Что и позволило ему при позднейшем нашем свидании сменить прежнюю версию великой катастрофы на радикального действия атомную и потому более заслуживающую стать истинным апофеозом разума.
Еще более убедительные улики какой-то несомненной личной сопричастности Никанора Шамина описываемым событиям содержатся в вовсе невероятной, видно, из охотницкого задора сорвавшейся у него с языка истории с загадочным яйцом.
Вряд ли только распотешить меня собирался он постыдным эпизодом, хуже всякого убийства, да и приводится тут лишь ради примера, какие пушки давно нацелены стоят на поскользнувшуюся цивилизацию нашу. Весьма знаменательно также, как потемнел в лице мой рассказчик, едва вплотную речь зашла о гневе всенародном, будто бы постигшем, туманно выразился он, капища ненасытной и бессовестной любознательности крутолобых, к тому времени окончательно лишившихся охранительной святости в глазах простонародья.
– Это они под предлогом неисчислимых райских благ, – на бешеном шепоте, в качестве неписаного обвинительного заключенья, видимо, прошелестел Никанор, – это они последовательно низводили род людской из сынов Божиих в толпу, в податную чернь, в экспериментальное социальное стадо и дальше, все убыстряющимся аллюром – в красную вонючую рвань, в желтый ноздреватый уголь, в липкий и стелющийся радиоактивный пар.
С пугающим блеском в глазах Никанор поведал мне, как вышаривали активисты остаточные очаги заразы, способной снова толкнуть людей на штурм заповедных тайников природы... В одной пустынной местности им пришлось наткнуться на брошенный и, видимо, сверхсекретный, потому что за высокой стеной с боевыми амбразурами в ней, исследовательский городок. Уже некому было обстреливать приблизившуюся банду, несмотря на письменный запрет для посторонних, никто не спросил пропуска при входе. Посреди газона в глубине, в центре полукружия лабораторных построек, возвышалось круглое, насквозь прозрачное здание, увенчанное стеклянным же колпаком. Свойственная лишь храмам величавая простота наводила на мысль о хранящемся в нем чрезвычайном сокровище, и чутье ненависти не обмануло их.
Дальше я записал почти буквально, насколько поспевала рука.
Глава VI
После начальных вполне беспредметных прогулок за горизонт века Дуне удалось в обширном возрасте Земли засечь сравнительно кратковременный эпизод человеческой истории. Подсмотренные картинки становились как бы окнами в грядущее, куда безотрывно день и ночь были обращены мысленные взоры современности. И как только потребовался оформитель ее лепета на суровый язык взрослых, лирическое авторство старо-федосеевской девочки стало сменяться массивным присутствием ее дружка и покровителя, а голубые безлюдные ландшафты в рамах помянутых окон застилаться ядовитыми дымами урбанистического периода. Тогдашними обиходными предметами по детски руководилась она в попытке отыскать прежде всего себя и свои окрестности в зеркале большого времени. По толкованию Никанора, там Дуня и наткнулась на одно чрезвычайное событие из тех, какими история людей последовательно делится на периоды узнаванья, освоения и разочарованья. По мере вызревания в системе ведущей идеи своего времени разум из ставшей ему слишком тесной переселялся всякий раз с большой кровью на очередную целину. И так в продолжение всего цикла, пока в порыве духовного высвобождения за ним самим не приходила очередь сверженья.
