Мы были уже выше материковых скал.
— Я лечу! Я правда лечу! — вырвалось у меня.
— Да, и это намного удобней, чем на собственных крыльях, — уверенно заявил Раджив. — Не чувствуешь ни холода, ни ветра, ни дождя…
— Так ведь нет дождя!
— Будет, — пообещал он. — Мы слетаем в такие места, где он идет. На хорошей высоте эта птичка делает до семи М, ей нужно чуть больше пяти часов, чтобы облететь всю планету по экватору… Я хочу показать тебе радугу, какую никогда не увидишь с земли.
— Крылья уже не двигаются, — заметила я, глядя наружу сквозь прозрачную стенку.
— Да, маховый режим чаще всего используется для вертикального взлета и посадки. Теперь мы идем на реактивной тяге.
Горизонт вдруг начал заваливаться вправо; я поняла, что на самом деле накренился флаер, но совершенно этого не почувствовала: инерция меня прижимала к креслу так, словно оно стояло на земле. Закончив левый разворот, мы очутились над скалистыми горами; озаренные закатом, они казались разметавшимся пламенем окаменевшего пожара. Сперва я увидела с высоты всю панораму, а затем Раджив снизился и промчался над изломанными вершинами так низко, что у меня захватило дух. В нижней точке он даже проскочил между каменными столбами.
— А сейчас сделаем иммельман! — сообщил пилот, и в тот же миг горы начали уходить вниз, уступая место прозрачному вечернему небу. Я увидела одинокий Глаз Твурка, скользящий вниз, точно падающая звезда, а затем сверху вдруг показались перевернутые скалы. Мы летели вверх ногами! В первый миг меня продолжало прижимать к креслу, но потом я почувствовала, что повисаю на ремнях… и тут же горизонт крутанулся, возвращая нас в нормальное положение, только теперь мы летели на юг.
— Когда-то такой маневр использовался в воздушном бою, чтобы сесть на «хвост» противнику, — поведал Раджив.
— Бою? Значит, у вас тоже были войны?
— М-м… случалось. Голова не кружится? —Нет.
— Это хорошо. Сейчас поднимемся повыше, где не такой плотный воздух, и наберем скорость. Здесь в темноте смотреть особо не на что. Жаль, что у вас малопопулярно ночное освещение — огни городов и дорог очень красивы сверху…
Земля удалялась, окутывалась дымкой, так что вскоре в сумерках уже невозможно было различить, где кончается океан и начинается суша; лишь кое-где слева еще розовели в последних солнечных лучах вершины холмов. Флаер слегка тряхнуло.
— Один М, — сообщил Раджив. — Мы преодолели звуковой барьер и летим быстрее звука.
— Тогда почему же я тебя слышу?
— Потому что звук распространяется по воздуху, а воздух в кабине летит вместе с нами.
По мере того как мы летели вдоль побережья к югу, солнце поднималось выше: поскольку весеннее равноденствие осталось позади, день в высоких широтах длился дольше, чем в низких. Оглядываясь по сторонам, я вдруг испугалась — мне показалось, что у флаера отвалилось крыло. Лишь в следующий момент я поняла, что крылья, широко расправленные при взлете, теперь отошли назад и прижались к корпусу. Я спросила об этом Раджива, и он пояснил, что для разных скоростей необходима разная форма крыльев.
— Из чего они сделаны? — продолжала допытываться я. — Когда надо — твердые, когда надо — гибкие…
— Это особый полимер. По сути, одна гигантская молекула, изменяющая форму под действием электрического поля. Ах да, ты же не знаешь, что такое «молекула»…
— Ну почему это не знаю? — оскорбилась я. — Кйотн Тйаллекский еще триста лет назад в своем трактате «О структуре вещей» ввел понятие молекулы как мельчайшей частицы вещества, сохраняющей его свойства. А так как два вещества, вступая в химическую реакцию, образуют третье с новыми свойствами, очевидно, что молекулы состоят из более мелких частиц, названных атомами.
