Увидев это, жрец вежливо кивнул и пропустил его в храм.
Снаружи, подумал Марк, храм был довольно уродливым, и зрителей
впечатляли разве что его размеры. Он привык к чистой, воздушной
архитектуре, которую римляне заимствовали у Греции, и нашел, что храм был
весьма крепким, но неуклюжим строением, тесным и напыщенным. Но внутри его
встретили такие чудеса, что трибун остановился, завороженный, подумав, не
попал ли он в рай, о котором говорили последователи религии Фоса. В центре
размещалась круглая площадка для молящихся, над ней невесомо парил купол,
а вокруг, как в амфитеатре, стояли скамьи. По сравнению с этой жемчужиной
архитектуры святыня Имброса казалась работой не слишком одаренного
ученика. Во-первых, и это сразу бросалось в глаза, мастера имперской
столицы обладали куда большими возможностями, чтобы украсить свое
творение. Скамьи Великого Храма делались не из прочного, но скромного
орехового дерева, а из светлого дуба. Навощенные и отполированные до
блеска, они были инкрустированы черным деревом, слоновой костью, сандалом,
самоцветами и жемчугом. Позолота и серебро отражались в полированном
дереве и металле, отблески драгоценностей мелькали в самых дальних уголках
Храма. Перед центральным алтарем стоял трон Патриарха, и один только этот
трон мог говорить обо всем великолепии Великого Храма. Его невысокая
спинка была сделана из искусно вырезанных целых панелей слоновой кости.
Скаурус находился слишком далеко, чтобы разглядеть детали чудесного
рельефа, но он понимал, что здесь могла работать только рука настоящего
мастера.
Он попытался прикинуть, какие суммы были затрачены на всю эту
роскошь, но его разум, потрясенный нагромождением чудес, не смог сделать
этого даже приблизительно, и Марк просто продолжал наслаждаться чудом,
которое предстало его глазам.
Десятки колонн, облицованных полированным малахитом, поддерживали
четыре громадных крыла Храма. Их верхушки с завитыми ободками были самыми
великолепными капителями, которые когда-либо видел Марк. Стены покрывали
натуральный белый мрамор и темный гранит, а с западной и восточной сторон
сверкала инкрустация из бледнорозового кварца и оранжево-красного
сардоникса, повторяющая цвета восходящего на небо Фоса. На полпути к
восточной стене находилась большая ниша - ложа, куда имела доступ только
императорская семья. Чудесный занавес из ткани, похожей на газ и расшитой
тонким бисером, позволял Императору и его окружению видеть все, оставаясь
невидимыми для посторонних.
Несмотря на обилие сокровищ, собранных в храме, главным его чудом
все-таки оставалось умелое архитектурное решение. Колонны, стены, арки,
малые купола - все это вело взгляд к одному - к великому куполу, который
сам по себе казался чем-то волшебным. Казалось, он лежит лишь на ярких
столбах солнечного света, струившегося из больших окон храма. Такой
неуклюжий снаружи, храм был настолько светлым, изящным и пропорциональным
внутри, что выглядел почти невесомым. Он поражал воображение. С трудом
верилось и в то, что великолепный купол имеет невероятный вес; его легче
было бы представлять в виде некоего большого мыльного пузыря, так
деликатно соединенного с храмом, что легкий ветерок мог унести его и
оставить святыню Фоса открытой. Игра света в куполе создавалась мириадами
покрытых золотом стекол. Это был символ Фоса в его полной силе, солнца,
достигшего зенита.
Видессиане имели много имен для своего бога - Добрый Создатель,
Побеждающий Тьму, Мудрая Юность или как, например, здесь, - Суровый и
Всемогущий Судия. Этот Фос смотрел на своих подданных, спокойный и
величественный, и его всевидящие глаза, казалось, наблюдали и за
Скаурусом. Бог Видессоса поднял правую руку для благословения, а в левой
держал раскрытую книгу, где было записано все доброе и все дьявольское.
Справедливость, безусловно, читалась на его лице, - но милосердие?..
Трибун не видел его в этих необыкновенных глазах.
Потрясенный, римлянин сел на скамью. Он не мог не смотреть на
жесткие, всезнающие глаза бога и заметил, что и знать, которая, вероятно,
видела это изображение Фоса сотни раз, тоже не отрывалась от них. Это
воплощенное величие гипнотизировало и притягивало к себе молящихся.
