Такие следы он обнаруживал мгновенно.
— Что тут ночью стучало?
Сигизмунд не нашел ничего умнее, как ответить:
— Это я головой об стену бился.
Гражданка Федосеева за спиной у участкового замерла, боясь пропустить хоть слово.
— Зуб у меня болел, — пояснил Сигизмунд. — Верхний правый мудрости. И вопил тоже я. И выл. И шалфеем полоскал. Потом снова выл. Пополощу — повою… С двух часов головой биться начал. Руку себе прокусил.
И предъявил укушенную девкой руку.
Сержант Куник вдруг закаменел лицом. Желваки напряглись. Подумал о чем-то, видать.
— Сразу бы пошли, что же вы так… запустили…
— До пяти утра с мыслью свыкался… Потом побежал к «Колизею», знаете — там круглосуточный, в Доме Журналистов…
Сержант еще раз поднес руку к козырьку, уронил: «Сочувствую» и, смывая с сигизмундова порога гражданку Федосееву, удалился. Сигизмунд закрыл дверь.
Еще раз посмотрел на часы. Девять часов десять минут. Пойти, что ли, раздеться да в постель залечь по-людски?
* * *
ГРААЛЬ вселился быстро и незаметно. Подъехал микроавтобусик, выкрашенный в желтый цвет. Замечателен был разве что своей обшарпанностью да английской надписью на борту: «Возлюби Христа всем своим сердцем!» Должно быть, обломок какой-то христианской гуманитарной миссии, занесенной в Россию на излете перестройки. Оттуда выволокли несколько ящиков, компьютер и конторский шкаф темного ДСП. Затем последовала рогатая вешалка и десяток папок-регистраторов.
Все это добро оба Сергея невозмутимо таскали из микроавтобуса. Сигизмунд сидел за светочкиным столом, рассеянно глядел на падающий снег, на микроавтобус, тщетно призывающий возлюбить, на Федора, стоящего возле кабины и что-то увлеченно говорящего. У Федора двигались губы, он то и дело приосанивался. Должно быть, про шурина рассказывал. Сергеи невозмутимо сновали мимо Федора взад-вперед, но бойца, похоже, это не смущало. Потом из кабины вылетел окурок, и автобусик тут же начал разворачиваться.
Федор вошел в комнату. Стряхнул снег с волос.
— Деловые ребята, — сказал он. — Будут свои замки ставить.
— Нам-то что, — отозвался Сигизмунд. Он хотел спать.
* * *
С недосыпу туповатый, с легким звоном в голове, Сигизмунд, почтя за благо сегодня за руль не садиться, отправился на работу пешком. Обратно, соответственно, тоже. Прошелся по Сенной. Как всегда — бесплатный цирк. Грязное место, гнусное, страшное — но цирк.
Сегодня, когда падал мокрый снег, растаптываемый вместе с грязью, Сенная была особенно омерзительна. Торговки, взвинченные бабки, пьяные дедки, подозрительные на морду личности — «куплю золотой лом» — мелкое жулье, — вся эта пьянь, рвань и нищета, заключенная в кольцо обшарпанных домов, мокла под снегом и не давала пройти.
Сигизмунда толкнули, он неловко шагнул и налетел на большую картонную коробку. В коробке копошилось что-то меховое, бело-рыжее. Сбоку было написано «Сенбернар».
Замешкавшись, Сигизмунд смотрел на меховое. Оно двигалось. Вспомнил, как покупал кобеля.
Видя, что человек остановился, заинтересовался и — теоретически — может купить, на него налетели две девчонки. Затарахтели, наперебой стали предлагать сенбернара. Рассказывали о легендарной преданности этой породы.
И речи, и облик девчонок живо напомнили Сигизмунду тех ушлых пэтэушниц, которые втюхали ему беспородного ублюдка за спаниеля. Русского спаниеля, если точнее.
Те тоже уверяли, что собака породистая, от чистокровных производителей, а родословной нет потому, что вязка неплановая. Вроде как Ромео и Джульетта, хи
—хи. Без согласия родителей, ха-ха.
Сигизмунд оборвал медоточивые речи в тот момент, когда девчонки, вконец завравшись, стали петь о невероятной экономичности сенбернара в быту. Все ясно.
