Опыт показал, что из множества мобилизующих факторов гибкий пищевой режим воздействует на тружеников благоприятнее прочих мер понуждения, однако наилучший КПД получается через внедрение обязательного круглосуточного энтузиазма в сочетании с передовой техникой!
«Словом, мы свыклись и полюбили наш трудный жизнеопасный цех, – несколько громче обычного подчеркнул лектор, – где, благодаря суровым условиям перековки и независимости от норм трудового законодательства, мы приобретаем специальность и надежду стать когда-нибудь гражданами нового, неслыханного мира!»
Следя за проплывавшей мимо панорамой с ее феерическими подробностями, Вадим упустил довольно важные сведения о здешних тружениках, прежде всего о первоисточнике их беззаветно созидательного рвенья, – на том этапе уже не важно было, каким бичом возгонялось человечество на предпоследнюю перед развязкой, трагическую высоту! Тревожная смена впечатлений перемежалась частыми замираньями сердца, как при паденье на качелях, потому что всякая подсмотренная мелочь болезненно отзывалась в мозгу роем ответных ассоциаций... Кроме того, вагонетка то и дело проносилась над пугающими пропастями, так и тянуло туда упасть. Далеко внизу, сквозь пролеты путепровода, ему мигали сигнальные огни, с неслышным скрежетом маневрировали железнодорожные составы и, чего не бывает в самых бредовых снах, клубы черного дыма над ними натурально припахивали сернистой паровозной гарью, – наиболее убедительное доказательство, пожалуй, что все происходило наяву. Тем не менее лишь временным затемнением рассудка можно было объяснить, что навязавшийся после долгого перерыва образ пирамиды отныне преследовал его повсюду – то в прямом, то в вывернутом наизнанку виде давешнего, загадочно сбегавшего в глубь земли уступчатого котлована, над которым как раз с угрожающим колыханьем проносилась их чертова колыбель.
«...нет-нет, – бубнил под самым ухом гид, и грозило разнести ухо болезненное эхо, – то, что вы подумали сейчас, ни в какое сравнение с нами не идет. Ваш фараон строил свою гробницу четыре пятилетки. Мы же всего за две уже наворотили стократ больше по объему и емкости каменных работ, притом в обстановке стерильной тайны, первого условия всякой святости. Секретность нашего мемориала обеспечит ему ту чудесную внезапность появления, которая в глазах масс всегда сопутствует рождению святыни. Никто не узнает наших имен, но самый размах совершенного подвига придаст нам внешность гигантов в благоговейном представлении потомков. Правда, несколько современных технических новинок способствует сбережению нашего инкогнито от зарубежных соглядатаев и отечественного ротозейства. В частности, как вы убедились, неплохо показала себя для защиты разного рода секретных предприятий вроде полигонно-закрытых испытательных площадок, концентрационных лагерей маскировочная, одеваемая сверху коллоидная сфера. Не меньшую будущность имеет и другая, впервые осуществленная нами диковинка, именно – звуковая заглушка, работающая на принципе встречного разрушения акустической волны. Такие штучки не безвредны для клеточного вещества живых организмов, но мы свыклись и тем более полюбили, что они полностью пресекают возникающие в нашей среде ропот, склоки, отвлекающую от дела болтовню. Можно считать, что нас нет, мы только мираж чуждого воображения, вместе с вами, пока вы дарите нас своим присутствием, – он любовно погладил, как бы поласкал металлический борт мчавшейся вагонетки. – У коллеги имеются вопросы?»
«Ладно, ладно, хватит тебе волынить! – закричал подоспевший к тому времени на своей подвеске журналист, а Вадиму было весело и жутко видеть беспечного удальца в широченных брюках, повисшего на жалком ремешке трамвайного поручня. – Давай-давай, показывай нам своего всемирного истукана!»
В ответ на слишком резвую, и во сне-то вряд ли допустимую вольность, провожатый ему с укоризною пальцем погрозил – не в предостережение, однако, а просто – уж дух замирал от скорости движения, а тот еще ногами болтал над бездной и некуда было девать его до поры, так как не меньше полдороги оставалось впереди.