После фундаментальных клеточных открытий, почти отменявших естественный отбор в людской среде, а также крупных инженерных изобретений убойного профиля передовая наука порадовала современников созданием немыслимых дотоле живых организмов, прежде всего крупных туш мяса. Официальным предлогом послужил поиск большой пищи применительно к возраставшей численности земного населения. Но кое-кто уже подозревал в основе эксперимента типичную для умственных излишеств сытости философскую любознательность взглянуть на мир в его зеркальном отображении, в данном случае – как если бы его конструировал дьявол. Серию новинок возглавила помесь нетопыря с жабой буфо, тем в особенности примечательная, что и бесконтактное созерцание порхающей твари вызывало неудержимую рвоту нервного происхождения. В пятилетнем плане того же института, к немалой озабоченности простых людей, предусматривался еще более сенсационный, методом генетической аппликации и в единственном экземпляре, выпуск промежуточной модели, роднившей спирохету с жирафом; гарантировалась абсолютная безопасность для народного здравия. Вскоре в печати проскочило сообщение о состоявшемся наконец задержании стихийного реформатора-одиночки, который в духе Савонаролы и под угрозой взорвать вселенную требовал от современников предать огню все наличное музейно-книжное роскошество, насквозь пропитанное заразой нравственного вырожденья. Обнаруженные при нем математически безупречные расчеты, однако без главного ключа к ним не нуждались в техническом оснащении и по отзывам авторитетной комиссии указывали на несомненную гениальность террориста. Терпение человечества окончательно истощилось лишь после опубликования на двух континентах сразу знаменитого государственного акта о фильтрации будущих граждан посредством почти безболезненной в грудном возрасте уравнительной манипуляции; чем взамен прежнего физиологического разнобоя характеров, темпераментов и конституций достигалась гармоничная, с единым для всех эталоном счастья, стандартность вида, способная обеспечить исключительные простоту, общедоступность пайка для новичков и, следовательно, дешевизну управления. Однако все та же атавистическая неутоленная жажда рая, утрата способности к самодиагнозу, гражданская смута и участившиеся голодовки из-за метаний в поиске социальной стабильности, также худшие возрастные обстоятельства крайне тормозили организованный, единственно спасительный в конце жизни переход к патриархальному обиходу предков.
По той причине, что обратная, после долгих странствий, дорога всегда короче и веселей, дело странного мятежа – не против режима или старины, как раньше, а лишь против тяжкого диктата повседневной, все усложнявшейся целесообразности – обошлось без положенных классовых междоусобий и штормовой романтики. Просто каждый подсознательно и чем мог подстегивал бурю, пока раздельные вначале вспышки самоочищения, состоявшего в отторжении лишнего, не слились в дружную и в общем-то почти бескровную стихию, захватившую территории обоих перенаселенных материков сразу. Наравне с подданными испытывая биологическую усталость, хранители устоев и порядка не оказали ожидаемого сопротивления порыву большинства, потому что никакому Атланту было уже не под силу держать на себе содрогающуюся махину цивилизации, обслуживающей теперь не деятельные грезы юности, а печали и немочи старческого угасания. Отсюда наступившие потрясения уклада, коммунального хозяйства в особенности, сильнее всяких волн снимали численность людей за счет слабейших, их генетической разбраковки в первую очередь.
Благодаря местоположенью на неприступной скале и высокой технике подсветки круглосуточно видная отовсюду, эта зубчатая, с мерцающей сферой посреди и от любых паломников запертая громада, совмещающая в себе обсерваторию, маяк и святилище, ибо к тому времени развивающаяся человечность достигла того предела, когда дотоле враждующие познания разума и души слились воедино, с некоторых пор она, ставшая мишенью всенародной неприязни, призрачно нависала над страной. Предвидя неизбежные потрясения вроде стихийного когда-нибудь бунта против Молоха цивилизаций, в нарастающем темпе и средствами уже машинной мысли, изобретавшей все новые потребности, порабощавшие тружеников, а также в расчете, что ореол неприкасаемой святости – лучшая самооборона подобных учреждений, администрация объявила свою резиденцию некой религиозно-космической связью, потому что оказалось – не крепостные стены или благоговейная традиция предков, даже не божественная их красота, а лишь животный страх кары, способен в некоторой степени охранить святыни от посягательства черни...