Напротив ступеней толпа стала гуще. Выстроилась кругом. В центре кто-то пел. Сигизмунд протолкался поближе. Да, те самые — неуловимые эквадорцы. Несколько настоящих индейцев в синих пончо. Или не настоящих, но очень колоритных. Все невысокие, плотные, темнолицые, с характерными чеканными «юкатанскими» чертами.
А музыка у них чудная. И играют хорошо. Есть, что послушать. Сигизмунду в принципе нравились все эти сопелки, дуделки и прочий музыкальный скарб, звучащий, по выражению Мурра, «с продрисью».
…Кстати, давно что-то выдающийся бард не появлялся…
Несколько раз Сигизмунд видел, как индейцы продают кассету с записью своей музыки. Хотел купить, но — как назло — то денег при себе не оказывалось, то индейцы куда-то исчезали.
Остановился, стал слушать. Падал снег, все гуще и гуще. Уже стемнело. Освещенное фонарями облачное небо казалось розовым, каким-то гниловатым. Кругом пузырился мелкий торг, сопровождаемый убогим обманом. И не смолкающее «Го-рячие со-сииски в тес-те!»
А индейцы играли себе и играли. И пирамиды стояли себе и стояли. И синее небо над пирамидами. И золотые звери в пирамидах. В общем, «Всемирная История. Банк „Империал“.
Кто-то подошел к индейцам, спросил — видимо, о кассетах. Сигизмунд вытянулся — посмотреть. Если сегодня есть, то купит.
Тот человек мучительно заговорил по-испански: «Ола, сеньор!.. Пеликулас… Вуэстра пеликулас? Си?».
Индеец показал в улыбке очень белые зубы. «Nо». И головой покачал.
— Нии, — перевел Сигизмунд сам для себя.
С Садовой вывернул «луноход». Ехал медленно, среди расступающихся людей. Истово мигал. Мегафон орал престрашно:
— Прекратить торговлю!.. Убрать ящики!..
Эквадорцы споро засобирались уходить.
Сигизмунд выбрался из толпы на обсиженную бабками Садовую. Бабки, завидев милицию, спешно совали в сумки колбасы и вязаные носки. Это были безвредные бабки. Однако — Сигизмунд знал, среди них прячутся и вредные. Полгорода об этом знает. Эфедрином и прочей дурью торгуют.
В толпе бродило несколько подростков с ищущим взглядом. Выискивали тех самых эфедринных бабок, не иначе.
Миновав гадючник, Сигизмунд неожиданно для себя решил зайти в известный на весь город видеопрокат. Взять хороший фильм. Провести вечер «в семейном кругу», ха-ха. Совместный ужин у телевизора. То есть, у ого. Хундс в ногах, нэй-нэй-мави одесную. Не ту же лабуду смотреть, что по ого гоняют?
Сигизмунд перешел Садовую и направился к библиотеке им.Грибоедова. То бишь, в популярный среди «богемы» видеопрокат.
У ступеней магазина «Семена — товары для огородников» какие-то тетки оживленно втюхивали явно нелицензионные семена разных там георгинов. Между видеопрокатом и «Семенами», аккурат под вывеской «Районная библиотека им.А.С.Грибоедова» лежала бабка. Лежала она по стойке «смирно», глядела в розовое гнилое небо, но явно уже ничего не видела. Во всяком случае, из происходящего вокруг. Ибо была безнадежно мертва. Вид бабка имела бомжеватый, при жизни положительных эмоций явно ни в ком не пробуждала. Теперь — и подавно.
Неподалеку от трупа два мента общались с рацией. Но явно не по бабкиному поводу. Пусть мертвое прошлое, блин, хоронит своих мертвецов.
Сигизмунд миновал мертвую старуху и вошел в библиотеку.
Давно он здесь не был. Почитай что полгода. А было время — пасся почти ежедневно. Тут можно было поймать хороший фильм. Умный. Не хрень с винтом.
Народу почти не было. Сигизмунд спросил каталог.
— Нету, — лаконично ответил прокатчик.
— Опять сперли, что ли?
— СЕЙЧАС нет.
— А будет?
— Может, будет.
Сигизмунд начал раздражаться. Сперва трупешник у входа, теперь прокатчик этот полувялый.