«В таком случае, если только не вторгаюсь в государственную тайну, – степенно отозвался на приглашенье Вадим, чтобы замять непозволительную выходку расшалившегося спутника, – я бы не прочь ознакомиться кое с чем. Трудно представить, как могла такая грандиозная идея созреть в чьей-то одной голове. Сколько же усилий и времени потребовалось, чтобы неизбежное множество технических, философских и чисто этических разногласий слилось здесь в монументально-гармоническое творение?»
Гид слегка пощурился на подопечного, взвешивая его шансы на безоговорочное доверие, и Вадиму понадобилось видом своим изобразить доказательство, что не дурак, не обыватель, не доносчик.
«Да, перед вами еще один яркий пример диалектического единства противоположностей, – после некоторого раздумья, важно согласился гид. – Охотно изложу вам наиболее острый момент в тогдашней битве противоречий... вкратце и не для публикации покамест!»
Утверждению проекта предшествовало трехдневное совещание в Академии Передовых наук с привлечением важнейших авторитетов самых отдаленных отраслей. При обсуждении особым комитетом долговременного инженерного прогнозирования были учтены все условия прочности буквально на тысячелетия вперед – сезонное обмерзание с ниспадающими лавинами льда, избыточные в тех краях грунтовые воды, неизбежная при таком весе усадка массы, удары молнии и сейсмические катаклизмы. Памятник предполагался на трассе внушительного двухпутного канала для пропуска морских судов, а в случае нужды и китобойных флотилий непосредственно из Баренцева моря в Средиземное, учитывая грузовые потоки будущей преображенной Европы. Дискуссия разгорелась при обсуждении двух антагонистических, одинаково передовых принципов, точнее соподчинения их в социалистической практике – является ли строительство крупнейшей водной магистрали вещью в себе или же данью благодарной памяти великому человеку, иными словами, рассматривать ли канал придатком к статуе или, наоборот, считать последнюю самоцелью с приданием ей религиозно-нравственного ореола для поддержания в потомках страха и послушания. Ибо одно дело непроизвольный писк восхищения высшим существом без надежды быть услышанным, и совсем другое – молитвенный панегирик с копеечным подношеньем воска и ладана в расчете на отдачу с процентной надбавкой соответственно рангу оплакиваемого благодетеля. Отсюда возникла задача первоочередности при распределении кредитов, а также смежная проблема – размещать ли внутри постамента персональный пантеон на одно подразумеваемое лицо или соразмерный спортивный стадион, одинаково годный и для богатых зрелищных постановок вроде восстания Спартака или содомской трагедии с намеком на близкое крушение старого мира... Тут и началось! Одни едко осмеяли канальскую практику подносить имениннику во имя его же созданные творения, сразу после пуска поступающие в пользование самих давальцев, в чем просматривается их рассудочная забота о самообеспечении за счет вождя. Меж тем, истинная признательность подданных своему кесарю, озаряющему их своими щедротами, выражается не только верой в его мессианскую непогрешимость с возведением ошибок на уровень Геракловых подвигов, но и готовностью бескорыстно раствориться в памяти своего солнышка, когда, наконец-то покинув планету, оно (как по инерции стихийного поклоненья напишет один из уцелевших) возглавит небесные созвездья, по которым мореходы уже без опаски станут направлять бег своих кораблей... Другие же, вперебой соревнуясь в оптимизме и преданности покойнику, требовали не ограничивать объем и смету строительства за счет грядущих поколений, чтобы и те испытали горечь утраты... и даже, если верить рассказчику, нашелся энтузиаст, намекнувший на целесообразность временного, в порядке траура, отлучения жителей от насущных коммунальных благ – от кино до бань включительно. Совещание незаметно принимало криминально-похоронный оттенок при благополучно здравствующем государе. Последним в списке на трибуну поднялся еще один, в кителе железного цвета, неопределенных лет и наружности анонимный товарищ, сразивший сцепившиеся стороны наповал своею аналитически настолько рискованной филиппикой, что рассказчик не решился воспроизвести ее полностью, словно опасался показать хранимую в памяти политическую взрывчатку:
«Тут даже несуеверные затихли, потому что враз опознали его: вдруг псинкой в воздухе повеяло... видно, не на шутку рассердился! – вполголоса признался гид. – Если со временем где-то в архивах и обнаружится стенограмма крамольной дискуссии, то, к великому огорчению архивариусов, палеонтологов и гробокопателей всех времен и народов, вряд ли там найдется хоть упоминание про тот досадный эпизод!»
