Сигизмунд принял решение облучать помещение два раза в сутки. Лантхильда этой возни не понимала. Но от нее и не требовалось. Главное, что послушно от лампы отворачивалась, — Сигизмунд запретил смотреть. Накрепко. Даже когда лампа была выключена, Лантхильда все равно на нее смотреть остерегалась.
Сигизмунд много занимался теперь извозом — другого не оставалось. Почти все деньги уходили на фрукты для Лантхильды. Вечерами он выводил ее гулять. Пусть двигается.
Ее тошнило по утрам. Заедала черным хлебом с солью. Мяса есть не могла. К вечеру наоборот — нападал жор. В последнее время и ночью вставала, пробиралась на кухню, гремела холодильником.
Лантхильда стремительно начала толстеть. Живота у нее еще быть не могло, и Сигизмунд понимал это, однако воображение уже рисовало ему симпатичный упругий животик. А в животике — маленький Сигизмундик Лантхильдович.
Звонила мать. Дипломатично спрашивала сына, как живет, почему редко звонит, в гости не заезжает. Сигизмунд сослался на занятость. И главное — на грипп. Мол, никак отболеть не могу.
Мать почему-то позвонила не домой, а на работу.
Медленно подползал февраль. Зарплата пришла и улетела почти незаметно. Заболел Федор. Зато вышла Светка.
Теперь Сигизмунду приходилось ездить по заказам — за Федора.
В один из дней выбрал время и с покаянным видом явился к тете Ане. До этого пришлось выдержать тяжелый разговор с матерью — та выдала ему по всей программе. Сказала, что тетка ужасно обиделась. Мол, Гоша мог бы и вспомнить. Сколько в детстве… Ждала его, пирожков напекла…
И опять мать звонила на работу.
— А что ты домой не звонишь? — спросил Сигизмунд. — Я теперь в офисе не сижу, случайно застала…
— Да я уж ВАМ мешать не хочу, — сказала мать ядовито. — Что уж надоедать… У ВАС там своих забот хватает…
Сигизмунд пропустил это мимо ушей.
Привез тете Ане подарок — снятый с полки альбом Константина Васильева. Тетя Аня была помешана на патриотической идее.
Сигизмунд условно делил всех дам постбальзаковского возраста на две категории: на тех, кто читает дамские романы и смотрит мексиканские сериалы, и на тех, кто увлечен православием и национальной идеей. Всем этим дамам вследствие общего упадка сексуальности в СССР в свое время катастрофически не хватило любви. Оказавшись на гигантском торжище перестройки, они лихорадочно принялись наверстывать упущенное — пусть только теоретически. Способ сублимации определялся, как правило, уровнем интеллекта. Более умные грезили о возрождении России, более простые погружались в бесконечные похождения непотопляемых Катрины, Марианны, Джоанны и прочих кринолиновых блядей.
— Здрасьте, тетя Аня, — потупясь, начал с порога Сигизмунд.
— Вспомнил? — сухо спросила тетя Аня.
Генки в этот раз дома не было.
Сигизмунд развел руками и молвил:
— Тетенька, прости засранца.
Тетя Аня засмеялась, махнула на него полотенцем.
— Иди уж… Как чуял — сегодня опять пирожки пекла…
* * *
Несколько дней подряд город сотрясали магнитные бури. То есть, это по радио сообщалось, что магнитные бури и активное солнце, а выражалось все это в головной боли по утрам, в повышенном давлении, в раздражительности и озлобленности граждан. У подъезда уже несколько дней стоял «фордяра» с разбитой мордой. Снег проникал под смятый, перекошенный капот. Сигизмунд злорадствовал.
Мать звонила Сигизмунду — жаловалась на плохое самочувствие. Умоляла ездить поосторожнее: участились аварии. Сигизмунд и сам по возможности за руль лишний раз не садился. Нехорошо было в городе. Тревожно. Так тревожно, что хоть волком вой.
Вчера пьяного видел — сидит себе под стеной, задрав голову к серым небесам, и воет от души в голос… Постоял, послушал, поддержал. Мысленно, конечно.
А Лантхильде все нипочем. Она делом занята — ребенка вынашивает. Вслушивается во что-то такое, Сигизмунду неслышное… Болтает больше прежнего. Что увидит — о том болтает, путая русские и таежные слова. Как птичка. Точнее, как птица. Крупновата для «птички».
Но вот минул день, и снова они выходят из дома вдвоем. В городе тихо, безлюдно. Тревога на ночное время улеглась. Протяжно, с нарастанием, грохочет сползающий с крыш снег. То тут, то там. То ближе, то дальше. И так по всему городу. Вдалеке воют милицейские сирены, но этот звук не нарушает тишины.
