Потом старательно начала мыться, и ее движения соответствовали ее мыслям, мало-помалу обретавшим нормальный ритм.
Воспоминание не было тягостным. Сам факт случившегося стер то глухое, неясное, что мучило ее до того, как все произошло. Ее обманули, заманили в дурацкую ловушку, но она была достаточно умна, чтобы понимать — сети сплела она сама. Из всех путаных воспоминаний этого дня самым неприятным была Роза, участница сговора, чья роль была не совсем ясна, и теперь, окидывая взглядом происшедшее, с трудом верилось, что она приходится Дино сестрой. Скорее это его раба, вынужденная быть любезной, чтобы удержать его хоть ненадолго.
Она вытянулась в ванне, истомленная. Дино вел себя так, как только и мог себя вести, яростно требуя своего, не мучась никакими размышлениями. Он овладел ею как животное, раз и другой, и, если бы при этом он проявил хоть какой-то минимум благородства, все могло бы быть не так уж непристойно. И Валентина не сожалела ни о чем: ни затхлый запах развороченной постели, ни прерывистое, как у собаки, дыхание Дино, ни его неловкие попытки загладить свою грубость, когда все кончилось (он испугался, представив себе возможные последствия, которые может повлечь за собой изнасилование иностранки), — ничто не вызывало в ней неприятных ощущений. Пожалуй, она сожалела только об одном — приключению недоставало изящества А может, не сожалела и об этом, грубость была как долька чеснока в еде простолюдина, необходимое условие, что-то вроде изюминки.
Она развеселилась, несколько истерически,
Да нет же, никакой истерии. Я отлично помню, какое лицо было у Валентины, когда однажды вечером я рассказала ей историю одной своей одноклассницы по имени Нэнси, которая попала в Марокко в аналогичную ситуацию, только еще хуже; она обманула своего насильника-мусульманина, сказав, что у нее в разгаре месячные, и тогда он, надавав ей оплеух и выругав, вынудил уступить ему иным способом. (Реакция была не такой, как я ожидала, однако, прежде чем она перевела разговор на другую тему под предлогом усталости и желания уснуть, глаза ее на мгновение сверкнули, как у волчицы.) Тут мог быть и Адриано, который бы повел себя как Дино, только без чеснока и пота, ловкий и красивый. Могла быть и я, которая, вместо того чтобы дать ей заснуть…
вспомнив, как Дино, помогая ей одеться до ужаса неловкими руками, пытался изобразить нежность любовника, слишком нелепую, чтобы он сам в нее поверил. Так что свидание, вплоть до расставания у площади Святого Марка, было смешным. Вообразить себе, что она может снова пойти к нему, отдаться ему, будучи в здравом рассудке… Она ни в малейшей степени не боялась его, она была уверена, что Дино — отличный парень, на свой манер, что он не будет присовокуплять к изнасилованию еще и кражу, что, впрочем, не составило бы труда, и в конце концов дошла до того, что стала воспринимать случившееся как нечто более естественное, более логичное, чем ее встреча с Адриано.
Видишь, Дора, видишь, глупая?
Было ужасно сознавать, до какой степени Дино далек от нее — до полной невозможности общения. Не успело кончиться удовольствие, как возникло молчание, неловкость, нелепая комедия. Но было и преимущество: в конце концов, от Дино не нужно было бежать, как от Адриано. Ни малейшей опасности влюбиться, и что он не влюбится — это тоже наверняка. Какая свобода! Несмотря на всю сальность, приключение не вызывало у нее ни отвращения, ни неприязни, особенно после того, как она вымылась с мылом.
К ужину из Падуи приехала Дора, распираемая сведениями о Джотто и Альтикьеро. Она нашла, что Валентина прекрасно выглядит, и сказала, что Адриано как будто говорил, что в Лукку он не поедет; правда, потом она потеряла его из виду. «Мне кажется, он влюблен в тебя», — бросила она мимоходом со своей кривой улыбочкой. Она была очарована Венецией, хотя еще ничего не видела, и уверенно говорила о прелести этого города, основываясь на поведении официантов и носильщиков. «Все так деликатно, так деликатно», — повторяла она, лакомясь креветками.