Тезисно и без присущих тому товарищу коварных алогизмов, каверзная тирада его сводилась к тому, что:
«Исторический облик большого государя выясняется не меньше столетия, но если он при жизни успевал растратить нравственный кредит власти заодно со святостью идеи, разорившей страну вместо ожидаемого обогащенья, то заслуживает чего-то покрупнее, чем одно забвенье. Не оттого ли так быстро по уходе обожествленных монархов на покой улетучивается хмель принудительного поклонения, зато целый век длится тяжкое протрезвление потомков. С горькой усмешкой спросят они однажды уцелевших от братской могилы ветеранов, в знак сиротского отчаянья посыпавших себе тогда главу пеплом ритуальной скорби: «Чего было больше в пролитых ему вослед слезах – трусливой радости освобожденья, ожиданья худших перемен или рабской надежды, что покамест удачно спровадили обожаемого?» Но вы-то, скорее из лести, нежели ради инженерной прочности, проектируя очередное чудо света на фундаменте девонских базальтов с показным расчетом, что разрушенье его, когда потребуется, обойдется внучатам во столько же жизней и средств, как и созиданье, ужели не вспомнилась вам печальная участь подобных монархов – от старого Хеопса до юного Гелиогабала; ut sciant regnare! Ибо за рубежом пресыщенья насильственный восторг перед извергом неизменно вырождался в свою стихийную противоположность, что еще нагляднее проявится в эпоху нынешних, абсолютных диктатур, когда прозревшие внучата, усвоившие от дедов сладостный экстаз низверженья стеснительных святынь, с еще большим азартом обрушатся на опостылевших истуканов с их кумирнями – подобно легендарным муравьям, по песчинке растащившим Вавилонскую башню Немврода».
Слой за слоем снимая льстивую позолоту с проекта, оратор обнажал истинную подоплеку вдохновения. Кстати, одно пребывание на столь преступном шабаше с произнесенными там жуткими прогнозами в адрес великого вождя должно было караться по высшей категории, и самым разумным способом искупленья непрощаемой вины было бы тут же, в порядке буйного энтузиазма, посвятить остаток жизни ударной работе в каторжных шахтах подземелья. И тем грозней становился криминал присутствия, что подстрекающая на безумные поступки речь безликого оратора служила истинно дьявольским запалом к тому, что таилось у каждого на уме. И лишь потому не бежал никто до прибытия облавы, что любой страх в зеркальном истолковании страха же не является ли прямой уликой соучастия в злодейском умысле?
По счастью, скорее из презрения к лживому сборищу, нежели ради забавы, затеянный дьяволом скандал прошел без карательных последствий свыше для его участников, вероятней всего эпопея о фантомном колоссе нашего времени объясняется спецификой лагерных кошмаров рассказчика, которого также не было в действительности. Мнимая же беседа с ним, навеянная тревогой юного поклонника за посмертную репутацию своего героя, могла лишь причудиться Вадиму в простудной бредовой горячке. Тогда что иное, кроме как в магической перспективе сдвоенного сна мелькнувшее упоминанье о пирамиде, навело будущего автора повести о фараоне на ассоциативное, через провал сорока пяти веков, сближенье личности вождя с тщеславным властелином дремучей старины? И самое пугающее таилось в том, что собеседник Вадима даже и слова не обронил о натуральном, всегда ускользающем от нас облике великого искусителя, зато настолько точно передал его вкрадчивый, с придыханьем, как над спящим, речевой склад и мучительно-двойственную акцентировку странных обещаний, приглашавших к совместной разгадке какой-то закосмической тайны – так дивно и жутко манившей Вадима, что сразу опознал в анониме причудливо мерцающий фантом, навещающий его в пустом, без стен, окон и дверей, кубическом пространстве, где по календарной сверке почти месяц после бегства из семьи провалялся в задышке и полузабытьи, с отверстым ртом и закрытыми глазами, внимая немым вещаньям незнакомца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
«Словом, мы свыклись и полюбили наш трудный жизнеопасный цех, – несколько громче обычного подчеркнул лектор, – где, благодаря суровым условиям перековки и независимости от норм трудового законодательства, мы приобретаем специальность и надежду стать когда-нибудь гражданами нового, неслыханного мира!»