— «Беспечный ездок» есть у вас сейчас?
В свое время запомнился ему этот фильм. Здесь фильм брал. Про хиппи. Теперь девке решил показать. Может, прояснится что-нибудь, если все-таки «системная».
— Только лицензионки сегодня выдаем. Вон стоят. Выбирайте.
Сигизмунд скользнул взглядом по цветным бокам кассет. Кассеты такие же пестрые, как книжки на лотках. И брать их не хотелось. Что здесь, спрашивается, брать? «Тупой и еще тупее-2»? «Оргазм под бой курантов»?
— А «Ездок»? — безнадежно спросил Сигизмунд.
— Только лицензионки. Вон, «Храброе сердце», хотите? Гибсон.
— Ничего хоть?
— Ничего. Исторический, правда.
— Да ладно уж, стерплю.
Отдал залог — дороже, чем раньше. Лицензия! Вышел. Трупешник мирно лежал у входа. Терпеливо ждал второго пришествия. Менты куда-то сгинули.
* * *
В жизни бы не подумал, что бобы можно варить с гречневой кашей. И тем более не мог себе представить, что буду такое есть. Однако ж съел. И с удовольствием. Все-таки умеет девка готовить. Только вечно недосаливает. Влюблена, что ли? Или нет. Когда влюбляются — пересаливают.
Действия Сигизмунда по поглощению бобов с гречей Лантхильда охарактеризовала как «итан», а аналогичные действия кобеля — как «фретан». И правильно. Человеку от скота во всем отличаться должно.
Наелись до отвала. И еще осталось — на завтрак. И посуду мыть не надо — Лантхильда помоет. Сигизмунд сумел-таки настоять на своем и сервировать ужин тарелками. Лантхильда ворчала что-то под нос, но подчинилась.
В благодушнейшем настроении — сыт, пьян и нос в табаке — решил, не зажигая света, прилечь полежать. От чего казак гладок? Поел — да на бок.
На кухне шумела вода. Правильно, пожрал — вымой за собой тарелки. Чтобы не накапливались. Сие суть азы домоводства.
Сигизмунд крикнул Лантхильде из коридора:
— Сделай кофе, а?
Кофе Лантхильда растворять умела. И само слово «кофе» из речевого потока выделяла безошибочно. Вот ведь пристрастилась.
Сигизмунд повернулся, устраиваясь поудобнее. Под локтем что-то зашуршало. Бумажка какая-то. Сигизмунд взял листок, лениво дотянулся до настольной лампы, включил.
Так.
Когда меньше всего ожидаешь…
Лантхильдино творчество. Козел. Очень натуралистично. С рогами и гигантскими гениталиями. Мерси. Вот что она о нем думает. И спешит поделиться.
…Нет, ну надо же, какая стерва! Живет ведь на всем готовеньком, ни гроша покамест не заработала. И как встретила сегодня — улыбочкой, кашки наварила с бобами, зараза белобрысая. Лицемерка. А сама — козлом!..
Это она за Аську. Однозначно. За то, что явился под утро. Ишь ты, взревновала! Ясно ведь, откуда под утро являются. Это ведь только полные дуры верят, что, мол, на совещании был. А все остальные знают, что с блядок.
…Нет, ну подумать только!.. Ведь без году неделя!.. На птичьих правах! И уже туда же — возбухать. Требовать. Туда не ходи, сюда не ходи… Зарплату скоро отдавать придется, а потом на сигареты выпрашивать. Гиф, мол, мис… Христом-Богом молю, гиф…
С Натальей точно так же начиналось. Сперва вместе «Оду к вольности» в жизнь воплощать собирались, а потом — «где пятђру заныкал?»
И как-то быстро ведь случилось, почти без перехода. Оглянуться не успел…
Зажегся верхний свет. Наглая девка маячила в дверях. Кокетничала. Плечами водила, свитер теребила. На Сигизмунда поглядывала. Мол, как — понравилось?
Сигизмунд в сердцах скомкал рисунок и швырнул в нее. Промахнулся.
Лантхильда удивленно посмотрела на него. Спросила о чем-то.
— За козла меня, выходит, держишь? — заговорил Сигизмунд. — Так, получается?
— Хва-а?.. — погнала было девка залепуху.
