— Ешь свой завтрак, — промолвила Бранвин.
Когда он вышел на стену на дневной свет, Барк искоса посмотрел на него. Но Киран намерен был пройтись, ощутить солнечное тепло, услышать звуки голосов во дворе и смех детей, игравших в салки вокруг опор. Он вдыхал запахи сена и конюшни, масла и дыма, аромат пекущегося хлеба — все, чем благоухал Кер Велл. Все это радовало его нынче утром и было вдвойне дорогим после прошедшей ночи. Зеленые, коричневые краски широко раскинувшихся земель, небо — все было ослепительно ярким. Стяг над воротами хлопал, полощась на ветру. Серый камень был покрыт зелеными и белыми пятнами лишайника. Холмы устилала золотистая россыпь цветов. От этого зрелища кружилась голова. Все это было рядом с ним всегда. Он попытался вернуться в памяти к самым мрачным смертным вещам, но каждая из них окрашивалась яркими цветами в его воспоминаниях: как Дун-на-Хейвин утром, когда туман лежал вокруг деревьев в жемчужинах росы и из него щетинился лес копий, а молния выхватывала груды трупов, лежащих словно чучела, как вывалившиеся из повозки мешки на измочаленной земле, — и сколько видел глаз, вся долина была покрыта ими, а под ногами жизнь сияла рубиновым вином во впадинах среди тумана. А в сумерки к кострам слетелись тысячи мотыльков — в безумном трепетании они бросались в пламя, и крылья их искрами рассыпались во мгле. И сердцем ужаса был сам Дун-на-Хейвин, а эти мелкие подробности лишь добавлялись к тому, что было в нем, как тишина, непоколебимая и нерушимая тишина после грома сечи, как сам запах воздуха. И даже с обожженными крыльями мотыльки продолжали лететь вожделея к золотому свету. Даже смерть обладала своими красками. То было страшное место, где не было успокоения и негде было укрыться ни взору, ни уму. А мотыльки, пророчествуя, летели и летели, ослепленные своею страстью.
— Мой господин? — Барк подошел к нему сзади, а, может, уже стоял какое-то время за его спиной. Он повернулся к этому великану, чьи волосы полыхали как пламя, а сам он казался воплощением спокойной силы — широкие плечи, сильные руки, способные на все… и ни на что сегодня утром: они свисали безвольно, без оружия, и открытое лицо выражало недоумение. Массивная голова таила недюжинный ум; но сейчас любовь и нежность струились из его глаз. Киран смежил глаза и вздрогнул при виде этого, или лишь Барк увидел это так.
— Господин?
— Со мною все в порядке сегодня утром, — Киран глубоко вздохнул и снова повернулся к свету, к полям, к холмам. — Солнце светит ярко. Хороший день.
— Да, — Барк встал рядом и, облокотившись на амбразуру стены, тоже посмотрел вперед. Солнце блеснуло на его золотом браслете, выбелило шрамы на сильных руках, заиграло в золотисто-рыжих волосах, покрывавших их. Но бородатое его лицо все еще хмурилось в ворохе развевавшихся волос.
— Ты спал, господин?
— Кое-как. Но все же, верно, больше, чем ты. Не надо больше сторожить мою дверь. Сегодня ложись в собственную постель.
Барк, скосив глаза, посмотрел на него.
— В собственную постель, — повторил Киран.
Барк кивнул, ничем другим не проявив своего согласия.
— Странная компания собралась у нас вчера вечером, — промолвил Киран. — Тебя это не смущало?
Барк долго молчал, глядя вперед через стену.
— Зато я увидел эльфа, — промолвил Барк. — А это уже кое-что.
— И не впервые, — заметил Киран.
— Так говорят, — и Барк еще больше нахмурился. — Но то, что я видел вчера… я не уверен. Это как война. Юноши спрашивают тех, кто был тогда на поле сражения, но старые воины не могут сказать точно, что они видели. А когда пытаются рассказать, то каждый раз получается новое. Это как люди, увидевшие привидение и пытающиеся рассказать о нем, никогда не могут прийти к общему мнению и сомневаются даже в собственных воспоминаниях, — Барк посмотрел на Кирана. — Вчера вечером было так же, господин. Совсем так же.
— Но ты все равно запомнишь. И время от времени будешь вспоминать — чаще всего по ночам, когда все возвращается вновь.
— Но то, что было на войне, померкло.
— Когда Элд освещен солнцем, все остальное кажется неправдой. Иное — в лесах, в тени.
— Всякий раз, как я оказываюсь там, я готов ко всему, — промолвил Барк.
— Однажды ты следовал за ней.
И снова в ответ ему было молчание.
— Ты так распорядился. Господин, как умер мой отец?
