.. ну, в сторону большей реальности!.. Боюсь, все еще недостаточные. Ночь напролет иногда, до мигрени, брожу во сне по лабиринту в поиске не то ключа, не то выхода, причем с ледяной тяжестью вот здесь... – и свободной рукой в перчатке коснулась большой пуговицы на груди. – Наверно, это и называется камень на груди.
Режиссер насмешливо склонил голову:
– Пани мало ценит своего паладина. Между тем ему известен радикальный способ снятия камней с груди...
– ...чтобы сразу уронить на ноги? – невесело пошутила Юлия и уколола мимоходом, что не удивилась бы – если бы оперативный Сорокин по своей исключительной многогранности принялся в скором времени за извлечение камней из почек и печени, а тот насмешливым кивком выразил ей сочувствие по поводу неудачной хохмы. – В самом деле, Сорокин, если бы знать заранее, как обернется дело, не приняла бы в подарок это могильное подземелье...
Получалось, что только воли не хватало ей уйти отсюда, как не удается иной раз вырваться из дурного сновиденья. Теперь решение созрело окончательно и подлежало отмене лишь в случае чьих-то убедительных и вряд ли возможных возражений, последние тотчас и были представлены консультантом. По его мнению, благоразумие отнюдь не означает необходимости расставаться с благоприобретенным имуществом – «да еще столь дорогой ценой», съязвил он с приветливой улыбкой.
– Не кажется ли пани Юлии, что подобная недвижимость может раздражать кое-кого в нашу эпоху. Разумнее было бы обратить штабеля небезопасных сокровищ в более компактные ценности, другими словами, вогнать каменное чудо со всей его начинкой в скромную портабельную жемчужинку той же стоимости с правом обратного размена в лучшие времена. Правда, ему как-то не приходит на ум надлежащий эквивалент, но тут-то и пригодились бы всего лишь дружественные связи пани Юлии, ибо чего только не сможет ангел!
– О, мудрый змий Сорокин, вы даже не представляете, насколько многого не может... – загадочно обронила Юлия.
И тотчас же, во избежание нежелательных догадок о чисто женской мести, она предупредительно раскрыла спутнику значение намека. Якобы с некоторых пор и по тому же поводу ее мучат кое-какие раздумья, чисто гносеологического порядка. Что может быть тягостнее обладания сокровищами без права показать их ценителям прекрасного и, следовательно, без главного, пожалуй, наслаждения собственности – в шепоте завистливого восхищенья черпать почти авторское удовлетворение – как процент на капитал, затраченный на приобретение шедевра? Решение задачи о предмете высшей валютной ценности в социалистическом обществе пришло к Юлии как бы на ощупь, путем сравнения себя с друзьями ее постоянной свиты. Большинство из них занимало опорные места в искусствах и через отчаяние собственной бесплодности, постигнув все творческие тайности, жило лишь повседневным доказательством своей социальной незаменимости, то есть непрерывной эманацией беспощадного и разрушительного ума. Отсюда с наглядностью вытекало, что истинное богатство и производные от него утехи жизни таятся ныне в обладанье мыслью, которой никакая власть в мире отнять не сможет у неболтливого мудреца... Заслуживает беглого вниманья общая логика проделанного Юлией поиска... Если помянутый товар отборного качества попадается главным образом в знаменитых, давно изданных книгах или посмертно всплывающих дневниках и письмах их создателей, то и было бы чудненько с дымковской помощью составить новые под видом еще не опубликованных. Удерживали Юлию вначале не столько даже юридические сомнения вроде того, например, – позволительно ли приписывать мыслителям прошлого без их согласия и даже им самим неизвестные произведения, да еще с присвоением в свою пользу авторских выгод? – а просто затруднялась в выборе авторской первоочередности, да и необходимых ангелу отправных ориентиров. Так вызрела у Юлии до гениальности безумная идея организовать периодическую, по тому в год, переписку великих покойников о существе и судьбах так называемого прогресса. Непреходящая важность темы, авторская элита с полной гарантией надмирной беспристрастности и вообще тревожные обстоятельства нашего времени сделали бы издание настольной книгой в каждой семье с соответственным и не только моральным вознаграждением для издателей.