Город отдыхает. Он залит мертвенным, светом фонарей. Петербург подобен чиновнику в болотного цвета вицмундире, застегнутом под самое костлявое горло. Он до сих пор подобен чиновнику. Для того, чтобы одухотворить его ночные пустынные улицы, достаточно фигуры какого-нибудь пьяницы, праздно бредущего вдоль обшарпанных стен. А подчас и пьяницы не нужно — город живет своей таинственной, мертвецкой какой-то и в то же время чрезвычайно цепкой жизнью.
Вечером пятого февраля шел снег. Он пал разом на все, закрыв лужи, следы, обломки льда, разбросанный мусор… В этот день Сигизмунд с Лантхильдой вышли из дома поздно. Была ночь. Когда спускались с крыльца, тишину разорвал душераздирающий вопль. Казалось, с какого-то ребенка живодеры пытаются содрать кожу.
Лантхильда вздрогнула, прижалась к Сигизмунду, застыла.
По взвинчивающейся спирали пошел ответный вопль. Он улетал в небесные сферы, утончаясь, казалось, до ультразвука.
— Мьюки, — спокойно пояснил Сигизмунд. — Весна, Лантхильд, на подходе. Гляди…
Когда они вышли во двор, Сигизмунд показал ей: на двух крышках люков двумя неопрятными кучами сидели два кота и натужно выли. Наконец у одного кота сдали нервы. Он бросился бежать. Второй погнался за ним. По снегу быстро пролегли две стежки мелких следов.
Лантхильда хихикнула.
— Мьюки мал, орьот гроомко.
— Да уж, — согласился Сигизмунд, радуясь тому, что с ними нет кобеля. Вот уж кто орьот гроомко.
Кобеля они оставили дома, потому что Лантхильда попросила покатать ее на машине. Любила девка ночные поездки по городу. И хотя ей нужно было сейчас много двигаться (для чего и затевались эти вечерние прогулки), Сигизмунд ей не отказывал. Делал с ней пару кругов по двору, потом катал.
В гараж она заходить боялась по-прежнему. Оставалась ждать на том месте, которое Сигизмунд про себя называл «последним рубежом».
— Стой, жди, — наказал Сигизмунд, оставляя Лантхильду у «последнего рубежа». — Сичас подадим карету, ваше величество.
Она подняла к нему лицо, улыбнулась. Свет фонаря высветил каждую черточку этого лица: длинный нос, большой, твердо очерченный рот, подкрашенный светло-розовой помадой «Револьюшн» (купил-таки!), ясные серые глаза в белых пушистых ресницах, светлые брови-стрелы… На воротнике шубки из фальшивого леопарда лежала лантхильдина коса — тайная гордость Сигизмунда — не коса, а косища, буйство жестких белых волос, сплетенных туго-натуго и перетянутых резинкой с какими-то дурацкими блескучими розочками.
Сигизмунд чуть наклонился и поцеловал ее в губы.
— Сейчас, — шепнул он.
И пошел к гаражу.
Она немного постояла, переступая сапожками — подмораживало — а потом, завидев медленно идущего по снегу кота-победителя, присела на корточки и начала подкыскивать, смешно присвистывая:
— Ктсс-сс… ктсс-ссс…
Сигизмунд вошел в гараж. Включил зажигание, стал прогревать мотор. Усмехался про себя — все представлял, как Лантхильда сюсюкает с мьюки. От слова «кот» она отказывалась категорически. Мьюки и мьюки. Да и сам Сигизмунд все больше склонялся к таежной мове.
На днях вспоминал одну старую песню Мурра — давно ее не вспоминал, а тут вдруг всплыла в памяти:
Ты — дурак, и я — дурак, все мы — братья-дурни…
Жизнеутверждающая такая песенка.
Поймал себя на том, что мысленно перекладывает ее на девкино наречие. Песенка перекладывалась без всяких усилий:
Ик им двалс, йах зу ис двалс; изьос брозарс-двальос…
Вот так запросто…
Где-то совсем рядом съехал с крыши снег. У-ухх! Мотор неожиданно заглох. Сигизмунд подождал немного и снова повернул ключ. Завелся. Черт, надо тачку менять. Сколько можно!..
Да, поменяешь тут тачку. Затеял дорогостоящую развлекуху на несколько лет: ребенка. Тут вкладывать деньги да вкладывать. Бездонная дыра…
Ладно, пробьемся.
Он выехал из гаража и вышел из машины, чтобы закрыть дверь.
— Лантхильд!
Девка не отзывалась. С кошкой играет. Он закрыл двери, обернулся.
— Лантхильд!
Молчание.
— Лантхильд!!
И — снежным обвалом — все внутри оборвалось.
— Лантхи-ильд!!!
Господи, что ее — снегом?.. Да нет, каким снегом, нет там никакого…
Он бросился к тому месту, где оставлял ее. К «последнему рубежу».
И остановился, будто споткнулся.
Лантхильды не было.
* * *
Лантхильды не было. А что же было?
