Почетный эскорт возглавлял Варданес Сфранцез. Возможно, у Марка
разыгралось воображение, но ему показалось, что толпа отнюдь не
приветствовала его появление.
Патриарх Бальзамон пользовался куда большей любовью и уважением. По
рангу он был даже выше премьер-министра, и таким образом его место было
между Сфранцезом и императорской семьей. Слушая приветственные возгласы
толпы, толстый старый жрец так и расцвел, словно сирень на летнем
солнышке. Его острые глаза лучились в довольной улыбке, обе руки поднялись
в благословляющем жесте. Пока он шел мимо гудящего роя людей, многие
пытались прикоснуться к краю его одежды, и ему пришлось несколько раз
останавливаться, чтобы оторвать от себя чьи-то руки.
Туризина Гавраса в городе тоже любили. Каждому видессианину он
казался чем-то вроде младшего брата. Он был близок к простому люду. Если
бы Севастократор устроил драку в таверне или начал бы приставать к
служанкам, ему пришлось бы оплачивать счет, как всякому другому, несмотря
на его положение. Но Туризин, не несущий на себе бремени ответственности и
власти, умел наслаждаться свободой в полной мере. Он медленно ехал на
лошади с видом человека, облеченного высокой, но порядком надоевшей ему
властью и желающего закончить церемонию как можно скорее.
Его племянница, дочь Маврикиоса Алипия, появилась непосредственно
перед отцом. Она шла, гордо подняв голову, и, глядя на Принцессу, можно
было подумать, что в Амфитеатре никого нет, что она здесь совершенно одна.
В ту минуту, как и на банкете, от нее исходила спокойная гордость. Марк не
мог понять, было ли это ее природным достоинством, застенчивостью или
простым равнодушием. Лицом к лицу с собеседником она выглядела гораздо
более раскованной.
Трибуну казалось, что громче орать уже невозможно, но при появлении
Императора он понял, что ошибся. Шум причинял уже настоящую боль, как
будто кто-то сверлил его голову тупым сверлом.
Маврикиос Гаврас, возможно, не был идеальным императором для страны,
сотрясаемой социальными бурями. Долгие поколения правителей не закрепили
права его семьи на трон - он был всего лишь захватившим власть
военачальником, более удачливым, чем его предшественник. Правительство
Маврикиоса раздирали распри, многие из знати были настроены против него и
делали все, чтобы остановить любые преобразования, способные ослабить их
собственные позиции.
Но так или иначе, Маврикиос был Автократором Видессиан, и в тяжелое
время народ пришел к нему. С каждым его шагом шум в Амфитеатре поднимался
все выше, словно волны, вздымаемые ветром. Все вскочили с мест и громко
кричали. Несколько трубачей сопровождали Императора, но в таком грохоте
они не могли услышать даже друг друга. Следом за Севастосом, Патриархом и
членами своей семьи, император вошел в самый центр Амфитеатра. Каждый из
отрядов приветствовал его появление. Каморы и видессиане подняли луки,
халога - боевые топоры и, наконец, римляне и намдалени взметнули в воздух
копья.
Проходя мимо трибуна, Туризин Гаврас метнул на Марка взгляд, который
тот легко понял. Хищные мысли Туризина были просты - он хотел воевать с
Каздом, а Скаурус проложил ему путь, и потому Марк высоко поднялся в его
глазах.
Маврикиос был куда сложнее. Он сказал что-то Скаурусу, но вой толпы
унес его слова, и Марк не расслышал их. Сообразив это, Император с досадой
пожал плечами и продолжил свой путь к роструму. Гаврас задержался на
несколько секунд, пока его свита, носители зонтов и прочие не подошли
ближе.
Когда нога императора коснулась деревянных ступеней рострума, Марк
лихорадочно начал соображать: то ли Нейпос и его коллеги-чародеи что-то
сотворили с толпой, то ли уши его, наконец, не выдержали и сдались.
Тишина, звенящая до боли, воцарилась в Амфитеатре. Она нарушалась только
звоном крови в ушах и далеким протяжным криком продавца рыбы: "Свежие
кальмары!"
Император внимательно оглядел толпу, наблюдая за людьми, которые
постепенно усаживались на длинные скамьи. Римлянин подумал, что нечего и
надеяться, будто речь Императора услышат все присутствующие, но он ничего
не знал о чудесах акустики, созданных видессианскими мастерами в этом
Амфитеатре. Из центра арены можно было говорить так, что все, как бы
далеко они ни находились, могли слышать голос.