Вследствие чего нападение на центральную цитадель знания произошло только к финалу событий, по накоплении опыта полной безнаказанности, когда филиальные гнездилища зла были обращены в щебенку. Состоявшие при ней ученые волхвы во главе с верховным хранителем сокровища заблаговременно утекли, вероятно, через единственно обнаруженную там крысиную дыру, чем подтвердились давние обывательские слухи насчет их преисподней сущности. Перед бегством персонал успел взорвать серпантинные подходы и шахты служебных лифтов... Тем не менее на исходе дня однажды активисты прозревшего поколенья, дружная ватажка спортивно-закаленных смельчаков по отвесной скале достигла вершины, и наконец-то через анфиладу торжественных преддверий первые из смертных ворвались в аскетически-пустынный под хрустальным куполом круглый зал, где, к немалому их разочарованию, не оказалось ничего пригодного для разбоя и кощунства – ни драгоценной обрядовой утвари на переплав и поживу, ни хотя бы алтаря с мраморными богами для общепринятого в таких случаях отбития носов. Вместо того им еще с порога, в ранних сумерках и стерильной тишине, предстал неподозреваемый доселе объект, пригодный для возмездия разуму в изнурительной гонке за ускользающими иллюзиями взамен истинных, безвозвратно утрачиваемых ценностей бытия. То было подлинное чудо, до кротости доверчивое и беззащитное, к тому же настолько пленительно-царственное, что мстителям потребовалась длинная минута на преодоление странной робости, если не гамлетического раздумья.
На высоте прыжка с шестом и подвешенная без видимых креплений, перед ними таинственно и розовато, глаз не оторвать, мерцала эллипсовидная диковина размером чуть больше мяча для регби, в просторечии именовавшаяся яйцом. О практическом назначении ее оставалось догадываться по смутным, всякий раз досадно ускользающим от вниманья картинкам, по ее как бы дымящейся поверхности, которые, поминутно сменяя друг друга игрой расцветки и очертания, не давали оторвать взор. Абрис знакомого континента сменялся срезом растительной клетки, силуэтный профиль давно исчезнувшего города – пунктирной россыпью дальнего созвездия. Возможно, в рабочем режиме посредством ли каких-то рассеянных всюду, еще не открытых датчиков или силовых линий, обеспечивающих структурную гармонию мироздания, оно способно было оптически фокусироваться в любую неизвестность на заданную глубину. Попеременно, в приглушенной цветовой гамме, возгораясь на верхнем полюсе и плавно стекая по эллиптической кривизне, перемещались там тускнеющие контуры и пятна, видимо, отображения каких-то космических состояний и эволюции, причем сопроводительная информация сразу угадывалась в неравномерном чередованье явно сигнальных вспышек. Согласно Никанору Шамину, секрет обреченного сокровища заключался в том, что всякий где-либо во вселенной совершившийся даже самый заурядный катаклизм незамедлительно регистрировался находящимся внутри магическим устройством. Так что, накинув на его поверхность сетку координат небесных, становилось возможным трехмерно определить и приписанный к данной микроклетке регион происшествия. Отсюда следовал законный и, как выстрел в затылок, прямолинейный вывод, что ускользнувшие от расправы жрецы разума из корыстных, пока не разоблаченных побуждений и за спиною безответных тружеников, своих кормильцев, бесконтрольно установили преступную кольцевую связь с запредельными мирами. Оставалось только нашарить затаившееся где-то здесь зерно измены. И как только кто-то из молодых людей мысленно произнес это самое смертельное из обвинительных слов, тотчас детское восхищение колдовской игрушкой сменилось яростью подвига, к которому на данном этапе призывала их история. После напрасных попыток стянуть вниз проволочной петлей, водопроводной трубой сковырнуть наземь чертову диковинку, один дошлый умелец, взгромоздясь на плечи товарища, успешно применил обыкновенную паяльную лампу. И как только игрушка крутолобых приспустилась на уровень колена, разохотившиеся ребята принялись в дюжину железных костылей гонять ее взад-вперед наподобие хоккея по всему святилищу. Азартная игра затянулась благодаря исключительной живучести чуда. Полностью утратившее подъемную силу, оно отчаянно металось по углам теперь в двухмерной плоскости, что заметно облегчало расправу, равным образом, хотя и отускневшее, свеченье помогало без труда находить его в наступивших сумерках. Так что некоторое время спустя, несмотря на волшебную прочность конструкции, взамен положенного чуду нежно-розового оттенка как бы багровые пятна с бахромкой наподобие кровоподтеков стали проступать изнутри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Еще более убедительные улики какой-то несомненной личной сопричастности Никанора Шамина описываемым событиям содержатся в вовсе невероятной, видно, из охотницкого задора сорвавшейся у него с языка истории с загадочным яйцом.