Прошу прощения за грубое слово, но за всю свою паскудную жизнь я никогда не употребляла подобных выражений. Что за неизвестная разновидность мести в этом проявляется? Хотя (да, я начинаю догадываться и, пожалуй, верить в это) все идет от работы подсознательного, которое есть и в Валентине, и она, не зная об этом, все время ошибается, когда поверхностно судит о своем поведении и своих выводах, но иногда неосознанно попадает в точку, «плавая на глубине», — там, где Валентина не забыла Рим, конторку в бюро путешествий, решение вместе поехать и вместе жить. Во время таких озарений, мелькающих, будто глубоководные рыбы, которые на секунду показываются на поверхности воды, меня сознательно искажают и делают неприятной, вкладывая мне в уста то, что я якобы говорила.
Встал вопрос о «ночной Венеции», но Дора, изнуренная художественными шедеврами, пару раз обошла площадь и отправилась в гостиницу. Валентина выполнила ритуал, выпив рюмку портвейна в кафе «Флориан», и стала ждать десяти вечера. В толпе гуляющих, которые ели мороженое и делали моментальные снимки, она осторожно приблизилась к пристани. С этой стороны было только две гондолы с зажженными фонарями. Дино стоял на молу, опираясь на шест. Он ждал.
«Он и впрямь думает, что я приду», — подумала она почти с удивлением. Супружеская чета английского вида приближалась к гондольеру. Валентина увидела, как он снял шляпу и предложил покататься. Почти тут же подошло еще несколько гондол; свет фонарика дрожал в ночи, окутавшей лагуну.
Чувствуя неясное беспокойство, Валентина вернулась в отель.
Утренний свет смыл с нее тревожные сны, но осталось ощущение, похожее на тошноту, какая-то сдавленность в груди. Дора ждала ее в чайном салоне, чтобы вместе позавтракать, но едва Валентина налила себе чаю, как к их столику подошел официант.
— На улице ждет гондольер синьорины.
— Гондольер? Я не заказывала гондолу.
— Он показал мне адрес синьорины.
Дора с любопытством взглянула на нее, и Валентина вдруг почувствовала себя раздетой. Она с усилием сделала глоток и, секунду поколебавшись, вышла. Заинтригованная Дора решила, что будет очень забавно понаблюдать за всем этим из окна. Она увидела гондольера и Валентину, которая шла ему навстречу, его короткое, но решительное приветствие. Валентина говорила, почти не жестикулируя, но вот она подняла руку, будто прося о чем-то, — ведь такого не могло быть, так делают, когда другой не соглашается с тем, что ему говорят. Потом заговорил он, жестикулируя чисто по-итальянски. Валентина, казалось, хотела, чтобы он ушел, но тот настаивал, и у Доры было достаточно времени, чтобы увидеть, как Валентина посмотрела на свои часы и слегка махнула рукой в знак согласия.
— Я совершенно забыла, — объяснила она, вернувшись, — но гондольеры не забывают о своих клиентах. Ты куда-нибудь пойдешь?
— О, конечно, — сказала Дора. — Они что, все такие милые, прямо как в кино?
— Разумеется, все, — сказала Валентина без улыбки. Дерзость Дино настолько ошеломила ее, что ей стоило труда взять себя в руки. На секунду ее встревожила мысль, что Дора захочет к ней присоединиться: это так логично и так в духе Доры. «Зато все решилось бы само собой, — подумала она. — Каким бы мужланом он ни был, на скандал он не пойдет. Он истерик, это очевидно, но не дурак».
Дора ничего не сказала, но улыбнулась ей так вкрадчиво, что Валентина почувствовала смутное отвращение. Не понимая толком почему, она не предложила ей поехать вместе на гондоле. Просто поразительно, как за эти последние недели все важное она делала, толком не зная почему.
Говори, говори, моя девочка. То, что казалось невероятным, сгустилось до состояния полной очевидности, как только меня не пригласили на эту самую прогулку. Понятно, что все это не могло иметь никакого значения, ничтожная вставка в виде дешевого и действенного утешения без всякого риска на будущее. Однако все происходящее опять имело другой, глубинный уровень: Адриано или какой-то гондольер, а я еще раз в аутсайдерах. Все это стоило того, чтобы заказать еще чашку чая и спросить себя, нельзя ли было получше наладить маленький часовой механизм, уже запущенный в ход — о, с совершенно невинными намерениями, — прежде чем я уехала из Флоренции.
