И правда, ломившаяся у касс простоватая толпа, казалось, понимала стихийно, что в создавшихся условиях времени чудо и не может являться народу иначе как в балаганных лохмотьях, под маской саморазоблачения иной раз... Словом, ничто не предвещало близкой беды. Напротив, изголодавшийся по успеху старик Дюрсо приобретал все более солидную величавость, потому что только ему обязано было человечество открытием Дымкова и, следовательно, пусть эфемерным, воскрешением великой надежды. Он даже решался применять покровительственный тон в отношении местных, чем-то весьма смущенных властей, как будто получал возможность обращаться в самовысшие инстанции через их головы в случае нужды. Никогда наследник великого Джузеппе не стоял на столь верном пути к династическому реваншу, причем в самом желанно-несбыточном ключе, благодаря ряду особо благоприятствующих обстоятельств.
Дело в том, что приезд знаменитого аттракциона в В. совпал с проходившей там межобластной конференцией не то конструкторов, не то инструкторов чего-то с участием специально прибывшего из Москвы товарища Скуднова. Так что четвертый по счету сеанс Бамба был заранее объявлен целевым, то есть исключительно для съехавшихся делегатов с весьма вероятным посещением высокого гостя, которого в последний месяц благодаря внутренним передвижкам в руководстве молва упорно выдвигала чуть ли не в полуближайшие соратники неназываемого лица. Старику Дюрсо стало известно стороной, что Скуднов лично, с благожелательным смешком справлялся о нем у местного секретаря, кажется, по политграмоте, – с упоминанием, как отбрил лысого пройдоху в одном памятном диалоге насчет ежегодных антицерковных карнавалов на святой Руси. Выяснилось заодно, что Скуднов издавна интересуется иллюзионизмом как загадочным явлением и иногда, преодолев в себе пережитки суеверия, не упускает случая публично разоблачить эстрадные фокусы, пускай даже бескорыстно направленные к обману трудящихся. Указанное обстоятельство, в частности сведения о личном и давнем знакомстве строгого товарища с директором криминального коллектива, несколько поразвеяло возникшее было сомнение. Однако за какой-нибудь час-полтора до представления среди местных начальников снова вспыхнуло паническое замешательство по поводу очевидной неувязки столь легкомысленного жанра с важнейшим политическим мероприятием. Не только идеологическая оплошность или недосмотр, простая опечатка иной раз влекла за собой последствия в масштабе районного землетрясенья. Хотя было поздно вносить поправки в сценарий чертова действа или вовсе отменять его под предлогом заболевшего артиста, все же после спешной, на ходу, дискуссии к старику Дюрсо была направлена межведомственная депутация с просьбой, по наличию чрезвычайного зрителя в зале, по возможности заострить научно-познавательный момент номера или же, по крайней мере, повысить социально-общественный КПД во вступительной лекции. Вопросу был преподан тем более смиренный оттенок, что в случае раздражения своенравный старик, по всем приметам имевший чью-то мощную поддержку наверху, мог запросто выкинуть какой-нибудь сверхмистический фортель, например, вовсе испариться посреди сеанса со своим дурашливым компаньоном, как тот, по слухам, уже ухитрился однажды из герметически закрытого помещения милиции, и тем самым сорвать запланированный вечер отдыха.
В ответ старик Дюрсо с фирменным достоинством указал просителям, что помимо Фарадея и Ивана Павлова у него во вступительном слове дважды упоминается Антидюринг и некоторые другие классики диамата. Тем не менее готов пойти навстречу уважаемым посетителям, так как и сам переполнен тем же энтузиазмом, объединившим ныне родную страну в железно-несокрушимый оплот. Между прочим, он пообещался слегка затронуть актуально международную тему с акцентом на задачах текущего строительства. Чрезмерно быстрое согласие диктовалось, впрочем, далеко идущими и, как нередко бывает в конце незадачливой жизни, настолько фантастическими соображениями, что они заслуживают мимолетного уточнения. Повторным успехом у Скуднова, общеизвестного своей радушной простотой, сравнительно нетрудно было добиться сперва душевного расположения с обычным в таких случаях меценатским покровительством, а там, глядишь, и приглашения в выходной день позабавить высокопоставленных ребяток на загородной даче, где за обедом случайно, мимоездом, могла присутствовать и та самая, назовем условно, центральная личность переживаемой эпохи. В подобной компании Дымкову стоило разрешить свободную, без ограничения импровизацию по вольной программе, на всю гребенку, так сказать... Пока же взрослые и малолетние хозяева станут дуреть от феерического каскада чудес, Дюрсо получал счастливый шанс установить за кофейком персональный контакт со скучающим в сторонке вождем всех миров и народов.