Следя за проплывавшей мимо панорамой с ее феерическими подробностями, Вадим упустил довольно важные сведения о здешних тружениках, прежде всего о первоисточнике их беззаветно созидательного рвенья, – на том этапе уже не важно было, каким бичом возгонялось человечество на предпоследнюю перед развязкой, трагическую высоту! Тревожная смена впечатлений перемежалась частыми замираньями сердца, как при паденье на качелях, потому что всякая подсмотренная мелочь болезненно отзывалась в мозгу роем ответных ассоциаций... Кроме того, вагонетка то и дело проносилась над пугающими пропастями, так и тянуло туда упасть. Далеко внизу, сквозь пролеты путепровода, ему мигали сигнальные огни, с неслышным скрежетом маневрировали железнодорожные составы и, чего не бывает в самых бредовых снах, клубы черного дыма над ними натурально припахивали сернистой паровозной гарью, – наиболее убедительное доказательство, пожалуй, что все происходило наяву. Тем не менее лишь временным затемнением рассудка можно было объяснить, что навязавшийся после долгого перерыва образ пирамиды отныне преследовал его повсюду – то в прямом, то в вывернутом наизнанку виде давешнего, загадочно сбегавшего в глубь земли уступчатого котлована, над которым как раз с угрожающим колыханьем проносилась их чертова колыбель.
«...нет-нет, – бубнил под самым ухом гид, и грозило разнести ухо болезненное эхо, – то, что вы подумали сейчас, ни в какое сравнение с нами не идет. Ваш фараон строил свою гробницу четыре пятилетки. Мы же всего за две уже наворотили стократ больше по объему и емкости каменных работ, притом в обстановке стерильной тайны, первого условия всякой святости. Секретность нашего мемориала обеспечит ему ту чудесную внезапность появления, которая в глазах масс всегда сопутствует рождению святыни. Никто не узнает наших имен, но самый размах совершенного подвига придаст нам внешность гигантов в благоговейном представлении потомков. Правда, несколько современных технических новинок способствует сбережению нашего инкогнито от зарубежных соглядатаев и отечественного ротозейства. В частности, как вы убедились, неплохо показала себя для защиты разного рода секретных предприятий вроде полигонно-закрытых испытательных площадок, концентрационных лагерей маскировочная, одеваемая сверху коллоидная сфера. Не меньшую будущность имеет и другая, впервые осуществленная нами диковинка, именно – звуковая заглушка, работающая на принципе встречного разрушения акустической волны. Такие штучки не безвредны для клеточного вещества живых организмов, но мы свыклись и тем более полюбили, что они полностью пресекают возникающие в нашей среде ропот, склоки, отвлекающую от дела болтовню. Можно считать, что нас нет, мы только мираж чуждого воображения, вместе с вами, пока вы дарите нас своим присутствием, – он любовно погладил, как бы поласкал металлический борт мчавшейся вагонетки. – У коллеги имеются вопросы?»
«Ладно, ладно, хватит тебе волынить! – закричал подоспевший к тому времени на своей подвеске журналист, а Вадиму было весело и жутко видеть беспечного удальца в широченных брюках, повисшего на жалком ремешке трамвайного поручня. – Давай-давай, показывай нам своего всемирного истукана!»
В ответ на слишком резвую, и во сне-то вряд ли допустимую вольность, провожатый ему с укоризною пальцем погрозил – не в предостережение, однако, а просто – уж дух замирал от скорости движения, а тот еще ногами болтал над бездной и некуда было девать его до поры, так как не меньше полдороги оставалось впереди.
