий базой переслал мне этот модуль памяти. Он был обнаружен в его личных вещах вместе с просьбой переслать его мне, если он... если он не вернется. Среди прочего в этом модуле памяти имелось письмо к тебе. Я не читал его... но готов переслать сейчас, если ты пожелаешь.
- Да. Домо аригато годзаимас.
- Тогда я оставлю тебя. Весьма сожалею, что причинил тебе боль.
- И я, Исивара-сама, глубоко скорблю о вашей утрате.
- Всего хорошего тебе, Кэти-тян. Саенара.
Прощание это для японского языка было чуть резковатым, проникнутым печалью о том, что двое расстающихся могут никогда не увидеться вновь. Поклонившись, Кэтлин выбрала более неформальное:
- Домо аригато годзаимас, Исивара-сама. Дэва мата.
Ее слова означали гораздо большее, чем просто: "Что ж, увидимся".
Казалось, на долю секунды в темных глазах министра среди прочих тщательно скрываемых чувств мелькнуло удивление. Он поклонился, и экран опустел.
Секунду спустя перед ней появился Юкио в черном кителе Космических сил самообороны, с крохотными хризантемами тю-и в петлицах. Он, очевидно, находился в какой-то будке; за спиной его виднелся расплывчатый, смазанный холл. Издали слышался чей-то смех, расплывчатые фигуры беседовали, стоя у стола для пинг-понга.
Вот он, противник...
Юкио на экране улыбнулся.
- Привет, Тикако. Мне малость неловко, не хотелось бы драматизировать или еще чего-то такого, но... если ты видишь все это, значит, я мертв. - Губы его продолжали улыбаться, но глаза потемнели, взгляд сделался предельно серьезным. - Когда мы были здесь вместе, я чувствовал себя... странно. Точно меня разорвали надвое. Наверное, моя западная половинка не очень хорошо ужилась с нихондзином. И - может быть, я, конечно, ошибаюсь - точно такая же внутренняя борьба шла в тебе. Когда отец сказал, что ты уехала обратно в Америку, я решил, что ты, наверное, сочла все, что было между нами, ужасной ошибкой...
Он так и не узнал... Он так и не получил моего письма.
- Знаешь, Тикако, все это было очень нелегко. Я не мог просто так взять и отвернуться от своей семьи. Наверное, ты бы чувствовала то же самое по отношению к своему отцу. И своей стране. Даже не знаю, как бы мы справились со всем этим. Но хотел бы тебе сказать, что как-нибудь наверняка справились бы. Это я узнал от тебя, Тикако. Если любовь крепка, для нее нет препятствий. Скорее всего, ты уже знаешь, что ООН велела нам присоединиться к войне против Соединенных Штатов. Я ненавижу это распоряжение всей душой, но - в силу того, кто я и что я, должен повиноваться. Таково мое... наверное, ты бы сказала, "наследие". Наследие самураев. Я сделаю то, что должен сделать. И, если придется, погибну. Но хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя всем своим сердцем и всегда буду помнить о тебе... у нас обязательно все получилось бы, будь судьба к нам хоть немного благосклоннее. Помни меня, Тикако.
- А-а, Тоси-тян! - воскликнул кто-то неподалеку. - Исё-ни ко-най?
- Има ику! - ответил Юкио, снова поворачиваясь к экрану - Мне пора. Я просто хотел сказать... что люблю тебя. Где бы я ни был. Саенара, Тикако.
Много-много позже в гостиную в поисках Кэтлин заглянул Джефф Уорхерст. Разгадав жертву ферзя, он целый час провел в поисках плана, позволявшего бы не брать фигуру, но при том сохранить возможность продолжать игру. Наконец подходящее решение вроде бы нашлось, и ему не терпелось его испытать, но, заглянув в комнату, он увидел, что Кэтлин все еще сидит на полу, уткнувшись лицом в сложенные на столике руки, и тихонько плачет. Некоторое время он размышлял, не войти ли к ней, но вскоре передумал, тихонько прикрыл дверь, оставляя Кэтлин наедине с ее горем.
После смерти отца он сам узнал, что такое горе. И - как необходимо порой побыть одному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51