Именно своей подчеркнутой скромностью, несмотря на очевидное старшинство владельца, показалась девочке нагляднее других нищая на нем, с прорезью для головы, хламида из бывшего пластмассового мешка, отменная сохранность коего после термоядерного испытанья сгодилась бы в наши дни для фирменной рекламы. Внезапно, движимый безотчетным чутьем постороннего присутствия, старик прозорливо оглянулся на дивную гостью с неведомого старо-федосеевского погоста и вполоборота, снизу вверх, как и мы порой с ощущеньем чьего-то взора на себе, вглядывался сквозь Дуню в померкающее небо. И лишь, подобно нам, убедившись в самозаблужденье, воротился он к прерванному занятию... То была заключительная стадия свечи, когда пламя почти улетело с огарка, но тепло еще сохраняется в лужице стылого, непомнящего воска – чем он был раньше. Теперь все они там были для Дуни на одно лицо, однако за эту краткую паузу, пока гляделись друг в дружку, этот запечатлелся в ее памяти на всю жизнь.
Благоговение окружающих к его персоне и полуугадываемое на просвет аскетическое телосложение свидетельствовали о добродетелях, равно как не совсем отускневшая прозрачность хитона позволяла в любой момент убеждаться пастве, что, несмотря на должностные соблазны, не утаил от нее пищевого излишка. К сожаленью, некоторая невыразительность взгляда, вернее – отсутствие улыбки или горечи в слегка выступающих жвалах не позволяло судить о характере мудрости или святости этой достойной особы, зато о верховном сане свидетельствовала древняя, на груди, из раскопок же добытая реликвия пра-предков – продолговатая эмалированная, синяя по белому, табличка с магическим заклятием на мертвом для них языке – не курить. Наконец, царственная осанка с оттенком спокойной гордыни, какая приличествует наследникам богов, указывала на его теплившуюся в подсознанье догадку о своем высоком происхождении от властелинов дремучей давности. По отсутствию летописцев, уже никто, и даже сам он, невзирая на занимаемый пост, не ведал – чего ради они, по своей неисповедимой воле закутанные в громадные курчаво-дымные пламена, дружно, целыми материками, схлынули за черту, оставив по себе навечно отравленные прах и щебень. Никаким перечнем погибших сокровищ, блистательных умов и грозных стихий, служивших им на побегушках, нельзя очертить их былое могущество, но вот в последовательной логике и вкратце – чем они владели.
Винт, рычаг, колесо. Огонь и Евангелие. Нож, пила, игла, топор. Лодка, парус, весло. Подшипник, бумага, стекло. Компас, линза, часы. Алфавит, иероглиф, сигнальные азбука и коды. Библиотеки и музеи, университеты и храмы. Мосты, плотины, стадионы, кремли, тоннели, города. Канализация, водоснабженье, электросвет. Условная цифровая система мышленья для оценки и приспособления немыслимого к бытовым потребностям. Плавка, ковка, литье, золоченье, а также электронно-лучевая и термомагнитная обработка металлов. Книгопечатание и музыка. Цветные радиоигры и развлеченья. Связь без проводов. Синтетические алмазы в куриное яйцо. Оптические счетные приборы. Летающие обсерватории. Вакцина и антибиотики. Незримое ухо для подслушиванья врага на расстоянии. Искусственные луны. Океанские, воздушные и подводные лайнеры любого погруженья. Ультракороткое дальнозрение по обе стороны от нуля. Катапульты для орбитального заброса на инопланеты механизмов и людей. Овеществленная память. Термоядерные реакторы безопасного действия. Круглосуточная горячая вода. Спектральное прочтение светил и запредельных глубин за ними. Моторы гравитационного давления. Перегонка солнечной энергии без проводов. Думающие машины. Собеседники с человеческим голосом. Лунные поселенья для каторжников и мучеников науки. Подсобные божества механического обслуживания. Теория трансцендентного материализма. Алхимия без мистики и мистика без шарлатанства. Перстни, транквилизаторы, помада для усов и противозачаточные средства. Школьные пособия для рассмотренья сущего с изнанки. Световая ракета. Башни радиовнушения гражданских добродетелей и приручения диких животных. Убойные агрегаты сверхвысокого КПД с автоматической уборкой отходов на удобрение и промышленное сырье. Пионерские могилы на Марсе и дальше кое-где, тоже не объединившие людей, несмотря на всечеловеческую общность героев. Соллинаторы и всасывающего действия дисперсионные камеры со скоростным обращением чего угодно в диалектическую противоположность или даже в первоматерию по особой нужде... а также другие иррациональные диковинки за пределами нынешнего воображения.