– Одно время меня буквально с ума свели скрытые здесь возможности... Ну, если осуществить письменный диалог Бетховена с Микеланджело. Скажем, Наполеона с Александром Македонским – по их военной специальности – как лучше ограбить шар земной. А эрудит Сорокин спорит с тем греком... как его?.. Ну, который еще выпил свою цикуту от излишнего ума?
В летящей над облаками машине воцарилось вдруг напряженное молчание, в течение которого не на шутку озабоченный эрудит поочередно вглядывался то в застывшие на руле руки своей соседки, то в журчащий и остановившийся мрак за окном. Мгновенное соображение подсказало ему, что все несчастья на свете бывают обусловлены точно такой же абсолютной внезапностью.
– Крайне соблазнительное предприятие... – не очень уверенно, лишь бы не противоречить в создавшейся ситуации, восхитился режиссер. – Подобный разговор поверх веков и пространств помог бы выявить противоречия эпох и вообще проследить стереоскопически родословную идей... так как для окончательного суждения необходимо охватить всю историческую панораму в целом. Кстати, предполагает ли пани Юлия выпускать свой альманах мертвых бесперебойно, по тому в год, или по мере накопления материала? – все тянул он в странной надежде на спасительные случайности, однако ни ожидаемого снижения при подходе к месту, ни какого-либо ободрительного проблеска в недвижном профиле Юлии не замечалось пока. – Дело в том, что я немножко не уяснил до конца самый способ выполнения... Поручается ли ангелу взятие интервью у намеченного вами авторского коллектива или как? Боюсь, у бедняги возникнут неодолимые затруднения, так как, с вашего позволения, поименованных лиц уже не имеется в наличности!
Насколько позволяло тесное зеркальце, Юлия смерила собеседника ироническим взглядом:
– Кажется, вы уже прикидываете на меня смирительную рубашку. Вас подводит ваше хваленое воображенье, Сорокин... все еще непонятно?
Из жалости к посрамленному хвастуну она посвятила его в механизм неоправдавшегося изобретения. Разумеется, послания великих умов прошлого должны были писаться не ими, а конгениальной рукой ангела от их имени, с соблюдением философского почерка, даже с допиской того, чего не успели при жизни. Так глубоко ко времени эксперимента уверовала Юлия в универсальное дымковское могущество.
– Таким образом ангел у вас предназначался в творцы высочайших алмазов мысли? – иронически насторожился Сорокин. – Где же, где вы прячете этот нерукотворный жемчуг от человечества?
Она отрицательно качнула головой:
– Представьте, Сорокин, я так ошиблась в нем. Он просто не смог, даже не пытался выполнить мою просьбу. И нет уверенности, дошло ли до его сознания, о чем я так усердно хлопотала...
Нельзя было сразу понять, что именно до такой степени поразило тогда режиссера. Но уже минуту спустя, наспех всмотревшись в перспективу только что сделанной находки, он назвал сообщение Юлии основополагающим вкладом в темное пока дело научного ангеловедения.
С приближеньем к месту Юлия включила нижний свет, и в непроглядной мгле чаще стали поблескивать озерца, раньше их в таком количестве не было. Предстояла трудная посадка на затерянный среди болот лесистый и тоже неузнаваемый островок. Видимо, заодно с владеньями переустройство коснулось и прилежащей местности. Игрушечная сверху усадьба покамест различалась в промоине маскировочного же тумана лишь по зеленому огоньку, единственному там ориентиру. Метясь, как в туза, Юлия на почти вертикальном пике ввела туда машину – к дополнительным переживаниям спутника, и тот заблаговременно втянул голову в плечи, чтобы ветром не выдуло кое какие ценные, необходимые ему в дальнейшем, суждения об искусстве. Осторожно оглядевшись минутку спустя после неслышного приземления, Сорокин из-за множества скопившихся перемен еле узнал место. В ослепляющем свете фар еще видней на фоне непроглядного лесного мрака проступала работа всевластного времени. Никто не польстился бы забраться сюда, в запущенный сад сквозь пошатнувшийся тын, кой-где подпертый кольями с обеих сторон, почти без деревьев и заросший рослым и рыжим, по осени, конским щавелем, причем в особенности неплохо, как артистический мазок в картине крайнего упадка, была придумана бывшая пасека с опрокинутыми ульями чуть в стороне. О, простое суеверие не пустило бы переступить порог этого судьбой раздавленного, с выбитыми стеклами сиротского гнезда. Сверх того, сквозь зияющую дыру в прорванной железной кровле высвечивались в фарном луче скелетные ребра стропил, а сбоку виднелись даже не очень убедительные следы небольшой погорелыцины, что выглядело, пожалуй, уже перестраховкой. Именно излишество показных разрушений позволяло понять, что не столько разумная потребность самоограничения, а, напротив, стремленье сберечь приобретенное вынудило Юлию на чрезвычайные охранительные меры. Маска ветхости, умственной ничтожности и нищеты служила самой надежной защитой для собственности, как и мысли, от государственного фиаско и сыска.