— Извини, — улыбнулся Раджив, — недооценил. А сейчас пойдем на снижение, и я покажу тебе невесомость. Отстегни ремни.
Я послушалась, и в ту же секунду внутри у меня все сладко обмерло и я плавно взмыла над креслом. Это было потрясающе! Я пошевелила руками и ногами, словно не веря, что они ни за что не держатся. Оттолкнувшись одним пальцем от потолка, я поплыла обратно вниз. Тут же мне захотелось расправить крылья и…
— Не вздумай! — гаркнул Раджив, и я испуганно замерла. Тяжесть быстро вернулась и даже превзошла нормальную, придавив меня к сиденью.
— Сейчас бы тебя перевернуло вниз головой, а мне уже пора выводить флаер из пикирования, — выговаривал мне пилот.
— Я думала, ты можешь включить это на сколько угодно, — оправдывалась я, снова пристегиваясь.
— Нет, — покачал он головой, — когда-то люди верили, что в будущем научатся управлять гравитацией, но это так и осталось чистой фантастикой. Нет даже теоретических предпосылок для такой возможности. Так что вблизи массивных тел типа планеты свободное падение по-прежнему единственный способ испытать невесомость.
Мы снова летели довольно-таки низко, и я рассматривала проплывающую внизу землю. В этих местах она была еще освещена вечерним солнцем, и из-за длинных теней каждая неровность, каждый бугорок рельефно выделялись на равнине. Розовели стены какого-то гантруского города, извивалась темная лента реки, при нашем приближении она вдруг засверкала огненными искрами, и овальное пятно расплавленной солнечной меди проплыло вслед за нами от берега к берегу…
Затем потянулись округлые холмы; их мягкие палевые бока казались бархатными… Затем внизу раскинулось странное черно-желтое море, словно некий чародей заколдовал океан слева от линии прибоя, — то были гребни барханов пустыни Гу-Цах, вздымающиеся над собственными тенями. Только увидев эту пустыню, выходящую к океану более чем в тысяче миль к югу от Зуграха, я осознала, с какой скоростью мы летели.
— Ну ладно, здесь уже тоже становится темно, — констатировал Раджив. — Полетели навстречу солнцу.
И мы повернули на запад, и оранжевый диск снова пополз от горизонта вверх, а прозрачный материал кабины сам собой слегка потемнел по центру, чтобы солнце не слепило глаза пилоту.
— Славная у вас планета, — продолжал разглагольствовать Раджив. — Мы одни в бескрайнем небе, летим, куда пожелаем… Никаких тебе диспетчеров, эшелонов, встречных и поперечных бортов… А сейчас, как обещал, поищем подходящий дождик… Подожди, я запрошу метеоспутник.
Запрашивал он, однако, странно — просто молча посидел, затем кивнул:
— Отлично, всего в трехстах километрах.
Впрочем, я вспомнила, что благодаря приспособлениям в горле и в ухе пришельцам нет нужды говорить вслух. Хотя я по-прежнему не понимала, как они управляются с этими приспособлениями, ведь надо же их как-то переключать, чтобы не говорить все время со всеми сразу?
Вскоре показались первые облака. Мы подошли к ним с юго-востока, поэтому против солнца они выглядели не очень эффектно. Но Раджив сбросил скорость — флаер вновь расправил крылья — и облетел облака вокруг, дав мне в полной мере насладиться зрелищем. Сверху облака оказались вовсе не плоскими, как с земли; они походили на гористые острова, плывущие по небу. Их безупречно белые кудлатые бока, просвеченные солнечными лучами, так и сияли в густой вечерней синеве. Завершая облет, Раджив направил флаер прямо в облако.
Я знала, что облака — это просто большие клубы пара, и все же ожидала удара. Разумеется, я его не почувствовала; мы просто нырнули в застывший дым снежно-белого цвета, а через несколько мгновений вынырнули с другой стороны.