Дино вел гондолу по Большому каналу дальше моста Риальто, почтительно выбрав самый длинный путь. У дворца Вальмарана они свернули и пошли по реке Святых Апостолов, и Валентина, которая не отрываясь глядела вперед, еще раз, один за другим, увидела маленькие темные мостики, на которых кишел людской муравейник. Ей стоило труда убедить себя, что она снова в той самой гондоле и сидит, откинувшись на старые красные подушки. В глубине струилась вода — вода канала, вода Венеции. Знаменитые каналы. Брачный союз Дворца дожей и моря. Знаменитые дворцы и каналы Венеции. «Я пришел искать вас, потому что вы не были искать меня вчера вечером. Я хотел покатать вас на гондола». Брачный союз Дворца дожей и моря. Несущий чудную прохладу. Прохладу. А теперь ее везут в гондоле, и гондольер обменивается условными криками, меланхолическими и мрачноватыми, с другими гондольерами, перед тем как войти в какой-нибудь внутренний канал. Вдали, еще очень далеко, Валентине удалось увидеть открытое зеленое пространство. Опять Фондамента-Нуове. Скоро покажутся четыре замшелые ступеньки, место было знакомым. Сейчас он засвистит, и Роза высунется из окна.
Сколько лирики, и как все очевидно. Не хватает только писем Асперна, барона Корво и Тадзио, несравненного Тадзио с его чумой. Не хватает еще и некоего телефонного звонка в отель около театра Фениче, впрочем, тут никто не виноват (я имею в виду отсутствие конкретной детали, а не отсутствие самого телефонного звонка).
Но Дино молча пришвартовал гондолу и ждал. Валентина обернулась к нему первый раз с тех пор, как они тронулись в путь, и посмотрела на него. Дино ослепительно улыбался. У него были великолепные зубы; если их еще и чистить зубной пастой, они останутся такими надолго.
«Пропащая я женщина», — подумала Валентина и спрыгнула на первую ступеньку, не прибегая к помощи Дино, который протянул ей руку.
Она действительно так подумала? Надо быть осторожнее с метафорами и образными выражениями или как они там называются. Это тоже идет изнутри: если бы она действительно отдавала себе отчет в том, что делала, может, ничего бы и не произошло… Но меня тоже не вводили в курс долгое время.
Когда она спустилась к ужину, у Дары была для нее новость (хотя окончательной уверенности не было): она видела Адриано в толпе туристов на площади.
— Очень далеко, на одном из рынков, представляешь? По-моему, это был он, судя по костюму, светлому, немного облегающему. Возможно, он приехал сегодня вечером… Мне кажется, он ищет тебя.
— Оставь, пожалуйста.
— Почему бы и нет? Ведь это не его маршрут.
— Ты даже не уверена, что это был он, — неприязненно сказала Валентина. Новость не слишком удивила ее, однако дала пищу для невеселых размышлений. «Опять это, — подумала она. — Опять». Конечно, они натолкнутся на него, в Венеции живешь как в бутылке, все встречаются со всеми или на площади, или на Риальто. Опять бежать, но почему? Ей надоело убегать от пустоты, не зная, от чего она бежит и действительно ли бежит, или как те голубки у нее перед глазами, которые притворяются, что им надоели спесивые атаки самцов, но которые в конце концов кротко уступают им, распушив свинцово-серые перышки.
— Пойдем выпьем кофе в «Флориане», — предложила Дора. — Может, там его и встретим, он отличный парень.
Они увидели его сразу же, он стоял спиной к площади под одной из арок рынка, рассеянно созерцая ужасающие стеклянные безделушки с острова Мурано. Когда Дора окликнула его и он обернулся, его удивление было не более чем вежливым и столь малым, что Валентина почувствовала облегчение. По крайней мере, никакой позы. Адриано поздоровался с Дорой с дежурной любезностью и пожал руку Валентине.
— Поистине мир тесен. Никто не может избежать «Голубого путеводителя» — не в этот день, так в другой.
— Во всяком случае, не мы.
— А также венецианского мороженого. Могу я вас угостить?
Почти сразу же разговором завладела Дора. У нее в активе было на два-три города больше, чем у них, и, конечно, она принялась уничтожать их перечислением того, чего они лишились. Валентине хотелось, чтобы эта тема никогда не кончалась или чтобы Адриано решился наконец посмотреть ей в глаза, высказать ей самые горькие упреки и чтобы в его глазах, неотрывно глядевших ей в лицо, было нечто большее, чем обвинения и упреки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Воспоминание не было тягостным. Сам факт случившегося стер то глухое, неясное, что мучило ее до того, как все произошло. Ее обманули, заманили в дурацкую ловушку, но она была достаточно умна, чтобы понимать — сети сплела она сама. Из всех путаных воспоминаний этого дня самым неприятным была Роза, участница сговора, чья роль была не совсем ясна, и теперь, окидывая взглядом происшедшее, с трудом верилось, что она приходится Дино сестрой. Скорее это его раба, вынужденная быть любезной, чтобы удержать его хоть ненадолго.