Машина стояла как раз в предупредительно распахнутых воротах. Зеленый фонарь с убедительным железным скрипом покачивался на оборжавевшем штыре у правой вереи. Тут же, на сей раз, почтительно склонясь и с шапкой в руке, находился при ключах и сторож, но почему-то, хоть и не совсем в тени, лицо его никак не закреплялось в сорокинской памяти. Еще хуже было, пожалуй, что почтенный старец в дремучей бороде и с патриархальной лысиной до затылка ни капельки не удивился прибытию своей хозяйки непосредственно с небес. Имелись и другие поводы для серьезного недоумения, но Сорокин подсознательно отбился от них, так сильна была в нем воля к немедленному реваншу.
К немалому смущенью режиссера обстоятельства складывались менее благоприятно против задуманного. Сперва крепился кое-как, но уже при выходе на генеральную лестницу, откуда начинался спуск в гигантскую ротонду вестибюля, наигранная решимость покинула его. На полминуты он остановился прикинуть на глазок масштабность тонувшего в сумерках почти циклопического интерьера, даже кашлянул на пробу, и трехразовое эхо показало ему всю серьезность тайны, предлагаемой ему на срочное рассмотрение. Мирная тишина стояла в подземелье, со стен куда приличней по сравненью с прошлым разом сияло укрощенное золото рам, и благородной патиной подзатянулись слишком вылезавшие из них тогда библейские и прочие сюжеты. Так вместо ожидаемой каверзы в тесном закутке за колоннадой по правой руке, как наглядное свидетельство непостижимых порой людских устремлений, обнаружился полномерный настоящий фаэтон, который вывезти оттуда все равно не представлялось возможным. В просторной студии по соседству, за свисавшей до полу холстиной, оказалось внушительное сонмище полузаконченных фигур сверхнатуральной величины – многорукие кентавры, черноликие астарты с крыльями и среди них верхом на золоченом Аписе внушительный Ассаргадон с многоструйчатой бородищей.
– Насколько хватает моего воображения, пани Юлия занялась монументальной скульптурой, – зловеще осведомился осмелевший консультант и, видимо, не прочь был поближе ознакомиться с ее химерами, но та перед самым его носом уже задернула занавеску.
Опережая спутницу, Сорокин пружинистой тигриной походкой миновал несколько очередных помещений, как бы наугад пересек округлый зал с витринами нумизматических коллекций, затем, движимый подсознательным вдохновеньем ненависти, свернул в полуприметное боковое ответвленье и через проходную галерею вырвался из лабиринта в ту наконец, центральную, башенного типа злосчастную ротонду, где его постигло приснопамятное пораженье.
По дороге Сорокин продолжил начатое еще в воздухе доследование обстоятельств, облегчивших Юлии в кратчайший срок созданье ее уникальной сокровищницы. Он обещал разрешить все ее сомнения по музейной части при условии полной и обоюдной искренности. Видимо, академическая бесстрастность сорокинских вопросов, без прежней альковной любознательности, повысила его авторитет в глазах владелицы, которая своей подчеркнутой откровенностью пыталась заранее смягчить ожидаемый приговор. Осуществлению этой наиболее громоздкой и нетерпеливой из всех прихотей Юлии предшествовал основательный поиск, в котором сказалась практическая жилка ее натуры, и потому доверчивая, целиком уложившаяся в десятиминутную прогулку ее исповедь кое-где прерывалась недомолвками, с какими излагают врачу историю интимной болезни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109