Затем по курсу показались уже отнюдь не белые тучки, из которых сеялся дождь. Сначала Раджив прошел под ними, и прозрачный нос кабины покрылся мелкими капельками — они были куда меньше тех, что текут в дождливый день по оконному стеклу, и ползли не вниз, а вверх.
Стоило нам выскочить из-под туч, как встречный воздух моментально высушил все капли. Это было так необычно — наблюдать дождь, начавшийся и кончившийся в течение нескольких мгновений. А затем флаер выполнил вираж, и передо мной открылось то, что обещал Раджив, — радуга, которую никогда не увидеть прикованным к земле. Это была не дуга, а полностью замкнутое кольцо! Оно висело над морем, не доставая нижним краем до воды, казалось, пары десятков локтей. Незабываемое зрелище!
Затем Раджив вновь набрал высоту и скорость, оставив облачную страну далеко внизу, и взял курс на север. Спустя какое-то время облака внизу сомкнулись, и если не знать, что это такое, возникала полная иллюзия, что мы летим над заснеженной землей.
— Вообрази себе — там, внизу, дождь, мрак, а здесь ярко светит солнце, — подзадоривал меня пилот. — Правда, пусть его яркость тебя не обманывает. На такой высоте за бортом самый настоящий мороз, хоть мы и в тропиках.
Я недоверчиво потрогала прозрачную вогнутую стенку кабины. Она вовсе не была ледяной — пожалуй, даже чуть теплее моей ладони.
— Думаешь, она холодная? — рассмеялся Раджив. — Если бы этот материал пропускал тепло, ты бы сейчас осталась без руки — но вовсе не от мороза, а от жара. Когда флаер идет на гиперзвуковой скорости, трение о воздух раскаляет его поверхность до температур, при которых железо не просто плавится, а кипит. Долгое время это было главной проблемой скоростных полетов, пока люди не научились не просто отводить это тепло, но и преобразовывать его в энергию, используемую в работе двигателей.
Затем в тучах стали появляться просветы, их становилось все больше, небесный материк вновь распался на острова, а потом между ними проглянул и настоящий остров — загнутый подковой атолл посреди блестящего на солнце океана.
— У нас на Земле тоже такие есть, — сообщил Раджив и повел флаер на снижение. — Не устала?
— С чего бы это? — искренне удивилась я.
— Ну тогда держись — сейчас покажу тебе кое-что из аэробатики!
Двигатели почти смолкли. Флаер снижался над островом по пологой спирали, растопырив крылья и постепенно сбавляя скорость. Несмотря на большой радиус спирали, меня основательно прижимало к креслу: на высокой скорости любое изменение курса отзывается заметной перегрузкой. Наконец, когда до воды оставалось около полумили, пилот перевел машину в прямой полет и довольным тоном объявил:
— Сейчас будет бочка.
После чего горизонт закрутился, как спица в колесе, — раз, другой, третий… Флаер словно ввинчивался в воздух. Причем сначала резьба этого винта была правой, а потом, когда Радживу захотелось покрутиться в другую сторону, — левой.
— А сейчас делаем мертвую петлю! — пообещал он, едва море и небо снова вернулись на свои обычные места.
Горизонт снова ушел вниз, как во время иммельмана, а потом показался сверху, но на сей раз не остановился, а продолжал наплывать. Вскоре море с островом посередине встало перед нами вертикально и понеслось нам навстречу. Я снова испытала завораживающее чувство невесомости.
— Не страшно? — крикнул Раджив.
— Нет! — счастливо ответила я.
Однако остров вырастал в размерах, и пора было уже выходить из пикирования. Море уползло под брюхо флаера, снова показался горизонт, и вот тут на меня навалилась перегрузка. Спину рывком согнуло, и я почувствовала, как щеки оттягивает куда-то к плечам. Но это было не больно и не тяжело — просто необычно и интересно. Жаль, что передо мной не было зеркала — должно быть, видок в тот момент у меня был презабавный…
— Это было пять с половиной g, — сообщил Раджив. — Ты в порядке?