Разумеется, самые сверхъестественные, однако лишенные целевого назначения трюки не смогут увлечь всерьез крупнейшего на нынешний день и не менее убежденного материалиста, чем сам Дюрсо, который плюс к тому по собственному опыту знал, как одиноки истинно гениальные люди на земле. Почему-то у старика не возникало и тени сомнения, что природное обаяние поможет ему с ходу завоевать державную дружбу вождя, не ради каких-либо честолюбивых замыслов, а на всеобщую пользу человечества, ибо Дюрсо искренно рассчитывал с помощью извилин своего разностороннего ума дополнительно обогатить великого человека. Правда, саднящая боль когда-то ущемленного фамильного достоинства прочно держалась в его душе, и нельзя винить старика, что наряду с благороднейшими помыслами в воображении вспыхивали иногда болезненно-навязчивые сюжеты. Вроде того, скажем, как по вторникам, например, при перекрытых войсками улицах его на дому навещает некто, в приятельском обиходе называемый просто Осип. И после дружеского обсуждения неотложных проблем, хотя коньяк у нас пойло, для Дюрсо сущий яд, отдыхает у него на старенькой тахте, за стенкой – как раз под портретом покойного Джузеппе, получающего таким образом моральное возмещение за свое возлюбленное и незадачливое чадо... Ради подобной перспективы стоило пойти и на серьезные уступки.
Дюрсо милостиво принял депутацию в кабинете у директора клуба, на шестом этаже нашумевшей в газетах новостройки. Совсем готовый к выходу на сцену, он был похож на сановника несуществующей империи в парадном сюртуке с зеленой, под ним, через всю грудь, муаровой лентой и с кавалерственной звездой дедовского арсенала на боку, которую по внезапному наитию, в качестве артистического мазка присобачил на себя ради эпатажа провинциальной черни. Хотя кресел имелось достаточно, просители полукругом стояли перед ним, живописно восседавшим за столом. И пока те шестеро вперебой бубнили свои опасения, творческая мысль его деятельно искала выхода из создавшегося положения, – по крайней мере судя по смене выражений в его лице. Стремясь изобрести, по его высказыванию, нечто более эвентуальное в идейно-воспитательном разрезе, он предложил для сего дня выпустить в полет вместо цивильного пальто, скажем, царскую порфиру, если еще сохранилась в реквизите от Заговора императрицы. И чтобы при пилотаже из потайных карманов сыпались на публику нетяжелые, однако достаточно скандальные предметы, разоблачающие реакционную сущность свергнутого режима. Встреченное вопросительной переглядкой предложение безответно повисло в воздухе.
Дюрсо драматично развел руками.
– Я сам понимаю, что балаган, но теряюсь сказать что-нибудь взамен. Но если в сдобу кладут цукат, а в суп нормальную капусту, то я не вижу смысла добавлять туда нечто в высшей степени наоборот... Я правильно выразился? Тут мне бы хотелось остановиться насчет пятого колеса, но это не важно, я вас понял. Пусть будет так, если кому-то страшно, чтоб не дразнить гусей. Если я выкину для вас павловскую собаку, то подскажите, что и куда вставить вместо. Плюс к тому дайте мне четко на бумажке, чтобы можно прочесть вслух, но время в обрез... – Дюрсо обвел глазами портреты на стенах, потом извлек из жилетного кармашка старинный, массивного золота хронометр, заглянув на стрелки, щелкнул крышкой. – Надеюсь, господа, сорок минут вам хватит впереди?