Стена, водосточная труба. Почти правильный круг сдутого снега на том месте, где стояла Лантхильда. Как будто гигантский пылесос с неба дунул и размел снег, обнажив асфальт на пространстве метра в три диаметром.
К этому месту вели три стежки следов: Лантхильды, Сигизмунда и кота. Вот они с Сигизмундом подошли к этому месту. Вот следы Сигизмунда отходят к гаражу. Вот следы Сигизмунда, возвращающегося от гаража…
Сигизмунду стало страшно. Он вспомнил, как боялась Лантхильда подходить к гаражу, как его самого разбирали дурацкие страхи, когда он оставил ее здесь дожидаться, а сам пошел выводить машину…
Превозмогая себя, протянул руку, коснулся асфальта. Асфальт был тепловатый. И сухой. Неожиданно долетел слабый запах лета. Сигизмунд не сразу понял, что это, — слишком уж невозможным был этот запах в зимнюю морозную ночь. Пахло сеном, разопревшей травой, сырой землей и еще чем-то.
Сигизмунд не верил в НЛО. Он не верил в то, что инопланетяне воруют земных женщин, оплодотворяют их и таким образом готовят экспансию на Землю. Он не читал «Очень Страшную Газету» и бестрепетно заворачивал селедку в объявления «Приворожу любимых навсегда и залатаю Ваше биополе». Словом, мистический бум не затронул С.Б.Моржа. Почти.
С другой стороны, боец Федор с его истовым православием не представлялся Сигизмунду слабоумным. Боец Федор — человек здравомыслящий. Да и православие — институт почтенный, тысячелетний…
Ах Господи, ну что за рассуждения. Ему просто очень страшно. Так страшно, что колени подгибаются. А что, если это правда… А что, если Лантхильда действительно… И кот… Правда, странно, что бес — если это был бес — принял обличье кота серого, банального, помойно-бачечной породы…
НО ЧТО, ЕСЛИ ЭТО ПРАВДА?
Сигизмунд медленно попятился от круга. «Ведьмин круг». С поганками по краям. Да нет, поганок пока что не наблюдается…
Не решаясь повернуться к жуткому следу спиной, он добрался до крыльца. Поднялся по ступенькам. Ему чудилось, что из центра круга кто-то смотрит ему в спину горящими глазами.
Обернулся. Никого.
Поспешно захлопнул за спиной дверь. Перевел дыхание. На лестнице тоже никого не было.
Взлетел по ступенькам. Бросился — прямо в ботинках — в гостиную. К иконе.
Кто-то говорил ему — сейчас уже не вспомнить, кто, мать или боец Федор — что бесы при надлежащей тренировке могут выдержать все, даже распятие, и только от одного бегут поголовно: от образа Божьей Матери.
Вот и хорошо. Вот и проверим.
Схватил икону так торопливо, что своротил на пол блюдце с манной кашей — свежее лантхильдино подношение. Влез в кашу ботинком.
Выскочил из квартиры, оставляя грязные следы по всему коридору. Кобель увязался за Сигизмундом.
Никаких видимых изменений во дворе пока не произошло.
Сигизмунд побежал через двор, прижимая к животу тяжелую икону в окладе. Мыслей в голове почти не было.
Круг был на месте. Кобель постоял возле круга, принюхиваясь, задирая нос и чуть раздувая ноздри. Потом прянул ушами и, взлаивая, помчался через весь двор. Кота засек, не иначе.
Сигизмунд нерешительно вошел в круг. Ступил на сухой асфальт, присел на корточки. Ворочаясь на корточках, поводил вокруг себя иконой.
Ничего. Он почти ожидал услышать визг невидимых существ, ощутить, как раскаляется под пальцами оклад, — весь арсенал дешевого страшка.
Но икона оставалась холодной, тишина безмолвной. На противоположном конце двора хлопнула дверь подъезда.
Сигизмунд встал, опустил икону, держа ее в руке, как книгу.
— Лантхильд! — крикнул он.
Быстрые, легкие шаги по снегу. Почти бег.
Он ощутил невероятное облегчение. Почти невыносимую радость.
— Лантхильда! — крикнул он во все горло.
В круг вбежала пегая колли и замахала хвостом. Единственная собака из всех известных Сигизмунду, у которой были голубые глаза. Сигизмунд машинально погладил ее.
Следом за собакой стремительным шагом шла через двор ее хозяйка, молодая женщина в длинной дубленке. Она поздоровалась с Сигизмундом и прошла мимо. Шаги стихли.
Все.
Сигизмунд мутно посмотрел на свою машину. Надо бы в гараж ее загнать. Только сейчас сообразил, что не заглушил мотор.
* * *
В доме никого не было. Лишь в гостиной бессмысленно горел свет. В углу, там, где стояла икона, темнело пятно. На полу белело растоптанное блюдце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67