— воскликнул Сафар, когда она оказалась рядом.
И тут же в начале переулка послышались голоса:
— Держи вора! Держи вора!
Нериса, промчавшись мимо них, взлетела на фиговое дерево подобно стреле, выпущенной из лука, и скрылась в густой листве.
Минуту спустя показался толстый лавочник в сопровождении нескольких мужчин сурового вида. Мужчины остановились, тяжело дыша.
— Где он? — требовательно спросил лавочник. — Куда он делся?
— Кто делся, сэр? — спросил Катал, изобразив невинное удивление.
— Вор, — сказал один из суровых мужчин.
— Вот же мерзавец, — вмешался лавочник. — Настоящее животное, доложу я вам. Не будет преувеличением сказать, что я испугался за собственную жизнь, когда поймал его на воровстве.
— Мы не видели никого, кто подходил бы под ваше описание, — сказал Сафар. — Не так ли, Катал?
Катал изобразил глубокую задумчивость и сказал:
— Определенно нет. А уж мы сидим тут не первый час.
— Давайте осмотрим все вокруг, — сказал один из суровых мужчин. — Возможно, эти двое добрых граждан слишком увлеклись вином, чтобы что-то заметить.
— А я вас уверяю, что никто, подходящий под ваше описание, здесь не проходил, — сказал Катал. — Но, впрочем, смотрите где вам угодно.
Нериса слегка раздвинула ветви, чтобы посмотреть на то, что происходит внизу. Пока мужчины ее искали, Катал и Сафар развлекали лавочника праздными разговорами, дабы отвести в сторону подозрение.
Юная воровка была недовольна собой. Ей удалось совладать со своими эмоциями к назначенному сроку, но, когда дела пошли неважно, ее охватила паника. Казнь, к неудовольствию многих азартных игроков, прошла без сучка и задоринки. Репутация Тулаза осталась неподмоченной. А женщина осталась без головы. Впрочем, толпа насладилась приятным зрелищем. Женщина оказалась прекрасной, как и обещали. И очень впечатляюще завывала, когда тюремщики раздевали ее, из милосердия оставив для прикрытия наготы лишь кандалы на руках. Тулаз показал себя опытным актером, изобразившим ряд неуверенных движений над очаровательными округлостями у его ног. А затем отхватил голову с такой легкостью, что даже у слепого дурака не осталось бы сомнений, будто его каменное сердце хоть на секунду могло дрогнуть.
Но непосредственно перед ударом женщина издала скорбный стон, который эхом разнесся над притихшей площадью. И в стоне этом содержалось столько муки, что Нериса не совладала со всплеском эмоций. Впервые в своей жизни она разрыдалась. Ею овладело неодолимое желание немедленно убраться с этого ужасного места.
Лезвие Тулаза отсекло голову женщине. Толпа разразилась громовыми приветственными воплями. Нериса спрыгнула с фургона, приземлившись лицом к лавке. Нужный ей предмет блеснул с одного из лотков. Она инстинктивно схватила его, и тут же раздался вопль лавочника. Нериса, ничего не соображая, бросилась в толпу.
— Вор! — завопил лавочник.
Несмотря на охватившую площадь сумятицу после казни, суровые охранники — а именно они сейчас искали ее в «Трясине для дураков» — услыхали лавочника и бросились на его крик. Перепуганная толпа раздвигалась перед ними. Один из охранников успел даже схватить девушку за руку, но она пнула его в пах, он взвыл и отпустил ее. Нериса помчалась так, как никогда в жизни еще не бегала. Но охранники с площади были людьми дошлыми в своем деле, поэтому, зная все трюки, перекрыли ей возможные пути к бегству, блокировав переулки. И Нериса, к ее громадному стыду, запаниковала и бросилась прямиком к «Трясине для дураков», единственному месту, где хоть кто-то заботился об оборванной маленькой воровке, не знавшей ни матери, ни отца, ни малой толики тепла.
Нериса похлопала по рубашке, под которую спрятала украденную вещь. Подарок для Сафара. Поглядев вниз сквозь густую листву фигового дерева, она увидела, как Сафар протягивает монеты, желая купить лавочнику кувшинчик вина. Она очень надеялась, что подарок Сафару понравится. Ворованный или нет, но добыт он был по самой дорогой цене. Нериса увидела, как вернулись суровые мужчины, качая головами и сообщая, что их жертва ускользнула. Сафар заказал еще вина. Катал принес. И пока наливали первые чаши и звучали первые тосты, Нериса соскользнула с ветки на стену переулка.