Вряд ли только распотешить меня собирался он постыдным эпизодом, хуже всякого убийства, да и приводится тут лишь ради примера, какие пушки давно нацелены стоят на поскользнувшуюся цивилизацию нашу. Весьма знаменательно также, как потемнел в лице мой рассказчик, едва вплотную речь зашла о гневе всенародном, будто бы постигшем, туманно выразился он, капища ненасытной и бессовестной любознательности крутолобых, к тому времени окончательно лишившихся охранительной святости в глазах простонародья.
– Это они под предлогом неисчислимых райских благ, – на бешеном шепоте, в качестве неписаного обвинительного заключенья, видимо, прошелестел Никанор, – это они последовательно низводили род людской из сынов Божиих в толпу, в податную чернь, в экспериментальное социальное стадо и дальше, все убыстряющимся аллюром – в красную вонючую рвань, в желтый ноздреватый уголь, в липкий и стелющийся радиоактивный пар.
С пугающим блеском в глазах Никанор поведал мне, как вышаривали активисты остаточные очаги заразы, способной снова толкнуть людей на штурм заповедных тайников природы... В одной пустынной местности им пришлось наткнуться на брошенный и, видимо, сверхсекретный, потому что за высокой стеной с боевыми амбразурами в ней, исследовательский городок. Уже некому было обстреливать приблизившуюся банду, несмотря на письменный запрет для посторонних, никто не спросил пропуска при входе. Посреди газона в глубине, в центре полукружия лабораторных построек, возвышалось круглое, насквозь прозрачное здание, увенчанное стеклянным же колпаком. Свойственная лишь храмам величавая простота наводила на мысль о хранящемся в нем чрезвычайном сокровище, и чутье ненависти не обмануло их.
Дальше я записал почти буквально, насколько поспевала рука.
Глава VI
После начальных вполне беспредметных прогулок за горизонт века Дуне удалось в обширном возрасте Земли засечь сравнительно кратковременный эпизод человеческой истории. Подсмотренные картинки становились как бы окнами в грядущее, куда безотрывно день и ночь были обращены мысленные взоры современности. И как только потребовался оформитель ее лепета на суровый язык взрослых, лирическое авторство старо-федосеевской девочки стало сменяться массивным присутствием ее дружка и покровителя, а голубые безлюдные ландшафты в рамах помянутых окон застилаться ядовитыми дымами урбанистического периода. Тогдашними обиходными предметами по детски руководилась она в попытке отыскать прежде всего себя и свои окрестности в зеркале большого времени. По толкованию Никанора, там Дуня и наткнулась на одно чрезвычайное событие из тех, какими история людей последовательно делится на периоды узнаванья, освоения и разочарованья. По мере вызревания в системе ведущей идеи своего времени разум из ставшей ему слишком тесной переселялся всякий раз с большой кровью на очередную целину. И так в продолжение всего цикла, пока в порыве духовного высвобождения за ним самим не приходила очередь сверженья.