— И ты сейчас спрашиваешь об этом? После стольких лет?
Барк неловко пожал плечами.
— Я никогда не сомневался в нем, не сомневаюсь и сейчас. Но ты был с ним. Я не был.
— Он был у меня за спиной — я не видел, как это произошло. Но время от времени я видел его в бою. И он был лучшим в тот день из всех, кто выехал на защиту Кер Велла.
— И все же он был за тобой.
— Было непросто идти теми путями, которыми следовал я. Да ты и сам знаешь. Ты же следовал за ней.
— Так говорят, — промолвил Барк, и голос его затих. — Мы сражались у речных стремнин — нас вел король, и Кер Велл был в двадцати милях от нас. Мы никогда бы не смогли преодолеть этот путь, будучи настолько измождены. Но какая-то тьма опустилась на нас, словно утро и не наступало. И в этой тьме был свет, или знамя — я принял его за знамя. Огни, которые мерцают в лесу и указывают путь потерявшимся, те принимают их за кого-то в темноте, идут за ними и находят путь. Это было очень похоже — сияние во мгле. Я принял его за короля или за его знамя, а может, то был всадник. Да, то был свет, и он горел так ясно в этой тьме, что кто бы ни увидел его, тотчас шел за ним — и человек, и все другие твари. Но цокота копыт не было слышно, или он доносился очень приглушенно. И словно кто-то звал издали… Потом все осветилось и снова вокруг нас кипела битва, ничем не отличавшаяся от той, что мы вели у стремнины… Но мы были уже в другом месте, или и вправду сражение уже растянулось на двадцать миль.
— Она вас провела иными путями. Железо не может войти в ее владения. Одним богам известны тропы, которыми она ходит, — однако и ему они были известны, и он похолодел, подумав об этом вторжении во владения Смерти, чуждые Ши, и всякому живому человеку.
— Перед нами был свет. Вот и все, что я видел.
— Ну и хорошо, — Киран почувствовал, как похолодел камень на его шее, словно лед, словно невыносимый груз. Все вокруг вновь подернулось дымкой. Он услышал храп лошади и топот ног, потом мигнул и снова оказался на стене среди многоцветия людского мира, и камни были теплыми и шершавыми под его ладонями. — О чем бишь я? А как ты видел меня в тот день?
— Как свет. Но рядом была и тень, или мне померещилось, но на твоем лице лежала тень. Но, господин, это чувство не сравнить ни с чем. Стояла такая тишина, такое страшное безмолвие, как если замереть в лесу или в каком-нибудь глухом и древнем месте, где ничего не движется… — руки Барка покрылись гусиной кожей. Он не привык беседовать об этом. Его передернуло, и чтобы скрыть свою дрожь, он рассмеялся, облокотившись на стену. Но смех его быстро замер. — Господин, вчера вечером все было точно так же. Даже несмотря на вино.
— Барк, что люди говорят обо мне? Сейчас. Повсюду. Скажи мне правду, даже если она горька. Что они думают обо мне — крестьяне, ткачи, стража? Что я за господин?
Барк замер, словно его пригвоздили к камню, словно то безмолвие, о котором он говорил, окутало их обоих.
— Господин, я — твой человек. И все это знают. Что станут они говорить мне? Но у меня есть родня в деревне — близкие матери. Они приходятся родней и Доналу. А в оружейной тебя ругают иногда, как люди ругают тяжелую работу, но, господин, они верны тебе. И говорят, что ты обладаешь Видением. А крестьяне говорят, что земля никогда еще так хорошо не плодоносила, и что после войны ее словно зачаровали. И они выставляют плошки с молоком, чего раньше никогда не делали, как говорят старухи, но это надо для того, чтобы удержать волшебные народцы на своей стороне. Чтобы они сражались за нас.
— Плошки с молоком, — Киран изумленно рассмеялся, отступил на шаг и вновь повернулся к Барку. — Да, я видел тех, кто любит молоко.
— Это — мелкие твари, — заметил Барк с непререкаемым видом.
— К ним я не испытываю доверия, — рассмеялся Киран, ибо он напугал Барка. — Да. Кое-кому из них я не верю.
— А может, и напрасно, господин. Отец мой знавал таких.
— Значит, ему грозила опасность. Я не верю никому из мелкой нечисти. У нас тут всякие водятся. Русалки. Фиатас. Они ловят в свои сети не только мух. Они опасны.