- Я не мастер красиво говорить, - начал Император, и Марк улыбнулся,
вспомнив, что примерно теми же словами и он начинал свою речь на лесной
поляне в Галлии. - Я вырос среди солдат, - продолжал Маврикиос, - и провел
всю свою жизнь в армии. Я научился ценить солдатскую честность и
откровенность. За красивыми речами далеко ходить не надо, - он махнул
рукой в сторону своих чиновников. Толпа удовлетворенно хмыкнула.
Повернув голову, Скаурус увидел, как Варданес Сфранцез недовольно
поежился. Но Император не стал развивать сваю мысль. Он знал, что ему
необходимо добиться полного единства в этой разобщенной стране и потому
заговорил о том, что было всем ясно и понятно.
- В столице, - сказал он, - мы счастливы. Здесь мы в безопасности,
хорошо питаемся, защищены флотом и могучими стенами. Большинство из нас
живет в этом городе давно. Вы пустили здесь корни, вы не можете
пожаловаться на свою жизнь.
Марк подумал о Фостисе Апокавкосе, который медленно умирал от голода
в трущобах Видессоса. "Ни один Император, - подумал трибун, - даже такой,
как Маврикиос, не сможет знать о всех бедах своей страны. Но кое-что ему
все же известно". Император продолжал:
- Жители западных провинций, там, за проливом, завидуют нам. Уже
семьдесят лет яд Казда сочится в наши земли. Он сжигает наши поля, убивает
наших крестьян, захватывает и морит голодом наши деревни и города,
оскверняет жилища нашего бога. Мы сражались с приверженцами Скотоса везде,
где только могли. Но они как саранча: на место каждой издохшей твари
рождаются две новых. Их посол сплел свою паутину в самом Видессосе. Авшар
Проклятый не сумел в честном поединке одолеть солдата Империи и начал
вязать сети подлости и обмана. Он подослал заколдованного человека, как
ядовитую змею в ночи, чтобы умертвить того, кого он не смог убить в
открытом бою.
Толпа, к которой он обращался, низко, гневно загудела, словно земля
перед землетрясением. Маврикиос дал этому гулу набрать силу и поднял руки,
призывая к молчанию. Ярость в голосе Императора была не ораторским трюком
- он гневался по-настоящему.
- Когда же его преступление раскрылось, этот зверь из Казда удрал,
как трус, прикрывая свои следы грязным, богопротивным колдовством. И снова
он убивал, и снова он убивал не своими руками. - На этот раз ярость толпы
улеглась не сразу.
- Достаточно, говорю я вам! Достаточно! Слишком часто Казд нападает
на нас и не слишком часто получает отпор. Их бандам нужно дать хороший
урок. Да, мы терпеливы со своими соседями, но мы памятливы на
преступления. И злодеяния Казда лежат далеко за гранью, до которой можно
прощать!
Последняя фраза почти утонула в гневных воплях разъяренной толпы.
Марк подверг речь Императора критическому анализу и не нашел в ней
изъянов. В душе он восхищался даром Маврикиоса, который от слова к слову
вырастил в душах людей гнев, подобно тому как каменщик возводит здание из
кирпичей - ряд за рядом. Его откровенность была для толпы эффектным
новшеством.
- Война! - заревел Амфитеатр. - Война! Война!
Слово отдавалось эхом и раскатывалось по Амфитеатру, как дикий
перезвон колоколов. Император позволил людям покричать всласть. "Возможно,
он наслаждается, видя, как объединяется его народ", - решил Марк. Он
использовал всеобщую ненависть к Казду, чтобы преодолеть сопротивление
бюрократов, которые постоянно ставили ему палки в колеса.
Наконец император поднял руки, и люди медленно успокоились.
- Благодарю вас, - сказал он собранию. - Вы поддержали меня в том
деле, которое было правым в любом случае. Время полумер прошло. В этом
году мы ударим всей силой. Я сам поведу войска. В следующем году Казд уже
не причинит нам беспокойства!
Последние приветственные крики - и арена опустела, но люди все еще в
возбуждении переговаривались. Когда наконец Император пошел к выходу,
стражники тоже позволили себе немного расслабиться.
- Ну, что ты думаешь об этом? - спросил Скаурус Гая Филиппа, когда
они или к казарме.
Старший центурион почесал свой шрам на щеке.