— В полном!
— Ну тогда продолжим!
Мы проделали еще несколько воздушных кувырков, бочку на вертикали, штопор и закончили вращением вокруг всех трех осей одновременно. Наконец флаер выровнялся и низко пронесся над лагуной, едва не срывая пену с волн.
— Не тошнит? — осведомился пришелец. — Хочешь, присядем на остров, отдохнем?
— Нет, — ответила я, — а что, должно?
— Гены, — констатировал он. — Память летающих предков… Из тебя бы получился прирожденный пилот.
Момент показался мне удобным, и я задала давно мучивший меня вопрос:
— Послушай, Раджив, не подумай, что я и впрямь хочу угнать твою машину… но как ты ею управляешь? Я сперва подумала — ногами, но нет, у тебя ни руки, ни ноги не двигались, когда мы кувыркались. Да и лодкой тоже…
— Долго объяснять.
— Ну что вы все заладили — долго объяснять, долго объяснять! Мы, кажется, не завтра помирать собираемся?
— Лично я — точно нет, — рассмеялся он. — Ну ладно, слушай. Рычаги и кнопки — это прошлый век. Всей нашей техникой мы управляем непосредственно с помощью мозга. Туда вживлен имплант, который преобразует нервные импульсы в сигналы выведенного под кожу приемопередатчика и наоборот. Ты знаешь, что когда ты шевелишь пальцами или сгибаешь ногу, это все делается по команде мозга? Тут в точности то же самое. Физически мозгу ведь все равно, куда послать сигнал — мышцам собственной руки или блоку управления флаером. Так что наша техника становится просто продолжением наших тел. Конечно, для того чтобы управлять ею таким образом, нужно учиться — точно так же, как ты в свое время училась ходить или писать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Я лечу! Я правда лечу! — вырвалось у меня.
— Да, и это намного удобней, чем на собственных крыльях, — уверенно заявил Раджив. — Не чувствуешь ни холода, ни ветра, ни дождя…
— Так ведь нет дождя!
— Будет, — пообещал он. — Мы слетаем в такие места, где он идет. На хорошей высоте эта птичка делает до семи М, ей нужно чуть больше пяти часов, чтобы облететь всю планету по экватору… Я хочу показать тебе радугу, какую никогда не увидишь с земли.
— Крылья уже не двигаются, — заметила я, глядя наружу сквозь прозрачную стенку.
— Да, маховый режим чаще всего используется для вертикального взлета и посадки. Теперь мы идем на реактивной тяге.
Горизонт вдруг начал заваливаться вправо; я поняла, что на самом деле накренился флаер, но совершенно этого не почувствовала: инерция меня прижимала к креслу так, словно оно стояло на земле. Закончив левый разворот, мы очутились над скалистыми горами; озаренные закатом, они казались разметавшимся пламенем окаменевшего пожара. Сперва я увидела с высоты всю панораму, а затем Раджив снизился и промчался над изломанными вершинами так низко, что у меня захватило дух. В нижней точке он даже проскочил между каменными столбами.
— А сейчас сделаем иммельман! — сообщил пилот, и в тот же миг горы начали уходить вниз, уступая место прозрачному вечернему небу. Я увидела одинокий Глаз Твурка, скользящий вниз, точно падающая звезда, а затем сверху вдруг показались перевернутые скалы. Мы летели вверх ногами! В первый миг меня продолжало прижимать к креслу, но потом я почувствовала, что повисаю на ремнях… и тут же горизонт крутанулся, возвращая нас в нормальное положение, только теперь мы летели на юг.
— Когда-то такой маневр использовался в воздушном бою, чтобы сесть на «хвост» противнику, — поведал Раджив.