Сигизмунд погрозил ей кулаком. Сел на диване и картинно надулся. Так обычно сама девка показывала, что обижается.
Думал, она сейчас поступит так же, как он, Сигизмунд, обычно поступал: рядом присядет, возьмет за руку, уговаривать начнет. Фигушки. Повернулась и вышла. Сволочь.
Сигизмунд угрюмо повертел в руках лицензионку. Мел Гибсон, подняв мечуган, со свирепым лицом куда-то шел. Видимо, в атаку.
Минут через пять Лантхильда опять вошла к Сигизмунду. Схватила за руку: пошли, дескать. Ну, пойдем.
Привела его в гостиную. Усадила. И принялась разыгрывать странную пантомиму, непрерывно тарахтя при этом по-своему.
Ну вот. Сперва психоделическая «Чайка». А теперь, надо понимать, «Одинокий голос человека». Театр одного актера. И одного зрителя.
На пианино были водружены кувшин и кружка. Кувшин тот самый, мемориальный, из которого Сигизмунда поливали во младенчестве.
На кувшин из угла строго взирала закопченная Богородица. Серебряный потемневший нимб наехал ей на самые брови, как зимняя шапка.
Посреди комнаты лежало несколько томов БСЭ. Старой, хрущевской. Синей.
Перед томами стояло несуразное девкино ведро.
Лантхильда торжественно уселась на тома. Неплохо для начала. Дескать, долой культуру! Раздвинула ноги. Начала водить в воздухе руками — как раз над ведром. И приговаривала (Сигизмунд улавливал часто повторявшиеся слова):
— …Гайтс… Милокс… Гайтс… Милокс…
Затем она встала, взяла ведро и, ступая с преувеличенной театральностью, высоко поднимая колени, кружным путем направилась к пианино. Налила в кувшин что-то из ведра. Сигизмунд со своего места не видел, что именно.
Девка что-то проговорила, сперва презрительно, затем с пиететом, после чего с кувшином дала круг по комнате. Перед иконой остановилась, вознесла кувшин к иконе. Спросила что-то. Прислушалась. Сменила положение и совершенно другим голосом, более низким и грозным ответила — будто бы за Богородицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— Что тут ночью стучало?
Сигизмунд не нашел ничего умнее, как ответить:
— Это я головой об стену бился.
Гражданка Федосеева за спиной у участкового замерла, боясь пропустить хоть слово.
— Зуб у меня болел, — пояснил Сигизмунд. — Верхний правый мудрости. И вопил тоже я. И выл. И шалфеем полоскал. Потом снова выл. Пополощу — повою… С двух часов головой биться начал. Руку себе прокусил.
И предъявил укушенную девкой руку.
Сержант Куник вдруг закаменел лицом. Желваки напряглись. Подумал о чем-то, видать.
— Сразу бы пошли, что же вы так… запустили…
— До пяти утра с мыслью свыкался… Потом побежал к «Колизею», знаете — там круглосуточный, в Доме Журналистов…
Сержант еще раз поднес руку к козырьку, уронил: «Сочувствую» и, смывая с сигизмундова порога гражданку Федосееву, удалился. Сигизмунд закрыл дверь.
Еще раз посмотрел на часы. Девять часов десять минут. Пойти, что ли, раздеться да в постель залечь по-людски?
* * *
ГРААЛЬ вселился быстро и незаметно. Подъехал микроавтобусик, выкрашенный в желтый цвет. Замечателен был разве что своей обшарпанностью да английской надписью на борту: «Возлюби Христа всем своим сердцем!» Должно быть, обломок какой-то христианской гуманитарной миссии, занесенной в Россию на излете перестройки. Оттуда выволокли несколько ящиков, компьютер и конторский шкаф темного ДСП. Затем последовала рогатая вешалка и десяток папок-регистраторов.
Все это добро оба Сергея невозмутимо таскали из микроавтобуса. Сигизмунд сидел за светочкиным столом, рассеянно глядел на падающий снег, на микроавтобус, тщетно призывающий возлюбить, на Федора, стоящего возле кабины и что-то увлеченно говорящего. У Федора двигались губы, он то и дело приосанивался. Должно быть, про шурина рассказывал. Сергеи невозмутимо сновали мимо Федора взад-вперед, но бойца, похоже, это не смущало. Потом из кабины вылетел окурок, и автобусик тут же начал разворачиваться.