Затем по водосточной трубе забралась на крышу соседнего здания и скрылась.
Студенческий квартал представлял собой старейшую часть Валарии, неряшливо застроенный между задами многокупольного храма и самой западной стеной. Западные ворота построили много веков назад. Пользовались ими мало, не ремонтировали, и король просто приказывал запирать их надолго, дабы не тратиться на восстановление. Сам квартал представлял собой лабиринт улочек из осыпающихся стен, улочек настолько узких, что двери домов открывались прямо наружу, перекрывая движение. В часы рыночной активности обитатели домов рисковали жизнями и конечностями, выходя из домов прямо в поток тяжело груженных фургонов. Сами дома и магазины, беднейшие в городе, строились без всякого плана, лепясь друг к другу, составляя безумную путаницу.
Сафар проживал в развалинах, оставшихся от башни ворот западной стены. Он арендовал угол у старого стражника, считавшего себя собственником башни потому, что королю от нее все равно не было проку. Предлагал он постояльцу и стол — один раз в день блюда, приготовленные его женой. Башня состояла из двух помещений, надстроенных прямо над стеной. Сафара сюда привлекла не только дешевизна жилья. Дитя гор, он наслаждался отсюда открытым видом на весь город с одной стороны и на огромную равнину — с другой. По ночам же башня представляла собой чудесное местечко для изучения неба, где можно было проверять знания, почерпнутые из книг снотолкователей.
Отсюда чудесно смотрелись закаты, и именно сейчас, несколько часов спустя после сцены в «Трясине для дураков», Сафар, раскинувшись на широком каменном подоконнике, провожал уходящее светило остатками вина. С другой стороны квартала Сафару вторил жрец, распевающий псалмы с башни храма. Слова усиливались магией, разносясь над всем городом. Псалмы являлись ежедневной мольбой к богам, охраняющим ночь:
Мы, жители Валарии, люди добрые и благочестивые.
Благословенны, благословенны.
Наши жены непорочны, дети почтительны.
Благословенны, благословенны.
Злодеи и негодяи боятся нашего города.
Благословенны, благословенны.
Здесь живут только верные.
Благословенны, благословенны…
С окончанием псалма Сафар громко расхохотался. Все еще немного под хмельком, он нашел это ханжеское распевание достаточно забавным. Псалом являлся творением Умурхана, занимавшим второе положение в храме. И считался — в основном самыми ярыми приверженцами Умурхана — величайшим заклинанием в истории, которым тот низверг своего непосредственного начальника — мага. А когда это произошло, он объединился с Дидима и Калазарисом, тогда еще юными и честолюбивыми лордами, чтобы сделать Дидима королем, а Калазариса — его главным визирем. И троица по сей день правила Валарией с жестоким усердием.
Для Сафара же это вечернее песнопение являлось лишь уродливой шуткой. Загадочной и, возможно, наихудшего сорта издевкой, созданной, может быть, самим Гарле, мрачным шутом богов. Да и существовало ли зло вне стен Валарии? Или внутри них?
Впервые он услыхал этот псалом почти два года назад. И в тот день, как и сейчас, так же он смотрел на садящееся солнце…
Маленький и жалкий караван вез лишь всякие отбросы с лотков далеких рынков. Самым лучшим был верблюд, на котором сидел Сафар. Это грязное, с дурным характером животное он нанял для своего путешествия. Бросок из Кирании — а вернее, переползание — он совершил в три приема. Первый — до речного порта у подножия Божественного Раздела — с группой паломников. Второй — с погонщиками, ведущими стада крупного рогатого скота с высохших равнин к новым пастбищам. Там-то он и наткнулся на этот караван, идущий прямиком в Валерию, и примкнул к нему, экономя многие дни и мили путешествия.
Солнце быстро садилось, когда он подъехал к городу, раскачиваясь на верблюде, как рыбак на неспокойной воде. Огромные стены Валарии окрасились в розовый цвет, становясь похожими на запретные кряжи мрачных гор. Поверх стен поблескивали купола домов и башни храмов. Между ними вставали конические крыши прочих строений. Вечерний ветерок доносил экзотические звуки и запахи Валарии: плотное гудение многоликой толпы, лязганье и клацанье работающих мастерских, запах дыма от очагов и требухи, где к плохому мясу добавляли много доброго чеснока. Атмосфера одновременно была и чувственной и опасной, многообещающей и угрожающей.