«В таком случае, если только не вторгаюсь в государственную тайну, – степенно отозвался на приглашенье Вадим, чтобы замять непозволительную выходку расшалившегося спутника, – я бы не прочь ознакомиться кое с чем. Трудно представить, как могла такая грандиозная идея созреть в чьей-то одной голове. Сколько же усилий и времени потребовалось, чтобы неизбежное множество технических, философских и чисто этических разногласий слилось здесь в монументально-гармоническое творение?»
Гид слегка пощурился на подопечного, взвешивая его шансы на безоговорочное доверие, и Вадиму понадобилось видом своим изобразить доказательство, что не дурак, не обыватель, не доносчик.
«Да, перед вами еще один яркий пример диалектического единства противоположностей, – после некоторого раздумья, важно согласился гид. – Охотно изложу вам наиболее острый момент в тогдашней битве противоречий... вкратце и не для публикации покамест!»
Утверждению проекта предшествовало трехдневное совещание в Академии Передовых наук с привлечением важнейших авторитетов самых отдаленных отраслей. При обсуждении особым комитетом долговременного инженерного прогнозирования были учтены все условия прочности буквально на тысячелетия вперед – сезонное обмерзание с ниспадающими лавинами льда, избыточные в тех краях грунтовые воды, неизбежная при таком весе усадка массы, удары молнии и сейсмические катаклизмы. Памятник предполагался на трассе внушительного двухпутного канала для пропуска морских судов, а в случае нужды и китобойных флотилий непосредственно из Баренцева моря в Средиземное, учитывая грузовые потоки будущей преображенной Европы. Дискуссия разгорелась при обсуждении двух антагонистических, одинаково передовых принципов, точнее соподчинения их в социалистической практике – является ли строительство крупнейшей водной магистрали вещью в себе или же данью благодарной памяти великому человеку, иными словами, рассматривать ли канал придатком к статуе или, наоборот, считать последнюю самоцелью с приданием ей религиозно-нравственного ореола для поддержания в потомках страха и послушания. Ибо одно дело непроизвольный писк восхищения высшим существом без надежды быть услышанным, и совсем другое – молитвенный панегирик с копеечным подношеньем воска и ладана в расчете на отдачу с процентной надбавкой соответственно рангу оплакиваемого благодетеля. Отсюда возникла задача первоочередности при распределении кредитов, а также смежная проблема – размещать ли внутри постамента персональный пантеон на одно подразумеваемое лицо или соразмерный спортивный стадион, одинаково годный и для богатых зрелищных постановок вроде восстания Спартака или содомской трагедии с намеком на близкое крушение старого мира... Тут и началось! Одни едко осмеяли канальскую практику подносить имениннику во имя его же созданные творения, сразу после пуска поступающие в пользование самих давальцев, в чем просматривается их рассудочная забота о самообеспечении за счет вождя. Меж тем, истинная признательность подданных своему кесарю, озаряющему их своими щедротами, выражается не только верой в его мессианскую непогрешимость с возведением ошибок на уровень Геракловых подвигов, но и готовностью бескорыстно раствориться в памяти своего солнышка, когда, наконец-то покинув планету, оно (как по инерции стихийного поклоненья напишет один из уцелевших) возглавит небесные созвездья, по которым мореходы уже без опаски станут направлять бег своих кораблей... Другие же, вперебой соревнуясь в оптимизме и преданности покойнику, требовали не ограничивать объем и смету строительства за счет грядущих поколений, чтобы и те испытали горечь утраты... и даже, если верить рассказчику, нашелся энтузиаст, намекнувший на целесообразность временного, в порядке траура, отлучения жителей от насущных коммунальных благ – от кино до бань включительно. Совещание незаметно принимало криминально-похоронный оттенок при благополучно здравствующем государе. Последним в списке на трибуну поднялся еще один, в кителе железного цвета, неопределенных лет и наружности анонимный товарищ, сразивший сцепившиеся стороны наповал своею аналитически настолько рискованной филиппикой, что рассказчик не решился воспроизвести ее полностью, словно опасался показать хранимую в памяти политическую взрывчатку:
«Тут даже несуеверные затихли, потому что враз опознали его: вдруг псинкой в воздухе повеяло... видно, не на шутку рассердился! – вполголоса признался гид. – Если со временем где-то в архивах и обнаружится стенограмма крамольной дискуссии, то, к великому огорчению архивариусов, палеонтологов и гробокопателей всех времен и народов, вряд ли там найдется хоть упоминание про тот досадный эпизод!»