Храм постепенно наполнялся, опоздавшие переговаривались, занимая
места, удаленные от центрального алтаря. Пол храма незаметно понижался к
центру, так что алтарь был хорошо виден с любой точки зала.
Гордо шагая мимо видессиан, по залу шел Сотэрик. На нем была все та
же волчья куртка и плотные брюки, что сразу выдавало в нем намдалени.
Заметив Скауруса, он отдал ему честь. Но даже невозмутимость
еретика-островитянина слегка дрогнула, когда он взглянул на бога под
куполом. Под тяжестью этого огненного взора его гордые плечи опустились и
он сел с явным облегчением. Марк не подумал, что его высокомерный друг был
сломлен - просто было выше человеческих сил оставаться невозмутимым,
увидев этого Всемогущего, с усмешкой взирающего на суетящихся людей.
Легкий шепот в храме утих, как только хор одетых в голубое монахов
появился у алтаря. Звеня колокольчиками, они пели гимн Фосу, подхваченный
присутствующими. Марк слушал внимательно, хотя слов не понимал - гимн был
таким древним, что из всего текста он мог разобрать только пять-шесть
фраз. Потом ему стало немного скучно, и он обернулся, чтобы лучше слышать
звонарей. Они были необычайно талантливы, их музыкой - такой чистой и
простой - мог наслаждаться даже трибун. Толстые стены Великого Храма
приглушали гул толпы, собравшейся снаружи. По мере того как последние
слова гимна угасали, гул усиливался, подобно реву прибоя.
Бальзамон, сопровождаемый двумя служками, вошел в храм. Его светлая
улыбка разбросала по лицу лучики тонких морщин. При появлении Патриарха
все встали. Краем глаза Марк уловил движение в императорской нише - даже
Император отдал дань уважения наместнику Фоса. Трибун готов был
поклясться, что Бальзамон подмигнул ему, когда проходил мимо. Но,
возможно, это только показалось Марку. С каждым шагом к престолу Патриарх
как бы отдалялся от людей и, казалось, вырастал прямо на глазах. Это не
противоречило тому облику, который люди видели, встречаясь с ним в личных
покоях. Бальзамон обладал куда более сложным характером, чем могло
показаться на первый взгляд. Он опустился на престол с молчаливым вздохом.
Марк снова напомнил себе о том, что Патриарх отнюдь не молод. Разум и дух
Бальзамона были настолько сильны, что иногда забывалось о том, что тело не
всегда им послушно.
Через минуту Бальзамон поднялся с трона, и одновременно поднялись все
присутствующие. Он поднял руки к всемогущему богу над своей головой и
начал молитву, которую повторяли все вокруг. Марк впервые слышал ее
несколько месяцев назад, недалеко от Имброса, когда ее читал Нэйлос
Зимискес, хотя тогда римлянин не мог понять ни слова.
- Мы благодарим тебя, Фос, Повелитель Правды и Добра, наш великий
защитник и покровитель, простирающий свою длань над головами людей и
глядящий на них с милосердием. Ты следишь за тем, чтобы Добро всегда
побеждало. Пусть же вечно будет длиться твое могущество.
Сквозь многократно повторенное "аминь" Скаурус услышал, как Сотэрик
твердо добавил:
- ...и за это мы заложим наши собственные души.
Гневные взгляды со всех сторон, точно бичами, хлестали намдалени, но
он ответил не менее суровым взглядом. То, что люди Империи веруют
неправильно, еще не означает, что и он должен следовать их примеру.
Бальзамон опустил руки, и люди снова сели. Многие все еще
неприязненно смотрели на еретика. Ситуация была такова, что от Патриарха
требовалась какая-то реакция. И она последовала, но совсем не такая, как
ожидал римлянин.
Бальзамон взглянул на намдалени почти с благодарностью.
- За это мы заложим наши души, - повторил он спокойно и внимательно
оглядел свою паству, задерживая глаза на тех, кто особенно гневно глядел
на Сотэрика. - А ведь он, пожалуй, прав. Мы так и делаем.
Патриарх мягко постучал пальцами по спинке трона, на его губах
мелькнула ироническая улыбка.