Получалось, по Никанору, человечество отроду слишком торопилось к очередным этапам своего далеко не бесконечного цикла, и вот в роли блудного сына и без прежней технической оснастки, налегке воротившееся в покинутую некогда семью, оно оказалось беззащитным против главной родни, расплодившейся на обилии падали от людских междоусобиц.
... Еще не успела дотлеть воспаленная краснотца на горизонте, выходные люки как по команде беззвучно захлопнулись, и тотчас темное, лишь силуэтно угадываемое стадо крупной хвостатой нечисти пронеслось мимо Дуни, причем крайняя особь прошмыгнула сквозь нее, безошибочно опознанная по гадливому шоку соприкосновенья. По счастью, сменившая род людской на земле четвероногая элита, в отличие от прочей живности единственно окрепшая в ходе неоднократных радиоактивных мутаций, подлая тварь даже при малом полусвете еще трусила нападать на позавчерашних владык земли, а деятельность последних под влиянием долговременных тренировок на ускользание сочеталась у них с исключительным проворством, так что по крайней мере в обозримом радиусе разбойный набег не застал маленьких удальцов врасплох. Все же превосходство охотников не оставляло сомнений в судьбе дичи.
Пора было уходить, чтобы до рассвета вернуться в домик со ставнями, а Дуня все прощалась, насмотреться вдоволь не могла.
– Прощайте, бедные, милые, кровные мои... – шепнула она и, зажав рот ладошкой, заплакала о крохотных человечках вместе с их неразлучным солнышком.
Провожатый сзади коснулся ее локтя, приглашая к мужеству.
– Не надо убиваться... – утешительно сказал он. – По незнанию иного они не нуждаются ни в чем и не помнят ничего, чтобы огорчаться сравненьем. Там, внутри, у них тепло и безопасно. Ребятишки уже спят... – И Дуне оставалось согласиться, что, если свыкнуться немножко, любая действительность способна обеспечить еду и кровлю, а беспамятность – доставит покой душевный.
Так много уносила в душе, что за весь долгий обратный путь не обмолвилась ни словом. По установившемуся обычаю ангел проводил Дуню до самого дома. И весь следующий день никуда не выходила из светелки, рассеянно отвечала на вопросы, двигалась неслышно из боязни расплескать драгоценное воспоминанье.
... Кстати, я тогда же указал рассказчику на ряд вопиющих противоречий, заставлявших усумниться в правдивости рассказанного. Мимоходом, например, отозвавшись о вселенной как о бессмысленной в общем-то канители, он упустил из виду человека в ней, по его же словам, населившего эту пустыню богами, магическими числами и тайнами, которых и сам до конца своего разглядеть все равно не успеет. Или – как в столь прискорбных климатических, с неизбежным обледенением, условиях могла существовать пусть даже неприхотливая маршанция, тем более дети – если бы и приобрели от божественных предков, от нас, генетическую закалку в смысле избавления от излишней чувствительности?..
Вместо ответа Никанор со вздохом сожаления кинул слегка задумчивый взгляд мне на лоб и почему-то ничего не сказал себе в оправданье того, чего пока не было. Бросаются в глаза и прочие вольности вроде маловероятного, хотя бы на муравьином уровне, наличия жизни, которой по состоянию одряхлевшего светила полагалось бы закоченеть. С возможной деликатностью указал я также Вергилию моему и на еще более вопиющие несообразности – как могли подобные емкости, пустыни и тысячелетия разместиться в ограниченном пространстве колонны.
– Случается, целые вселенные содержатся у иных в тесной черепной коробке! – резонно отвечал он и тоже подмигнул в ответ с усмешкой непонятного значения.