Неизвестно, откуда черпал он уверенность, что не отберут, но весь последний месяц он в особенности часто, почти нахально демонстрировал наследственную, из того же семейного тайничка регалию. Неслыханная роскошь в социалистическом мире и прямая улика принадлежности ее владельца к вражескому лагерю. Она приводила иных собеседников в спазматическое остолбенение, окрашенное классовой яростью, однако запускаемое вслед сопроводительное музыкальное устройство неизменно производило на них умиротворяющее действие даже с кратковременной утратой речи. По мере накопления чуть ли не мешка дарственных зажигалок охладевший к ним Дымков ребячьей нежностью воспылал зато к божественной вещице с ее пленительным звучаньем и, едва заслышав мелодичный перезвон, отовсюду, чисто рефлекторно устремлялся полюбоваться драгоценной игрушкой хотя бы из рук шефа, который тотчас прятал ее из понятных педагогических соображений. Уж кому-кому, а ему-то известно было, что всякий бунт против власти начинается с развенчания возвысившей ее тайны. Весьма странно, что находившийся в том же помещении, только в другом его конце, ангел никак не откликнулся на призывный сигнал, в земном обиходе равнозначный приглашению на свиданье. Не менее показательно, что, видимо, возомнивший себя уже на кремлевской вершине старик Дюрсо вопреки привычке так неосмотрительно оставил своего питомца без присмотра, точнее – без постоянного отвлекающего маневра от его неконтролируемых и, кстати, не слишком небесных раздумий.
Башенного типа вместительное клубное здание, где происходило дело, с уймой смежных спортивно-просветительных учреждений в нем, было воздвигнуто на северной окраине города: каменный форпост генерального наступленья на деревянную окрест, приземистую Русь. Чуть ли не все совещание Дымков безучастно и, конечно, без проникновенья в тончайшие физиологические обстоятельства, словно не о нем речь, простоял у раскрытого настежь окна – трудно понять, что именно в такой степени привлекло его там. В громадном, по новейшей строительной моде, оконном проеме виден был внушительный пустырь снизу, сплошь по неубранной пока щебенке вкривь и вкось засаженный березками будущего парка. Дальше неохватно глазу простиралась безлесная, вечерней тенью тронутая и уже изморосью проштрихованная северная ширь, а еще выше над нею вовсе исполинская пучина неба. Во исполненье утреннего радиопрогноза затяжная непогода наползала с полярного океана, и с высокого этажа, где стоял Дымков, можно было вплотную наблюдать мглистую, жгутами свивающуюся мускулатуру циклона, на который он сейчас глядел и которого в сущности не видел. Вдруг влажным холодом дохнуло снаружи, парусно взвихрились занавески и качнулась люстра на крюке. Когда же Дюрсо, всюду опасавшийся простуды, обернулся к своему подопечному – опустить подъемную раму окна, Дымкова не оказалось на месте, вопреки запрету отлучаться без спроса перед выступленьем. Дверь оставалась заперта, никто не выходил, не представлялось возможности засечь самый момент исчезновенья.
Разгадка заключалась в неотвязном, с утра, дымковском сомнении, не придумана ли вся эта липа с отъездом Юлии на Кавказскую ривьеру нарочно для его обмана; некоторая сложность мыслительной конструкции объяснялась бессознательным переносом собственных чародейных качеств на подозреваемое в хитрости лицо. Но как поступал бы на ее месте он сам, каждый вечер Юлия тайком возвращалась на свою московскую квартиру, чтобы до одышки и остервенения, по наконец-то выясненной схеме заниматься гадостями с анонимным до поры компаньоном. А он-то, глупец и чужак на земле, так откровенно, с бессловесной преданностью покидаемого животного тосковал при расставанье с Юлией, что ей самой жутко приоткрылось на дольку минуты, что ведь при общем-то поклоненье никто, пожалуй, никто еще на целом свете так не нуждался в ней, не следил за каждым ее движеньем, не копил ее про запас, чтобы потом по капле расходовать ее в пустыне своего одиночества. И значит, тронутая, Юлия сжалилась напоследок, если без тени коварства в глазах и голосе обещалась ежевечерне в семь, когда загораются огни зрелищных мероприятий, мысленно хоть разок взглянуть на него издалека, по очевидной невозможности присутствовать до конца на всех его выступлениях. И тут через обострившуюся по неопытности ревность ангел начинал постигать не в том ли состоявшую преступную сласть женского греха на земле, чтобы в самый миг измены кощунственным взором ласкать образ того, кому изменяет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109