— Бою? Значит, у вас тоже были войны?
— М-м… случалось. Голова не кружится? —Нет.
— Это хорошо. Сейчас поднимемся повыше, где не такой плотный воздух, и наберем скорость. Здесь в темноте смотреть особо не на что. Жаль, что у вас малопопулярно ночное освещение — огни городов и дорог очень красивы сверху…
Земля удалялась, окутывалась дымкой, так что вскоре в сумерках уже невозможно было различить, где кончается океан и начинается суша; лишь кое-где слева еще розовели в последних солнечных лучах вершины холмов. Флаер слегка тряхнуло.
— Один М, — сообщил Раджив. — Мы преодолели звуковой барьер и летим быстрее звука.
— Тогда почему же я тебя слышу?
— Потому что звук распространяется по воздуху, а воздух в кабине летит вместе с нами.
По мере того как мы летели вдоль побережья к югу, солнце поднималось выше: поскольку весеннее равноденствие осталось позади, день в высоких широтах длился дольше, чем в низких. Оглядываясь по сторонам, я вдруг испугалась — мне показалось, что у флаера отвалилось крыло. Лишь в следующий момент я поняла, что крылья, широко расправленные при взлете, теперь отошли назад и прижались к корпусу. Я спросила об этом Раджива, и он пояснил, что для разных скоростей необходима разная форма крыльев.
— Из чего они сделаны? — продолжала допытываться я. — Когда надо — твердые, когда надо — гибкие…
— Это особый полимер. По сути, одна гигантская молекула, изменяющая форму под действием электрического поля. Ах да, ты же не знаешь, что такое «молекула»…
— Ну почему это не знаю? — оскорбилась я. — Кйотн Тйаллекский еще триста лет назад в своем трактате «О структуре вещей» ввел понятие молекулы как мельчайшей частицы вещества, сохраняющей его свойства. А так как два вещества, вступая в химическую реакцию, образуют третье с новыми свойствами, очевидно, что молекулы состоят из более мелких частиц, названных атомами.
— Извини, — улыбнулся Раджив, — недооценил. А сейчас пойдем на снижение, и я покажу тебе невесомость. Отстегни ремни.
Я послушалась, и в ту же секунду внутри у меня все сладко обмерло и я плавно взмыла над креслом. Это было потрясающе! Я пошевелила руками и ногами, словно не веря, что они ни за что не держатся. Оттолкнувшись одним пальцем от потолка, я поплыла обратно вниз. Тут же мне захотелось расправить крылья и…
— Не вздумай! — гаркнул Раджив, и я испуганно замерла. Тяжесть быстро вернулась и даже превзошла нормальную, придавив меня к сиденью.
— Сейчас бы тебя перевернуло вниз головой, а мне уже пора выводить флаер из пикирования, — выговаривал мне пилот.
— Я думала, ты можешь включить это на сколько угодно, — оправдывалась я, снова пристегиваясь.
— Нет, — покачал он головой, — когда-то люди верили, что в будущем научатся управлять гравитацией, но это так и осталось чистой фантастикой. Нет даже теоретических предпосылок для такой возможности. Так что вблизи массивных тел типа планеты свободное падение по-прежнему единственный способ испытать невесомость.
Мы снова летели довольно-таки низко, и я рассматривала проплывающую внизу землю. В этих местах она была еще освещена вечерним солнцем, и из-за длинных теней каждая неровность, каждый бугорок рельефно выделялись на равнине. Розовели стены какого-то гантруского города, извивалась темная лента реки, при нашем приближении она вдруг засверкала огненными искрами, и овальное пятно расплавленной солнечной меди проплыло вслед за нами от берега к берегу…
Затем потянулись округлые холмы; их мягкие палевые бока казались бархатными… Затем внизу раскинулось странное черно-желтое море, словно некий чародей заколдовал океан слева от линии прибоя, — то были гребни барханов пустыни Гу-Цах, вздымающиеся над собственными тенями. Только увидев эту пустыню, выходящую к океану более чем в тысяче миль к югу от Зуграха, я осознала, с какой скоростью мы летели.