Главные ворота охранял взвод солдат под королевским стягом Дидима — позолоченные листья фигового дерева, напоминающие о том, что несколько сот лет назад Валария представляла собой лишь небольшой оазис для кочевников. Ворота выглядели грозно — как разверстая пасть. Только вместо зубов сверху торчали черные железные поднятые брусья, толщиной с талию человека и грубо заостренные. Хозяин каравана, пустой маленький человечек с бегающими глазками, принялся торговаться с солдатами за вход в город. Но, не сумев или не пожелав сойтись в цене, получил приказ разбивать лагерь на ночь за стенами, сразу же за огромным рвом, окружающим город. Впрочем, ров уже давно не рассматривался никем как средство защиты города, и в него сваливали мусор и даже трупы слишком бедных граждан, не имеющих средств на приличные похороны. По яме бродили закопченные от дыма фигуры, факелами поджигая то, что может гореть, и приводя ров в подобие порядка. Это были городские сборщики мусора, считавшиеся стоящими на столь низкой ступени общества, что даже взгляд на них сулил несчастье смотревшему, не говоря уж о том, чтобы их коснуться.
Сафар, не желая себе прелестей такой ночевки, робко приблизился к сержанту, командующему охраной, и протянул рекомендательное письмо Коралина, написанное изящным почерком и скрепленное толстой золотой печатью. Оно произвело столь сильное впечатление на сержанта, что тот взмахом руки разрешил Сафару пройти через ворота. Сафар замешкался, вглядываясь в огромный туннель, тянущийся в стене. На другую сторону, видимую лишь тусклым пятном размером с тарелку, вел длинный и темный проход.
Тогда-то он впервые и услыхал этот псалом, завывающий голос издалека и в то же время близко:
Мы, жители Валарии, люди добрые и благочестивые.
— Благословенны, благословенны…
Эти слова так напугали его, что он решил было повернуть назад. Но сержант подтолкнул его.
— Двигай задницей, малый, — с грубоватым юмором сказал сержант. — Сегодня был тяжелый день, и меня давно в одной городской таверне поджидает хорошенькая шлюха.
Сафар послушался и двинулся в темноте туннеля к все увеличивающемуся пятну света. Псалом звенел в его ушах:
…Здесь найдешь только верных.
Благословенны, благословенны…
С огромным облегчением он вышел с другой стороны стены. Песнопение стихло, дух его воспрял. Он огляделся, не зная, куда идти, а ночь приближалась, и со всех сторон на него глядели лишь темнеющие улицы. Тут и там через плотно захлопнутые ставни пробивались полоски света. В сгущающейся тьме лишь твердый булыжник под ногами подсказывал, что здесь дорога.
Вспыхнули факелы, и он разглядел недалеко вывеску трактира. У входа во всеуслышанье трактирный зазывала выкрикивал:
— Похлебка и ночлежка за шесть медяков. Похлебка и ночлежка за шесть медяков…
Сафар поспешил на крик зазывалы, не отпуская рукояти кинжала. Ночь он провел с удобствами, какие только мог предоставить дешевый трактир. На следующий день он оказался у дома лорда Музина, сжимая в ладони рекомендательное письмо.
На мажордома лорда Музина каллиграфия и золотая печать письма не произвели столь глубокого впечатления, как на сержанта. С каменным лицом он взял письмо и лениво оглядел печать Коралина.
— Жди здесь, — повелительно произнес он.
Сафар ждал, и ждал долго, протоптав тропку в пыли у ворот дома Музина. Коротая время, он разглядывал толпу и уличную суету. Ему хоть и доводилось ранее бывать в Валарии, но вместе с отцом, и впечатления у него сохранились лишь детские. Теперь же он впервые оказался здесь один и уже в серьезном возрасте. Он нетерпеливо оглядывал толпу, выискивая следы разврата, о котором предупреждал Губадан. Но если и было в этом городе нечто подобное, то оно скрывалось за стенами домов, выстроившихся вдоль улицы. Он устал и проголодался, но не отваживался покинуть свой пост, дабы не пропустить возвращения мажордома.
Наконец, когда день почти закончился и приближалась пора вечерней молитвы, человек вернулся. Он сморщился, словно от Сафара дурно пахло.
— Держи, — сказал он, небрежно подавая Сафару свернутый свиток, скрепленный еще мягкой на ощупь печатью Музина. Буквы казались неряшливыми по сравнению с каллиграфией рекомендательного письма Коралина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
И тут же в начале переулка послышались голоса:
— Держи вора! Держи вора!