- Он совсем не так глуп, в этом нет сомнения. Но до Цезаря ему
далеко.
Марк согласился с ним. Да, речь Императора зажгла толпу, что правда,
то правда. Но разгорячить народ и убедить в своей правите оппозицию - это
слишком разные вещи. Театральные действа ничего не значили для таких
холодных расчетливых людей, как Сфранцез.
- А кроме того, - неожиданно добавил Гай Филипп, - глупо говорить о
своих триумфах до того, как ты их получил.
"И в этом, - подумал трибун, - старший центурион был, как всегда,
прав".

7
- Какой-то намдалени ждет тебя у дверей, - доложил Фостис Апокавкос
утром второго дня после объявления императором войны. - Он сказал, что его
зовут Сотэрик, чей-то там сын.
Это имя ничего не говорило Марку.
- А он не сказал, чего ему нужно от меня?
- Нет, а я его не спрашивал. Не люблю намдалени. Для меня все они...
- И Фостис добавил сочное латинское ругательство.
Бывший крестьянин прочно вписался в общество римлян - лучше, чем
надеялся Марк, когда вытащил его из жуткой дыры в воровском квартале
Видессоса. Его лицо потеряло мрачное выражение, на костях наросло немного
мяса, чего, впрочем, и следовало ожидать. Но не это было главным.
Отвергнутый страной, где он родился, он делал все, что мог, чтобы стать
частью легиона и быть таким же, как его новые друзья. Хотя римляне уже
могли бегло говорить по-видессиански, что сильно облегчало их жизнь в
Империи, Фостис учился латыни с не меньшей быстротой, чтобы облегчить свою
жизнь в римской казарме. Он упорно и умело трудился, осваивая приемы
борьбы на мечах. Ни меча, ни копья он никогда прежде не держал в руках.
И... Марк наконец заметил:
- Ты побрился! - воскликнул он.
Апокавкос в смущении провел рукой по выбритому подбородку.
- Ну и что с того? Я чувствовал себя неловко - единственная борода в
казарме. Красавцем мне не быть, с бородой или без нее. Правда, я не
очень-то понимаю, зачем вы, ребята, это делаете - бритье приносит больше
неприятностей, чем пользы, если тебя интересует мое мнение. Но я пришел
показать тебе не свой выбритый подбородок. Ты собираешься говорить с этим
чертовым намдалени? Или мне сказать ему, чтобы он убирался отсюда?
- Думаю, я поговорю с ним. Что там сказал этот жрец несколько дней
назад? Знания никогда не бывают излишними.
"Подумать только, - сказал он про себя, - кажется, моими устами
говорит Горгидас..."
Прислонившись к стене казармы, солдат-наемник с восточных островов
терпеливо дожидался римлянина. Это был крепко сложенный человек среднего
роста с темными волосами, голубыми глазами и бледной кожей, выдававшей в
нем северянина из княжества Намдален. В отличие от большинства своих
соплеменников, он не выбривал сзади голову, и длинные волосы копной падали
ему на плечи. На вид ему было не больше тридцати двух - тридцати трех лет.
Когда намдалени увидел трибуна, он выпрямился, подошел к нему и
протянул две ладони в обычном приветствии. Скаурус тоже подал ему руку, но
вынужден был заметить при этом:
- Боюсь, что не знаю твоего имени.
- Разве? Прошу прощения, я называл себя твоему солдату. Меня зовут
Сотэрик, сын Дости из Метепонта. Из Княжества, разумеется.
Апокавкос опустил полное имя Сотэрика, но и в таком виде оно ничего
не говорило Марку. Однако римлянин что-то слышал о его родном городе.
- Метепонт? - нахмурился он. Затем припомнил: - Родина Хемонда?
- И Хелвис. Она моя сестра.
Теперь Марк присмотрелся к нему внимательнее. Прежде Хелвис не
упоминала о своем брате, но он видел их несомненное сходство. Цвет кожи у
них был одинаковый, однако это еще ни о чем не говорило - у многих
намдалени кожа была светлой. Но у Сотэрика был тот же изгиб рта, хоть и
более жесткий, лицо его, как и у Хелвис, было широким, с крупным
подбородком. Нос у нее короче и прямее. Трибун вдруг сообразил, что
слишком долго изучает лицо гостя, а это может показаться невежливым.
- Извини, - сказал он. - Не зайдешь ли ты в казарму, чтобы обсудить
твое дело за кувшином хорошего вина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57