— Ну ладно, здесь уже тоже становится темно, — констатировал Раджив. — Полетели навстречу солнцу.
И мы повернули на запад, и оранжевый диск снова пополз от горизонта вверх, а прозрачный материал кабины сам собой слегка потемнел по центру, чтобы солнце не слепило глаза пилоту.
— Славная у вас планета, — продолжал разглагольствовать Раджив. — Мы одни в бескрайнем небе, летим, куда пожелаем… Никаких тебе диспетчеров, эшелонов, встречных и поперечных бортов… А сейчас, как обещал, поищем подходящий дождик… Подожди, я запрошу метеоспутник.
Запрашивал он, однако, странно — просто молча посидел, затем кивнул:
— Отлично, всего в трехстах километрах.
Впрочем, я вспомнила, что благодаря приспособлениям в горле и в ухе пришельцам нет нужды говорить вслух. Хотя я по-прежнему не понимала, как они управляются с этими приспособлениями, ведь надо же их как-то переключать, чтобы не говорить все время со всеми сразу?
Вскоре показались первые облака. Мы подошли к ним с юго-востока, поэтому против солнца они выглядели не очень эффектно. Но Раджив сбросил скорость — флаер вновь расправил крылья — и облетел облака вокруг, дав мне в полной мере насладиться зрелищем. Сверху облака оказались вовсе не плоскими, как с земли; они походили на гористые острова, плывущие по небу. Их безупречно белые кудлатые бока, просвеченные солнечными лучами, так и сияли в густой вечерней синеве. Завершая облет, Раджив направил флаер прямо в облако.
Я знала, что облака — это просто большие клубы пара, и все же ожидала удара. Разумеется, я его не почувствовала; мы просто нырнули в застывший дым снежно-белого цвета, а через несколько мгновений вынырнули с другой стороны.
Затем по курсу показались уже отнюдь не белые тучки, из которых сеялся дождь. Сначала Раджив прошел под ними, и прозрачный нос кабины покрылся мелкими капельками — они были куда меньше тех, что текут в дождливый день по оконному стеклу, и ползли не вниз, а вверх.
Стоило нам выскочить из-под туч, как встречный воздух моментально высушил все капли. Это было так необычно — наблюдать дождь, начавшийся и кончившийся в течение нескольких мгновений. А затем флаер выполнил вираж, и передо мной открылось то, что обещал Раджив, — радуга, которую никогда не увидеть прикованным к земле. Это была не дуга, а полностью замкнутое кольцо! Оно висело над морем, не доставая нижним краем до воды, казалось, пары десятков локтей. Незабываемое зрелище!
Затем Раджив вновь набрал высоту и скорость, оставив облачную страну далеко внизу, и взял курс на север. Спустя какое-то время облака внизу сомкнулись, и если не знать, что это такое, возникала полная иллюзия, что мы летим над заснеженной землей.
— Вообрази себе — там, внизу, дождь, мрак, а здесь ярко светит солнце, — подзадоривал меня пилот. — Правда, пусть его яркость тебя не обманывает. На такой высоте за бортом самый настоящий мороз, хоть мы и в тропиках.
Я недоверчиво потрогала прозрачную вогнутую стенку кабины. Она вовсе не была ледяной — пожалуй, даже чуть теплее моей ладони.
— Думаешь, она холодная? — рассмеялся Раджив. — Если бы этот материал пропускал тепло, ты бы сейчас осталась без руки — но вовсе не от мороза, а от жара. Когда флаер идет на гиперзвуковой скорости, трение о воздух раскаляет его поверхность до температур, при которых железо не просто плавится, а кипит. Долгое время это было главной проблемой скоростных полетов, пока люди не научились не просто отводить это тепло, но и преобразовывать его в энергию, используемую в работе двигателей.