После фундаментальных клеточных открытий, почти отменявших естественный отбор в людской среде, а также крупных инженерных изобретений убойного профиля передовая наука порадовала современников созданием немыслимых дотоле живых организмов, прежде всего крупных туш мяса. Официальным предлогом послужил поиск большой пищи применительно к возраставшей численности земного населения. Но кое-кто уже подозревал в основе эксперимента типичную для умственных излишеств сытости философскую любознательность взглянуть на мир в его зеркальном отображении, в данном случае – как если бы его конструировал дьявол. Серию новинок возглавила помесь нетопыря с жабой буфо, тем в особенности примечательная, что и бесконтактное созерцание порхающей твари вызывало неудержимую рвоту нервного происхождения. В пятилетнем плане того же института, к немалой озабоченности простых людей, предусматривался еще более сенсационный, методом генетической аппликации и в единственном экземпляре, выпуск промежуточной модели, роднившей спирохету с жирафом; гарантировалась абсолютная безопасность для народного здравия. Вскоре в печати проскочило сообщение о состоявшемся наконец задержании стихийного реформатора-одиночки, который в духе Савонаролы и под угрозой взорвать вселенную требовал от современников предать огню все наличное музейно-книжное роскошество, насквозь пропитанное заразой нравственного вырожденья. Обнаруженные при нем математически безупречные расчеты, однако без главного ключа к ним не нуждались в техническом оснащении и по отзывам авторитетной комиссии указывали на несомненную гениальность террориста. Терпение человечества окончательно истощилось лишь после опубликования на двух континентах сразу знаменитого государственного акта о фильтрации будущих граждан посредством почти безболезненной в грудном возрасте уравнительной манипуляции; чем взамен прежнего физиологического разнобоя характеров, темпераментов и конституций достигалась гармоничная, с единым для всех эталоном счастья, стандартность вида, способная обеспечить исключительные простоту, общедоступность пайка для новичков и, следовательно, дешевизну управления. Однако все та же атавистическая неутоленная жажда рая, утрата способности к самодиагнозу, гражданская смута и участившиеся голодовки из-за метаний в поиске социальной стабильности, также худшие возрастные обстоятельства крайне тормозили организованный, единственно спасительный в конце жизни переход к патриархальному обиходу предков.
По той причине, что обратная, после долгих странствий, дорога всегда короче и веселей, дело странного мятежа – не против режима или старины, как раньше, а лишь против тяжкого диктата повседневной, все усложнявшейся целесообразности – обошлось без положенных классовых междоусобий и штормовой романтики. Просто каждый подсознательно и чем мог подстегивал бурю, пока раздельные вначале вспышки самоочищения, состоявшего в отторжении лишнего, не слились в дружную и в общем-то почти бескровную стихию, захватившую территории обоих перенаселенных материков сразу. Наравне с подданными испытывая биологическую усталость, хранители устоев и порядка не оказали ожидаемого сопротивления порыву большинства, потому что никакому Атланту было уже не под силу держать на себе содрогающуюся махину цивилизации, обслуживающей теперь не деятельные грезы юности, а печали и немочи старческого угасания. Отсюда наступившие потрясения уклада, коммунального хозяйства в особенности, сильнее всяких волн снимали численность людей за счет слабейших, их генетической разбраковки в первую очередь.
Благодаря местоположенью на неприступной скале и высокой технике подсветки круглосуточно видная отовсюду, эта зубчатая, с мерцающей сферой посреди и от любых паломников запертая громада, совмещающая в себе обсерваторию, маяк и святилище, ибо к тому времени развивающаяся человечность достигла того предела, когда дотоле враждующие познания разума и души слились воедино, с некоторых пор она, ставшая мишенью всенародной неприязни, призрачно нависала над страной. Предвидя неизбежные потрясения вроде стихийного когда-нибудь бунта против Молоха цивилизаций, в нарастающем темпе и средствами уже машинной мысли, изобретавшей все новые потребности, порабощавшие тружеников, а также в расчете, что ореол неприкасаемой святости – лучшая самооборона подобных учреждений, администрация объявила свою резиденцию некой религиозно-космической связью, потому что оказалось – не крепостные стены или благоговейная традиция предков, даже не божественная их красота, а лишь животный страх кары, способен в некоторой степени охранить святыни от посягательства черни...