Тезисно и без присущих тому товарищу коварных алогизмов, каверзная тирада его сводилась к тому, что:
«Исторический облик большого государя выясняется не меньше столетия, но если он при жизни успевал растратить нравственный кредит власти заодно со святостью идеи, разорившей страну вместо ожидаемого обогащенья, то заслуживает чего-то покрупнее, чем одно забвенье. Не оттого ли так быстро по уходе обожествленных монархов на покой улетучивается хмель принудительного поклонения, зато целый век длится тяжкое протрезвление потомков. С горькой усмешкой спросят они однажды уцелевших от братской могилы ветеранов, в знак сиротского отчаянья посыпавших себе тогда главу пеплом ритуальной скорби: «Чего было больше в пролитых ему вослед слезах – трусливой радости освобожденья, ожиданья худших перемен или рабской надежды, что покамест удачно спровадили обожаемого?» Но вы-то, скорее из лести, нежели ради инженерной прочности, проектируя очередное чудо света на фундаменте девонских базальтов с показным расчетом, что разрушенье его, когда потребуется, обойдется внучатам во столько же жизней и средств, как и созиданье, ужели не вспомнилась вам печальная участь подобных монархов – от старого Хеопса до юного Гелиогабала; ut sciant regnare! Ибо за рубежом пресыщенья насильственный восторг перед извергом неизменно вырождался в свою стихийную противоположность, что еще нагляднее проявится в эпоху нынешних, абсолютных диктатур, когда прозревшие внучата, усвоившие от дедов сладостный экстаз низверженья стеснительных святынь, с еще большим азартом обрушатся на опостылевших истуканов с их кумирнями – подобно легендарным муравьям, по песчинке растащившим Вавилонскую башню Немврода».
Слой за слоем снимая льстивую позолоту с проекта, оратор обнажал истинную подоплеку вдохновения. Кстати, одно пребывание на столь преступном шабаше с произнесенными там жуткими прогнозами в адрес великого вождя должно было караться по высшей категории, и самым разумным способом искупленья непрощаемой вины было бы тут же, в порядке буйного энтузиазма, посвятить остаток жизни ударной работе в каторжных шахтах подземелья. И тем грозней становился криминал присутствия, что подстрекающая на безумные поступки речь безликого оратора служила истинно дьявольским запалом к тому, что таилось у каждого на уме. И лишь потому не бежал никто до прибытия облавы, что любой страх в зеркальном истолковании страха же не является ли прямой уликой соучастия в злодейском умысле?
По счастью, скорее из презрения к лживому сборищу, нежели ради забавы, затеянный дьяволом скандал прошел без карательных последствий свыше для его участников, вероятней всего эпопея о фантомном колоссе нашего времени объясняется спецификой лагерных кошмаров рассказчика, которого также не было в действительности. Мнимая же беседа с ним, навеянная тревогой юного поклонника за посмертную репутацию своего героя, могла лишь причудиться Вадиму в простудной бредовой горячке. Тогда что иное, кроме как в магической перспективе сдвоенного сна мелькнувшее упоминанье о пирамиде, навело будущего автора повести о фараоне на ассоциативное, через провал сорока пяти веков, сближенье личности вождя с тщеславным властелином дремучей старины? И самое пугающее таилось в том, что собеседник Вадима даже и слова не обронил о натуральном, всегда ускользающем от нас облике великого искусителя, зато настолько точно передал его вкрадчивый, с придыханьем, как над спящим, речевой склад и мучительно-двойственную акцентировку странных обещаний, приглашавших к совместной разгадке какой-то закосмической тайны – так дивно и жутко манившей Вадима, что сразу опознал в анониме причудливо мерцающий фантом, навещающий его в пустом, без стен, окон и дверей, кубическом пространстве, где по календарной сверке почти месяц после бегства из семьи провалялся в задышке и полузабытьи, с отверстым ртом и закрытыми глазами, внимая немым вещаньям незнакомца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109