Затем в тучах стали появляться просветы, их становилось все больше, небесный материк вновь распался на острова, а потом между ними проглянул и настоящий остров — загнутый подковой атолл посреди блестящего на солнце океана.
— У нас на Земле тоже такие есть, — сообщил Раджив и повел флаер на снижение. — Не устала?
— С чего бы это? — искренне удивилась я.
— Ну тогда держись — сейчас покажу тебе кое-что из аэробатики!
Двигатели почти смолкли. Флаер снижался над островом по пологой спирали, растопырив крылья и постепенно сбавляя скорость. Несмотря на большой радиус спирали, меня основательно прижимало к креслу: на высокой скорости любое изменение курса отзывается заметной перегрузкой. Наконец, когда до воды оставалось около полумили, пилот перевел машину в прямой полет и довольным тоном объявил:
— Сейчас будет бочка.
После чего горизонт закрутился, как спица в колесе, — раз, другой, третий… Флаер словно ввинчивался в воздух. Причем сначала резьба этого винта была правой, а потом, когда Радживу захотелось покрутиться в другую сторону, — левой.
— А сейчас делаем мертвую петлю! — пообещал он, едва море и небо снова вернулись на свои обычные места.
Горизонт снова ушел вниз, как во время иммельмана, а потом показался сверху, но на сей раз не остановился, а продолжал наплывать. Вскоре море с островом посередине встало перед нами вертикально и понеслось нам навстречу. Я снова испытала завораживающее чувство невесомости.
— Не страшно? — крикнул Раджив.
— Нет! — счастливо ответила я.
Однако остров вырастал в размерах, и пора было уже выходить из пикирования. Море уползло под брюхо флаера, снова показался горизонт, и вот тут на меня навалилась перегрузка. Спину рывком согнуло, и я почувствовала, как щеки оттягивает куда-то к плечам. Но это было не больно и не тяжело — просто необычно и интересно. Жаль, что передо мной не было зеркала — должно быть, видок в тот момент у меня был презабавный…
— Это было пять с половиной g, — сообщил Раджив. — Ты в порядке?
— В полном!
— Ну тогда продолжим!
Мы проделали еще несколько воздушных кувырков, бочку на вертикали, штопор и закончили вращением вокруг всех трех осей одновременно. Наконец флаер выровнялся и низко пронесся над лагуной, едва не срывая пену с волн.
— Не тошнит? — осведомился пришелец. — Хочешь, присядем на остров, отдохнем?
— Нет, — ответила я, — а что, должно?
— Гены, — констатировал он. — Память летающих предков… Из тебя бы получился прирожденный пилот.
Момент показался мне удобным, и я задала давно мучивший меня вопрос:
— Послушай, Раджив, не подумай, что я и впрямь хочу угнать твою машину… но как ты ею управляешь? Я сперва подумала — ногами, но нет, у тебя ни руки, ни ноги не двигались, когда мы кувыркались. Да и лодкой тоже…
— Долго объяснять.
— Ну что вы все заладили — долго объяснять, долго объяснять! Мы, кажется, не завтра помирать собираемся?
— Лично я — точно нет, — рассмеялся он. — Ну ладно, слушай. Рычаги и кнопки — это прошлый век. Всей нашей техникой мы управляем непосредственно с помощью мозга. Туда вживлен имплант, который преобразует нервные импульсы в сигналы выведенного под кожу приемопередатчика и наоборот. Ты знаешь, что когда ты шевелишь пальцами или сгибаешь ногу, это все делается по команде мозга? Тут в точности то же самое. Физически мозгу ведь все равно, куда послать сигнал — мышцам собственной руки или блоку управления флаером. Так что наша техника становится просто продолжением наших тел. Конечно, для того чтобы управлять ею таким образом, нужно учиться — точно так же, как ты в свое время училась ходить или писать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93