— И все же, господин, поля процветают благодаря им. Земля выжигается ровно и каждый год приносит урожай, и нет зерна, чтоб не давало всходов, и яблони растут как сорняки. Все эти годы деревья плодоносят раньше срока, и дождь не льет на сенокос, а проливается лишь в посевную. Там, где были черные пожарища, уж через год скот и лошади ходят по колено в траве. Сказать ли, что говорят крестьяне, господин? Что ты скор на суд, но справедлив, что от тебя ничего не скрыть, что стоит тебе взглянуть на человека, и он вспоминает обо всем сделанном им зле, даже если оно было лишь в его помыслах. Так два соседа, поспорившие в Банберне, предпочли уладить все между собой и не идти в суд: соседи говорят, что им стало стыдно за все совершенные за жизнь проступки. Так говорят. Говорят, что лошадь не охромеет, пересекая твои владения, а корова принесет двойню; что молния разворачивается в небе и поражает Ан Бег, минуя твои владения… так говорят. Короче — да, ты любим, господин. Неужто ты никогда не замечал этого?
Свет померк в глазах Кирана, потемнели краски. И легче ему почему-то стало смотреть вдаль, ибо камень пронзил его грудь жалом первозданной волшебной зелени.
— Господин? — спросил Барк.
Киран заплакал. Он не мог объяснить, почему, и лишь ощущал холод и одиночество, такое же страшное одиночество, как тогда на поле перед воротами. Ему стало трудно дышать, словно он прощался навеки с кем-то любимым, такой пронзительной была эта боль.
— Это все сказки. Трава всегда растет.
— И все же, — ответил Барк. — Это правда.
Киран задрожал от безысходности.
— Во мне течет кровь Ши. Об этом говорят?
— О да. И об этом тоже.
Киран скрестил на груди руки.
— Они догадливы. Ты — моя правая рука, Барк. И не страшит тебя быть правой рукой Ши?
— То же было с моим отцом, — ответил Барк.
Киран удивленно взглянул на него.
— Он многое рассказывал мне, — продолжал Барк. — Разве ты не знал? Он служил Кервалену, а тому тоже сопутствовала удача, и он обладал Видением. Спроси у Ризи. В его горах о нем рассказывают много разного.
— Присматривай за Мев и Келли, — хрипло промолвил Киран. — Передай Ризи и Доналу — пускай следят за каждым их шагом. Постоянно.
— И это предупреждение Ши… господин, в жизни всегда полно опасностей. Или сейчас их стало больше, чем обычно?
Киран выдавил из себя смешок.
— Возможно, нам и сопутствовала удача. Но в дальнейшем она будет зависеть только от нас самих. Не забудь поговорить с Ризи и Доналом. Скажи… скажи, что я полагаюсь в этом деле на них, — смех оборвался. Он оглядел со стены свои владения, и краски их поблекли. Мгла опустилась на землю, и странный лес окружил его. Повсюду — к северу и западу лежала тень, а к югу и востоку он ничего не видел.
«Лиэслиа!» — воскликнул он в душе. Но лишь эхо откликнулось ему, да поступь лошади и приглушенный звук копыт. Но тени сгущались, мешая ему что-либо различить, и, завихряясь, окутывали холмы.
— Ризи и Донал не подведут тебя, — ответил Барк, не видевший того, что омрачало Кирана. — И я тоже буду за ними присматривать.
— Да, сделай милость, — он взглянул на Барка, отвлекаясь от того, что предстало перед его взором. Нащупав крепкое плечо Барка, он оперся на него.
— Господин, — пробормотал Барк и поклонился. Киран пошел прочь. Ему не нужно было преклонение, он нуждался в дружбе, в братстве, в чем-то давным-давно потерянном. Но больше у него не было друзей, ни одного, кроме Бранвин, но даже между ними пролегла глубочайшая пропасть. Он служил своему королю, у него был здравствующий брат — но никто не хотел его видеть. Он как саваном был окружен туманом.
Так вот как уходили эльфы, рослый волшебный народ, Вина Ши. Грусть охватывала их, ибо они не подходили миру, и они начинали таять, с каждым поступком исчезая все больше. Смерть не могла прикоснуться к ним. Как к Лиэслиа, сердце которого он носил.
Такова была его участь. Он был один, и лишь несколько ярких звездочек освещало его жизнь — Бранвин, Мев и Келли, да то, что он в уповании своем называл дружбой страшась предательства; но слишком большие надежды он возлагал на все это. Он чувствовал, как горит камень на его груди: он был обречен видеть, пока носит его, а все, что он видел, было безрадостным к безнадежным.
Черные голые деревья, выглядывавшие из мглы, уступили место еще более странному пейзажу — абрисам холмов, залитых светом эльфийской луны. Воды реки здесь были чисты, и Финела с легкостью перескочила их и ровной поступью пошла дальше. Здесь были изгороди из камня и жердей и аккуратные поля и пастбища, никогда не знавшие войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66