- Нет, братья, я не впадаю в ересь. В самом буквальном смысле,
добавления, которые намдалени внесли в нашу молитву, - правда. Мы все
заложили наши души за то, что в конце концов Добро победит Зло. Если бы
это было не так, мы бы ничем не отличались от каздов, и наш храм
превратился бы из спокойного места молитвы в скотобойню, где кровь течет,
как простое вино, а вместо благовоний к небесам поднимается запах горелого
мяса. - Он внимательно оглядел людей, готовый поставить на место любого,
кто осмелился бы возражать ему. Некоторые из слушателей нахмурились, но
никто не произнес ни слова. - Я знаю, о чем вы думаете, я знаю, о чем вы
молчите! - продолжал Патриарх и заговорил жестким баритоном, передразнивая
офицеров Видессоса: - Это совсем не то, что имеет в виду проклятый варвар!
- Бальзамон усмехнулся. - Вот что вы подумали о моих словах. Что ж, вы
опять правы. Но вот что я спрошу у вас. Когда мы и люди Княжества
разжигаем теологические перепалки, когда мы перебрасываемся анафемами и
проклинаем друг друга, кто выигрывает от этого? Фос, которого мы призываем
в свидетели? Или, может быть, Скотос, там, внизу, в своем ледяном аду? А
мне кажется, что Отец Зла смеется, наблюдая, как лупят друг друга его
враги! Я вам скажу больше! Самое печальное в этих стычках то, что учения
наши не больше отличаются друг от друга, чем две женщины, случайно
встреченные на улице. И если _о_р_т_о_д_а_к_с_и_ - это моя _д_а_к_с_и_, то
х_е_т_е_р_о_-_д_а_к_с_и_ - это _д_а_к_с_и_ моего соседа? [непереводимая
игра слов: ортодакси - ортодоксальное учение, не признающее отклонений;
хетеродакси - отклонение от ортодоксии, ересь; дакси - женщина легкого
поведения]
Слушатели Бальзамона широко раскрыли рты - кто от ужаса, кто от
восхищения.
Патриарх же снова стал серьезен.
- Я не поклоняюсь Богу-Игроку, как это делают намдалени, и все вы -
даже те, кто не слишком меня жалует - прекрасно знаете это. Я нахожу их
учение детским и грубым. Но разве намдалени не похожи, по нашим понятиям,
на мальчишек-забияк? Стоит ли удивляться тому, что эта вера так подходит к
их характеру? Я нахожу, что они заблуждаются, но это не значит, что я
должен также считать их виновными в каких-то непростительных
преступлениях.
При последних словах Бальзамон обвел взглядом своих слушателей, и
голос его дрогнул. Гул снаружи храма умолк. Марк услышал, как жрец громко
пересказывает толпе, собравшейся у храма, речь Патриарха.
- Если у людей Княжества существует вера, основанная на их глубоком
убеждении (а в этом ни один умный человек не может сомневаться), если они
не мешают нашим обычаям и традициям, то какие еще могут найтись причины
для беспокойства? Разве вы станете спорить со своим братом, когда у вашей
двери стоит бандит, а брат ваш пришел, чтобы отогнать бандита? Скотос
будет рад любому, кто ответит на этот вопрос "да". Ведь и мы, видессиане,
не без греха в этой бессмысленной ссоре. Века культуры, к сожалению,
прошли для нас почти бесследно. Мы неотразимы в логике, мы отлично видим
чужие ошибки, мы умеем обвинять, но мы сильны, только критикуя наших
соседей. Не дай им бог возвратить удар! Мы друзья, мы братья, дети мои.
Протянем же руки друг другу! Ведь мягкость сердечная не повредила бы даже
сборщику налогов... - Несмотря на серьезность момента, Бальзамон нашел
место и для шутки, и внезапный смех донесся до посетителей храма с улицы,
когда жрец передал толпе слова Патриарха.
- И тогда мы сможем забыть о раздорах и заключить мир. Семена дружбы
уже брошены: ведь люди Княжества приплыли сюда из-за моря, ведь они горят
желанием помочь нам. И они заслуживают лишь горячей благодарности, но
никак не погрома.
Патриарх еще раз оглядел всех присутствующих, словно умоляя их
подняться над предрассудками.
Наступила мертвая тишина. Потом раздались первые аплодисменты. Но это
было совсем не то, чего хотели услышать Марк и Бальзамон. То тут, то там
раздавались хлопки, но аплодирующие выглядели довольно кисло. Речь
Патриарха приветствовали более чем сдержанно, скорее из уважения к
личности Патриарха, но не более того. Это относилось к большинству
присутствующих, но только не к Маврикиосу. Он поднялся с кресла, отодвинул
занавес и аплодировал громко, во всеуслышание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57