Нериса, промчавшись мимо них, взлетела на фиговое дерево подобно стреле, выпущенной из лука, и скрылась в густой листве.
Минуту спустя показался толстый лавочник в сопровождении нескольких мужчин сурового вида. Мужчины остановились, тяжело дыша.
— Где он? — требовательно спросил лавочник. — Куда он делся?
— Кто делся, сэр? — спросил Катал, изобразив невинное удивление.
— Вор, — сказал один из суровых мужчин.
— Вот же мерзавец, — вмешался лавочник. — Настоящее животное, доложу я вам. Не будет преувеличением сказать, что я испугался за собственную жизнь, когда поймал его на воровстве.
— Мы не видели никого, кто подходил бы под ваше описание, — сказал Сафар. — Не так ли, Катал?
Катал изобразил глубокую задумчивость и сказал:
— Определенно нет. А уж мы сидим тут не первый час.
— Давайте осмотрим все вокруг, — сказал один из суровых мужчин. — Возможно, эти двое добрых граждан слишком увлеклись вином, чтобы что-то заметить.
— А я вас уверяю, что никто, подходящий под ваше описание, здесь не проходил, — сказал Катал. — Но, впрочем, смотрите где вам угодно.
Нериса слегка раздвинула ветви, чтобы посмотреть на то, что происходит внизу. Пока мужчины ее искали, Катал и Сафар развлекали лавочника праздными разговорами, дабы отвести в сторону подозрение.
Юная воровка была недовольна собой. Ей удалось совладать со своими эмоциями к назначенному сроку, но, когда дела пошли неважно, ее охватила паника. Казнь, к неудовольствию многих азартных игроков, прошла без сучка и задоринки. Репутация Тулаза осталась неподмоченной. А женщина осталась без головы. Впрочем, толпа насладилась приятным зрелищем. Женщина оказалась прекрасной, как и обещали. И очень впечатляюще завывала, когда тюремщики раздевали ее, из милосердия оставив для прикрытия наготы лишь кандалы на руках. Тулаз показал себя опытным актером, изобразившим ряд неуверенных движений над очаровательными округлостями у его ног. А затем отхватил голову с такой легкостью, что даже у слепого дурака не осталось бы сомнений, будто его каменное сердце хоть на секунду могло дрогнуть.
Но непосредственно перед ударом женщина издала скорбный стон, который эхом разнесся над притихшей площадью. И в стоне этом содержалось столько муки, что Нериса не совладала со всплеском эмоций. Впервые в своей жизни она разрыдалась. Ею овладело неодолимое желание немедленно убраться с этого ужасного места.
Лезвие Тулаза отсекло голову женщине. Толпа разразилась громовыми приветственными воплями. Нериса спрыгнула с фургона, приземлившись лицом к лавке. Нужный ей предмет блеснул с одного из лотков. Она инстинктивно схватила его, и тут же раздался вопль лавочника. Нериса, ничего не соображая, бросилась в толпу.
— Вор! — завопил лавочник.
Несмотря на охватившую площадь сумятицу после казни, суровые охранники — а именно они сейчас искали ее в «Трясине для дураков» — услыхали лавочника и бросились на его крик. Перепуганная толпа раздвигалась перед ними. Один из охранников успел даже схватить девушку за руку, но она пнула его в пах, он взвыл и отпустил ее. Нериса помчалась так, как никогда в жизни еще не бегала. Но охранники с площади были людьми дошлыми в своем деле, поэтому, зная все трюки, перекрыли ей возможные пути к бегству, блокировав переулки. И Нериса, к ее громадному стыду, запаниковала и бросилась прямиком к «Трясине для дураков», единственному месту, где хоть кто-то заботился об оборванной маленькой воровке, не знавшей ни матери, ни отца, ни малой толики тепла.
Нериса похлопала по рубашке, под которую спрятала украденную вещь. Подарок для Сафара. Поглядев вниз сквозь густую листву фигового дерева, она увидела, как Сафар протягивает монеты, желая купить лавочнику кувшинчик вина. Она очень надеялась, что подарок Сафару понравится. Ворованный или нет, но добыт он был по самой дорогой цене. Нериса увидела, как вернулись суровые мужчины, качая головами и сообщая, что их жертва ускользнула. Сафар заказал еще вина. Катал принес. И пока наливали первые чаши и звучали первые тосты, Нериса соскользнула с ветки на стену переулка.