Федор вошел в комнату. Стряхнул снег с волос.
— Деловые ребята, — сказал он. — Будут свои замки ставить.
— Нам-то что, — отозвался Сигизмунд. Он хотел спать.
* * *
С недосыпу туповатый, с легким звоном в голове, Сигизмунд, почтя за благо сегодня за руль не садиться, отправился на работу пешком. Обратно, соответственно, тоже. Прошелся по Сенной. Как всегда — бесплатный цирк. Грязное место, гнусное, страшное — но цирк.
Сегодня, когда падал мокрый снег, растаптываемый вместе с грязью, Сенная была особенно омерзительна. Торговки, взвинченные бабки, пьяные дедки, подозрительные на морду личности — «куплю золотой лом» — мелкое жулье, — вся эта пьянь, рвань и нищета, заключенная в кольцо обшарпанных домов, мокла под снегом и не давала пройти.
Сигизмунда толкнули, он неловко шагнул и налетел на большую картонную коробку. В коробке копошилось что-то меховое, бело-рыжее. Сбоку было написано «Сенбернар».
Замешкавшись, Сигизмунд смотрел на меховое. Оно двигалось. Вспомнил, как покупал кобеля.
Видя, что человек остановился, заинтересовался и — теоретически — может купить, на него налетели две девчонки. Затарахтели, наперебой стали предлагать сенбернара. Рассказывали о легендарной преданности этой породы.
И речи, и облик девчонок живо напомнили Сигизмунду тех ушлых пэтэушниц, которые втюхали ему беспородного ублюдка за спаниеля. Русского спаниеля, если точнее.
Те тоже уверяли, что собака породистая, от чистокровных производителей, а родословной нет потому, что вязка неплановая. Вроде как Ромео и Джульетта, хи
—хи. Без согласия родителей, ха-ха.
Сигизмунд оборвал медоточивые речи в тот момент, когда девчонки, вконец завравшись, стали петь о невероятной экономичности сенбернара в быту. Все ясно.
Напротив ступеней толпа стала гуще. Выстроилась кругом. В центре кто-то пел. Сигизмунд протолкался поближе. Да, те самые — неуловимые эквадорцы. Несколько настоящих индейцев в синих пончо. Или не настоящих, но очень колоритных. Все невысокие, плотные, темнолицые, с характерными чеканными «юкатанскими» чертами.
А музыка у них чудная. И играют хорошо. Есть, что послушать. Сигизмунду в принципе нравились все эти сопелки, дуделки и прочий музыкальный скарб, звучащий, по выражению Мурра, «с продрисью».
…Кстати, давно что-то выдающийся бард не появлялся…
Несколько раз Сигизмунд видел, как индейцы продают кассету с записью своей музыки. Хотел купить, но — как назло — то денег при себе не оказывалось, то индейцы куда-то исчезали.
Остановился, стал слушать. Падал снег, все гуще и гуще. Уже стемнело. Освещенное фонарями облачное небо казалось розовым, каким-то гниловатым. Кругом пузырился мелкий торг, сопровождаемый убогим обманом. И не смолкающее «Го-рячие со-сииски в тес-те!»
А индейцы играли себе и играли. И пирамиды стояли себе и стояли. И синее небо над пирамидами. И золотые звери в пирамидах. В общем, «Всемирная История. Банк „Империал“.
Кто-то подошел к индейцам, спросил — видимо, о кассетах. Сигизмунд вытянулся — посмотреть. Если сегодня есть, то купит.
Тот человек мучительно заговорил по-испански: «Ола, сеньор!.. Пеликулас… Вуэстра пеликулас? Си?».
Индеец показал в улыбке очень белые зубы. «Nо». И головой покачал.
— Нии, — перевел Сигизмунд сам для себя.
С Садовой вывернул «луноход». Ехал медленно, среди расступающихся людей. Истово мигал. Мегафон орал престрашно:
— Прекратить торговлю!.. Убрать ящики!..
Эквадорцы споро засобирались уходить.