Вследствие чего нападение на центральную цитадель знания произошло только к финалу событий, по накоплении опыта полной безнаказанности, когда филиальные гнездилища зла были обращены в щебенку. Состоявшие при ней ученые волхвы во главе с верховным хранителем сокровища заблаговременно утекли, вероятно, через единственно обнаруженную там крысиную дыру, чем подтвердились давние обывательские слухи насчет их преисподней сущности. Перед бегством персонал успел взорвать серпантинные подходы и шахты служебных лифтов... Тем не менее на исходе дня однажды активисты прозревшего поколенья, дружная ватажка спортивно-закаленных смельчаков по отвесной скале достигла вершины, и наконец-то через анфиладу торжественных преддверий первые из смертных ворвались в аскетически-пустынный под хрустальным куполом круглый зал, где, к немалому их разочарованию, не оказалось ничего пригодного для разбоя и кощунства – ни драгоценной обрядовой утвари на переплав и поживу, ни хотя бы алтаря с мраморными богами для общепринятого в таких случаях отбития носов. Вместо того им еще с порога, в ранних сумерках и стерильной тишине, предстал неподозреваемый доселе объект, пригодный для возмездия разуму в изнурительной гонке за ускользающими иллюзиями взамен истинных, безвозвратно утрачиваемых ценностей бытия. То было подлинное чудо, до кротости доверчивое и беззащитное, к тому же настолько пленительно-царственное, что мстителям потребовалась длинная минута на преодоление странной робости, если не гамлетического раздумья.
На высоте прыжка с шестом и подвешенная без видимых креплений, перед ними таинственно и розовато, глаз не оторвать, мерцала эллипсовидная диковина размером чуть больше мяча для регби, в просторечии именовавшаяся яйцом. О практическом назначении ее оставалось догадываться по смутным, всякий раз досадно ускользающим от вниманья картинкам, по ее как бы дымящейся поверхности, которые, поминутно сменяя друг друга игрой расцветки и очертания, не давали оторвать взор. Абрис знакомого континента сменялся срезом растительной клетки, силуэтный профиль давно исчезнувшего города – пунктирной россыпью дальнего созвездия. Возможно, в рабочем режиме посредством ли каких-то рассеянных всюду, еще не открытых датчиков или силовых линий, обеспечивающих структурную гармонию мироздания, оно способно было оптически фокусироваться в любую неизвестность на заданную глубину. Попеременно, в приглушенной цветовой гамме, возгораясь на верхнем полюсе и плавно стекая по эллиптической кривизне, перемещались там тускнеющие контуры и пятна, видимо, отображения каких-то космических состояний и эволюции, причем сопроводительная информация сразу угадывалась в неравномерном чередованье явно сигнальных вспышек. Согласно Никанору Шамину, секрет обреченного сокровища заключался в том, что всякий где-либо во вселенной совершившийся даже самый заурядный катаклизм незамедлительно регистрировался находящимся внутри магическим устройством. Так что, накинув на его поверхность сетку координат небесных, становилось возможным трехмерно определить и приписанный к данной микроклетке регион происшествия. Отсюда следовал законный и, как выстрел в затылок, прямолинейный вывод, что ускользнувшие от расправы жрецы разума из корыстных, пока не разоблаченных побуждений и за спиною безответных тружеников, своих кормильцев, бесконтрольно установили преступную кольцевую связь с запредельными мирами. Оставалось только нашарить затаившееся где-то здесь зерно измены. И как только кто-то из молодых людей мысленно произнес это самое смертельное из обвинительных слов, тотчас детское восхищение колдовской игрушкой сменилось яростью подвига, к которому на данном этапе призывала их история. После напрасных попыток стянуть вниз проволочной петлей, водопроводной трубой сковырнуть наземь чертову диковинку, один дошлый умелец, взгромоздясь на плечи товарища, успешно применил обыкновенную паяльную лампу. И как только игрушка крутолобых приспустилась на уровень колена, разохотившиеся ребята принялись в дюжину железных костылей гонять ее взад-вперед наподобие хоккея по всему святилищу. Азартная игра затянулась благодаря исключительной живучести чуда. Полностью утратившее подъемную силу, оно отчаянно металось по углам теперь в двухмерной плоскости, что заметно облегчало расправу, равным образом, хотя и отускневшее, свеченье помогало без труда находить его в наступивших сумерках. Так что некоторое время спустя, несмотря на волшебную прочность конструкции, взамен положенного чуду нежно-розового оттенка как бы багровые пятна с бахромкой наподобие кровоподтеков стали проступать изнутри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109