Затем по водосточной трубе забралась на крышу соседнего здания и скрылась.
Студенческий квартал представлял собой старейшую часть Валарии, неряшливо застроенный между задами многокупольного храма и самой западной стеной. Западные ворота построили много веков назад. Пользовались ими мало, не ремонтировали, и король просто приказывал запирать их надолго, дабы не тратиться на восстановление. Сам квартал представлял собой лабиринт улочек из осыпающихся стен, улочек настолько узких, что двери домов открывались прямо наружу, перекрывая движение. В часы рыночной активности обитатели домов рисковали жизнями и конечностями, выходя из домов прямо в поток тяжело груженных фургонов. Сами дома и магазины, беднейшие в городе, строились без всякого плана, лепясь друг к другу, составляя безумную путаницу.
Сафар проживал в развалинах, оставшихся от башни ворот западной стены. Он арендовал угол у старого стражника, считавшего себя собственником башни потому, что королю от нее все равно не было проку. Предлагал он постояльцу и стол — один раз в день блюда, приготовленные его женой. Башня состояла из двух помещений, надстроенных прямо над стеной. Сафара сюда привлекла не только дешевизна жилья. Дитя гор, он наслаждался отсюда открытым видом на весь город с одной стороны и на огромную равнину — с другой. По ночам же башня представляла собой чудесное местечко для изучения неба, где можно было проверять знания, почерпнутые из книг снотолкователей.
Отсюда чудесно смотрелись закаты, и именно сейчас, несколько часов спустя после сцены в «Трясине для дураков», Сафар, раскинувшись на широком каменном подоконнике, провожал уходящее светило остатками вина. С другой стороны квартала Сафару вторил жрец, распевающий псалмы с башни храма. Слова усиливались магией, разносясь над всем городом. Псалмы являлись ежедневной мольбой к богам, охраняющим ночь:
Мы, жители Валарии, люди добрые и благочестивые.
Благословенны, благословенны.
Наши жены непорочны, дети почтительны.
Благословенны, благословенны.
Злодеи и негодяи боятся нашего города.
Благословенны, благословенны.
Здесь живут только верные.
Благословенны, благословенны…
С окончанием псалма Сафар громко расхохотался. Все еще немного под хмельком, он нашел это ханжеское распевание достаточно забавным. Псалом являлся творением Умурхана, занимавшим второе положение в храме. И считался — в основном самыми ярыми приверженцами Умурхана — величайшим заклинанием в истории, которым тот низверг своего непосредственного начальника — мага. А когда это произошло, он объединился с Дидима и Калазарисом, тогда еще юными и честолюбивыми лордами, чтобы сделать Дидима королем, а Калазариса — его главным визирем. И троица по сей день правила Валарией с жестоким усердием.
Для Сафара же это вечернее песнопение являлось лишь уродливой шуткой. Загадочной и, возможно, наихудшего сорта издевкой, созданной, может быть, самим Гарле, мрачным шутом богов. Да и существовало ли зло вне стен Валарии? Или внутри них?
Впервые он услыхал этот псалом почти два года назад. И в тот день, как и сейчас, так же он смотрел на садящееся солнце…
Маленький и жалкий караван вез лишь всякие отбросы с лотков далеких рынков. Самым лучшим был верблюд, на котором сидел Сафар. Это грязное, с дурным характером животное он нанял для своего путешествия. Бросок из Кирании — а вернее, переползание — он совершил в три приема. Первый — до речного порта у подножия Божественного Раздела — с группой паломников. Второй — с погонщиками, ведущими стада крупного рогатого скота с высохших равнин к новым пастбищам. Там-то он и наткнулся на этот караван, идущий прямиком в Валерию, и примкнул к нему, экономя многие дни и мили путешествия.
Солнце быстро садилось, когда он подъехал к городу, раскачиваясь на верблюде, как рыбак на неспокойной воде. Огромные стены Валарии окрасились в розовый цвет, становясь похожими на запретные кряжи мрачных гор. Поверх стен поблескивали купола домов и башни храмов. Между ними вставали конические крыши прочих строений. Вечерний ветерок доносил экзотические звуки и запахи Валарии: плотное гудение многоликой толпы, лязганье и клацанье работающих мастерских, запах дыма от очагов и требухи, где к плохому мясу добавляли много доброго чеснока. Атмосфера одновременно была и чувственной и опасной, многообещающей и угрожающей.