Сигизмунд выбрался из толпы на обсиженную бабками Садовую. Бабки, завидев милицию, спешно совали в сумки колбасы и вязаные носки. Это были безвредные бабки. Однако — Сигизмунд знал, среди них прячутся и вредные. Полгорода об этом знает. Эфедрином и прочей дурью торгуют.
В толпе бродило несколько подростков с ищущим взглядом. Выискивали тех самых эфедринных бабок, не иначе.
Миновав гадючник, Сигизмунд неожиданно для себя решил зайти в известный на весь город видеопрокат. Взять хороший фильм. Провести вечер «в семейном кругу», ха-ха. Совместный ужин у телевизора. То есть, у ого. Хундс в ногах, нэй-нэй-мави одесную. Не ту же лабуду смотреть, что по ого гоняют?
Сигизмунд перешел Садовую и направился к библиотеке им.Грибоедова. То бишь, в популярный среди «богемы» видеопрокат.
У ступеней магазина «Семена — товары для огородников» какие-то тетки оживленно втюхивали явно нелицензионные семена разных там георгинов. Между видеопрокатом и «Семенами», аккурат под вывеской «Районная библиотека им.А.С.Грибоедова» лежала бабка. Лежала она по стойке «смирно», глядела в розовое гнилое небо, но явно уже ничего не видела. Во всяком случае, из происходящего вокруг. Ибо была безнадежно мертва. Вид бабка имела бомжеватый, при жизни положительных эмоций явно ни в ком не пробуждала. Теперь — и подавно.
Неподалеку от трупа два мента общались с рацией. Но явно не по бабкиному поводу. Пусть мертвое прошлое, блин, хоронит своих мертвецов.
Сигизмунд миновал мертвую старуху и вошел в библиотеку.
Давно он здесь не был. Почитай что полгода. А было время — пасся почти ежедневно. Тут можно было поймать хороший фильм. Умный. Не хрень с винтом.
Народу почти не было. Сигизмунд спросил каталог.
— Нету, — лаконично ответил прокатчик.
— Опять сперли, что ли?
— СЕЙЧАС нет.
— А будет?
— Может, будет.
Сигизмунд начал раздражаться. Сперва трупешник у входа, теперь прокатчик этот полувялый.
— «Беспечный ездок» есть у вас сейчас?
В свое время запомнился ему этот фильм. Здесь фильм брал. Про хиппи. Теперь девке решил показать. Может, прояснится что-нибудь, если все-таки «системная».
— Только лицензионки сегодня выдаем. Вон стоят. Выбирайте.
Сигизмунд скользнул взглядом по цветным бокам кассет. Кассеты такие же пестрые, как книжки на лотках. И брать их не хотелось. Что здесь, спрашивается, брать? «Тупой и еще тупее-2»? «Оргазм под бой курантов»?
— А «Ездок»? — безнадежно спросил Сигизмунд.
— Только лицензионки. Вон, «Храброе сердце», хотите? Гибсон.
— Ничего хоть?
— Ничего. Исторический, правда.
— Да ладно уж, стерплю.
Отдал залог — дороже, чем раньше. Лицензия! Вышел. Трупешник мирно лежал у входа. Терпеливо ждал второго пришествия. Менты куда-то сгинули.
* * *
В жизни бы не подумал, что бобы можно варить с гречневой кашей. И тем более не мог себе представить, что буду такое есть. Однако ж съел. И с удовольствием. Все-таки умеет девка готовить. Только вечно недосаливает. Влюблена, что ли? Или нет. Когда влюбляются — пересаливают.
Действия Сигизмунда по поглощению бобов с гречей Лантхильда охарактеризовала как «итан», а аналогичные действия кобеля — как «фретан». И правильно. Человеку от скота во всем отличаться должно.
Наелись до отвала. И еще осталось — на завтрак. И посуду мыть не надо — Лантхильда помоет. Сигизмунд сумел-таки настоять на своем и сервировать ужин тарелками. Лантхильда ворчала что-то под нос, но подчинилась.
В благодушнейшем настроении — сыт, пьян и нос в табаке — решил, не зажигая света, прилечь полежать. От чего казак гладок? Поел — да на бок.
На кухне шумела вода. Правильно, пожрал — вымой за собой тарелки. Чтобы не накапливались. Сие суть азы домоводства.
Сигизмунд крикнул Лантхильде из коридора:
— Сделай кофе, а?