Неделю спустя, накануне лоскутовского возвращения с Урала, тоже под вечерок притащившись к Никанору за обещанной мне словесной моделью мира на основе разновременных дымковских указаний, я намекнул ему о страстном желании еще разок, до сноса, взглянуть на ту загадочную дверь. Втайне хотелось мне самому и на месте проверить не столько даже достоверность его показаний, как возможность подобного механизма. Ничего не стоило добыть ключ со стенки у Финогеича, пребывавшего в объятиях недуга, но в последний миг выяснилось, что по отсутствию предметов для хищения, старинный замок лишь для виду был всунут в проушины засова. Оставив провожатого на паперти, я поспешил войти с намерением управиться засветло. Уже с порога внятно становилось, что помимо вывоза ценностей и ритуальной утвари были здесь проведены некоторые добавочные мероприятия, исключавшие дальнейшее использование храма для религиозных надобностей. В куполе над головой голуби с воркованьем устраивались на ночлег, уцелевшие по верхнему ярусу патриархи, меньше дюжины, мужественно созерцали ужасное, прямо в ногах у них, непотребство церковного запустенья. Позже не раз задавался я вопросом, почему так жутко смотрятся разоренные людские гнезда и так обыкновенно покинутое Богом святилище?.. Но в ту минуту мною владело лишь безумное намерение проскользнуть в колонну и, пользуясь отсутствием охраны, крутануть штурвал времени разок-другой – на пробу, что из того получится. К удивленью моему, взамен сбежавшего стража вахту у железной двери нес другой. Хотя для смертных все ангелы на одно лицо, новый выглядел коренастей, чуть постарше своего нерадивого предшественника. С ощущеньем скользящего взгляда на себе, я попытался обманным финтом туда-сюда разоблачить его притворство, даже направился было на клирос под предлогом срочной нужды, тот продолжал вести себя как нарисованный. Вдруг в лице дымковского сменщика под влиянием сумерек, что ли, стали отчетливо проступать не раз описанные мне черты пресловутого Афинагора, коего роль в старо-федосеевской эпопее доселе остается неразгаданной. Теперь-то я и сам понимаю, что это обман зрения, но в ту минуту мне вовсе стало не по себе, когда господин на колонне вопросительно перевел глаза в мою сторону. Выручил лишь условный, за спиной, оклик Никанора, оповестивший о неожиданном, сутками раньше, возвращении Лоскутовых с Урала. Сгущавшиеся потемки и унывный мелкий дождичек избавили нас обоих от встречи в неблагоприятной обстановке, способной дать симпатичному батюшке повод для неправильного истолкования моего позднего визита к нему в обитель.
Глава VIII
Тем более непонятно, каким образом сам ангел Дымков с его даром предвиденья своевременно не оценил тогдашние события в их логической перспективе. Видимо, наступало еще Шатаницким на Трубе однажды предсказанное оземление новоприбывшего, то есть его врастание в людской обиход с постепенным вытеснением начала небесного субстанцией материальной. Процесс сопровождался множеством забавных или трогательных открытий, привлекательных неизведанной новизной. Отказ от применения в быту своих чудесных способностей доставлял ему еще незнакомое благородное удовольствие, каким вознаграждается всякое добровольное самоограничение. Нравилось, например, вместо положенного ему по рангу мгновенного перемещения пользоваться перегруженным городским транспортом или томиться в очереди за сущей мелочью, хотя мановеньем пальца мог затоварить ею прилавки столицы. Наравне с посещеньями кино, его земного университета, житейские неудобства лишь помогали ему в освоении все еще чуждой пока действительности. Имелось свое преимущество и в том, что будущее переставало просматриваться подобно горному озеру с птичьего полета, всегда с неразборчивыми подробностями на дне. Оно избавляло его от обременительного чтения людских судеб, и от дурной привычки искать что-то взором поверх собеседника. Словом, такое поэтапное очеловечение ангела было бы благодетельным и в его собственных интересах, если бы какие-то смежные, весьма пугающие явления не угрожали погасить его чудесное ремесло, служившее непрочной и, в сущности, единственной его связью с людьми.
При самой жаркой готовности по-братски слиться с толпой благоговейных и кротких почитателей, все же сознание неотлучного, всегда под рукой, могущества помогало ему уверенней держаться в общественных ситуациях, где он вдруг становился лишь одним из множества. По мере вживания в чужую среду он все больше становился досягаемым для профессиональной зависти, назойливого любопытства и хамской фамильярности, помимо небрежных прикосновений всяческого начальства с его не просто служебным рвением засургучить ангела в свои инвентарные ведомости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109