Главные ворота охранял взвод солдат под королевским стягом Дидима — позолоченные листья фигового дерева, напоминающие о том, что несколько сот лет назад Валария представляла собой лишь небольшой оазис для кочевников. Ворота выглядели грозно — как разверстая пасть. Только вместо зубов сверху торчали черные железные поднятые брусья, толщиной с талию человека и грубо заостренные. Хозяин каравана, пустой маленький человечек с бегающими глазками, принялся торговаться с солдатами за вход в город. Но, не сумев или не пожелав сойтись в цене, получил приказ разбивать лагерь на ночь за стенами, сразу же за огромным рвом, окружающим город. Впрочем, ров уже давно не рассматривался никем как средство защиты города, и в него сваливали мусор и даже трупы слишком бедных граждан, не имеющих средств на приличные похороны. По яме бродили закопченные от дыма фигуры, факелами поджигая то, что может гореть, и приводя ров в подобие порядка. Это были городские сборщики мусора, считавшиеся стоящими на столь низкой ступени общества, что даже взгляд на них сулил несчастье смотревшему, не говоря уж о том, чтобы их коснуться.
Сафар, не желая себе прелестей такой ночевки, робко приблизился к сержанту, командующему охраной, и протянул рекомендательное письмо Коралина, написанное изящным почерком и скрепленное толстой золотой печатью. Оно произвело столь сильное впечатление на сержанта, что тот взмахом руки разрешил Сафару пройти через ворота. Сафар замешкался, вглядываясь в огромный туннель, тянущийся в стене. На другую сторону, видимую лишь тусклым пятном размером с тарелку, вел длинный и темный проход.
Тогда-то он впервые и услыхал этот псалом, завывающий голос издалека и в то же время близко:
Мы, жители Валарии, люди добрые и благочестивые.
— Благословенны, благословенны…
Эти слова так напугали его, что он решил было повернуть назад. Но сержант подтолкнул его.
— Двигай задницей, малый, — с грубоватым юмором сказал сержант. — Сегодня был тяжелый день, и меня давно в одной городской таверне поджидает хорошенькая шлюха.
Сафар послушался и двинулся в темноте туннеля к все увеличивающемуся пятну света. Псалом звенел в его ушах:
…Здесь найдешь только верных.
Благословенны, благословенны…
С огромным облегчением он вышел с другой стороны стены. Песнопение стихло, дух его воспрял. Он огляделся, не зная, куда идти, а ночь приближалась, и со всех сторон на него глядели лишь темнеющие улицы. Тут и там через плотно захлопнутые ставни пробивались полоски света. В сгущающейся тьме лишь твердый булыжник под ногами подсказывал, что здесь дорога.
Вспыхнули факелы, и он разглядел недалеко вывеску трактира. У входа во всеуслышанье трактирный зазывала выкрикивал:
— Похлебка и ночлежка за шесть медяков. Похлебка и ночлежка за шесть медяков…
Сафар поспешил на крик зазывалы, не отпуская рукояти кинжала. Ночь он провел с удобствами, какие только мог предоставить дешевый трактир. На следующий день он оказался у дома лорда Музина, сжимая в ладони рекомендательное письмо.
На мажордома лорда Музина каллиграфия и золотая печать письма не произвели столь глубокого впечатления, как на сержанта. С каменным лицом он взял письмо и лениво оглядел печать Коралина.
— Жди здесь, — повелительно произнес он.
Сафар ждал, и ждал долго, протоптав тропку в пыли у ворот дома Музина. Коротая время, он разглядывал толпу и уличную суету. Ему хоть и доводилось ранее бывать в Валарии, но вместе с отцом, и впечатления у него сохранились лишь детские. Теперь же он впервые оказался здесь один и уже в серьезном возрасте. Он нетерпеливо оглядывал толпу, выискивая следы разврата, о котором предупреждал Губадан. Но если и было в этом городе нечто подобное, то оно скрывалось за стенами домов, выстроившихся вдоль улицы. Он устал и проголодался, но не отваживался покинуть свой пост, дабы не пропустить возвращения мажордома.
Наконец, когда день почти закончился и приближалась пора вечерней молитвы, человек вернулся. Он сморщился, словно от Сафара дурно пахло.
— Держи, — сказал он, небрежно подавая Сафару свернутый свиток, скрепленный еще мягкой на ощупь печатью Музина. Буквы казались неряшливыми по сравнению с каллиграфией рекомендательного письма Коралина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69