Кофе Лантхильда растворять умела. И само слово «кофе» из речевого потока выделяла безошибочно. Вот ведь пристрастилась.
Сигизмунд повернулся, устраиваясь поудобнее. Под локтем что-то зашуршало. Бумажка какая-то. Сигизмунд взял листок, лениво дотянулся до настольной лампы, включил.
Так.
Когда меньше всего ожидаешь…
Лантхильдино творчество. Козел. Очень натуралистично. С рогами и гигантскими гениталиями. Мерси. Вот что она о нем думает. И спешит поделиться.
…Нет, ну надо же, какая стерва! Живет ведь на всем готовеньком, ни гроша покамест не заработала. И как встретила сегодня — улыбочкой, кашки наварила с бобами, зараза белобрысая. Лицемерка. А сама — козлом!..
Это она за Аську. Однозначно. За то, что явился под утро. Ишь ты, взревновала! Ясно ведь, откуда под утро являются. Это ведь только полные дуры верят, что, мол, на совещании был. А все остальные знают, что с блядок.
…Нет, ну подумать только!.. Ведь без году неделя!.. На птичьих правах! И уже туда же — возбухать. Требовать. Туда не ходи, сюда не ходи… Зарплату скоро отдавать придется, а потом на сигареты выпрашивать. Гиф, мол, мис… Христом-Богом молю, гиф…
С Натальей точно так же начиналось. Сперва вместе «Оду к вольности» в жизнь воплощать собирались, а потом — «где пятђру заныкал?»
И как-то быстро ведь случилось, почти без перехода. Оглянуться не успел…
Зажегся верхний свет. Наглая девка маячила в дверях. Кокетничала. Плечами водила, свитер теребила. На Сигизмунда поглядывала. Мол, как — понравилось?
Сигизмунд в сердцах скомкал рисунок и швырнул в нее. Промахнулся.
Лантхильда удивленно посмотрела на него. Спросила о чем-то.
— За козла меня, выходит, держишь? — заговорил Сигизмунд. — Так, получается?
— Хва-а?.. — погнала было девка залепуху.
Сигизмунд погрозил ей кулаком. Сел на диване и картинно надулся. Так обычно сама девка показывала, что обижается.
Думал, она сейчас поступит так же, как он, Сигизмунд, обычно поступал: рядом присядет, возьмет за руку, уговаривать начнет. Фигушки. Повернулась и вышла. Сволочь.
Сигизмунд угрюмо повертел в руках лицензионку. Мел Гибсон, подняв мечуган, со свирепым лицом куда-то шел. Видимо, в атаку.
Минут через пять Лантхильда опять вошла к Сигизмунду. Схватила за руку: пошли, дескать. Ну, пойдем.
Привела его в гостиную. Усадила. И принялась разыгрывать странную пантомиму, непрерывно тарахтя при этом по-своему.
Ну вот. Сперва психоделическая «Чайка». А теперь, надо понимать, «Одинокий голос человека». Театр одного актера. И одного зрителя.
На пианино были водружены кувшин и кружка. Кувшин тот самый, мемориальный, из которого Сигизмунда поливали во младенчестве.
На кувшин из угла строго взирала закопченная Богородица. Серебряный потемневший нимб наехал ей на самые брови, как зимняя шапка.
Посреди комнаты лежало несколько томов БСЭ. Старой, хрущевской. Синей.
Перед томами стояло несуразное девкино ведро.
Лантхильда торжественно уселась на тома. Неплохо для начала. Дескать, долой культуру! Раздвинула ноги. Начала водить в воздухе руками — как раз над ведром. И приговаривала (Сигизмунд улавливал часто повторявшиеся слова):
— …Гайтс… Милокс… Гайтс… Милокс…
Затем она встала, взяла ведро и, ступая с преувеличенной театральностью, высоко поднимая колени, кружным путем направилась к пианино. Налила в кувшин что-то из ведра. Сигизмунд со своего места не видел, что именно.
Девка что-то проговорила, сперва презрительно, затем с пиететом, после чего с кувшином дала круг по комнате. Перед иконой остановилась, вознесла кувшин к иконе. Спросила что-то. Прислушалась. Сменила положение и совершенно другим голосом, более низким и грозным ответила — будто бы за Богородицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67