Она вытянулась в ванне, истомленная. Дино вел себя так, как только и мог себя вести, яростно требуя своего, не мучась никакими размышлениями. Он овладел ею как животное, раз и другой, и, если бы при этом он проявил хоть какой-то минимум благородства, все могло бы быть не так уж непристойно. И Валентина не сожалела ни о чем: ни затхлый запах развороченной постели, ни прерывистое, как у собаки, дыхание Дино, ни его неловкие попытки загладить свою грубость, когда все кончилось (он испугался, представив себе возможные последствия, которые может повлечь за собой изнасилование иностранки), — ничто не вызывало в ней неприятных ощущений. Пожалуй, она сожалела только об одном — приключению недоставало изящества А может, не сожалела и об этом, грубость была как долька чеснока в еде простолюдина, необходимое условие, что-то вроде изюминки.
Она развеселилась, несколько истерически,
Да нет же, никакой истерии. Я отлично помню, какое лицо было у Валентины, когда однажды вечером я рассказала ей историю одной своей одноклассницы по имени Нэнси, которая попала в Марокко в аналогичную ситуацию, только еще хуже; она обманула своего насильника-мусульманина, сказав, что у нее в разгаре месячные, и тогда он, надавав ей оплеух и выругав, вынудил уступить ему иным способом. (Реакция была не такой, как я ожидала, однако, прежде чем она перевела разговор на другую тему под предлогом усталости и желания уснуть, глаза ее на мгновение сверкнули, как у волчицы.) Тут мог быть и Адриано, который бы повел себя как Дино, только без чеснока и пота, ловкий и красивый. Могла быть и я, которая, вместо того чтобы дать ей заснуть…
вспомнив, как Дино, помогая ей одеться до ужаса неловкими руками, пытался изобразить нежность любовника, слишком нелепую, чтобы он сам в нее поверил. Так что свидание, вплоть до расставания у площади Святого Марка, было смешным. Вообразить себе, что она может снова пойти к нему, отдаться ему, будучи в здравом рассудке… Она ни в малейшей степени не боялась его, она была уверена, что Дино — отличный парень, на свой манер, что он не будет присовокуплять к изнасилованию еще и кражу, что, впрочем, не составило бы труда, и в конце концов дошла до того, что стала воспринимать случившееся как нечто более естественное, более логичное, чем ее встреча с Адриано.
Видишь, Дора, видишь, глупая?
Было ужасно сознавать, до какой степени Дино далек от нее — до полной невозможности общения. Не успело кончиться удовольствие, как возникло молчание, неловкость, нелепая комедия. Но было и преимущество: в конце концов, от Дино не нужно было бежать, как от Адриано. Ни малейшей опасности влюбиться, и что он не влюбится — это тоже наверняка. Какая свобода! Несмотря на всю сальность, приключение не вызывало у нее ни отвращения, ни неприязни, особенно после того, как она вымылась с мылом.
К ужину из Падуи приехала Дора, распираемая сведениями о Джотто и Альтикьеро. Она нашла, что Валентина прекрасно выглядит, и сказала, что Адриано как будто говорил, что в Лукку он не поедет; правда, потом она потеряла его из виду. «Мне кажется, он влюблен в тебя», — бросила она мимоходом со своей кривой улыбочкой. Она была очарована Венецией, хотя еще ничего не видела, и уверенно говорила о прелести этого города, основываясь на поведении официантов и носильщиков. «Все так деликатно, так деликатно», — повторяла она, лакомясь креветками.
Прошу прощения за грубое слово, но за всю свою паскудную жизнь я никогда не употребляла подобных выражений. Что за неизвестная разновидность мести в этом проявляется? Хотя (да, я начинаю догадываться и, пожалуй, верить в это) все идет от работы подсознательного, которое есть и в Валентине, и она, не зная об этом, все время ошибается, когда поверхностно судит о своем поведении и своих выводах, но иногда неосознанно попадает в точку, «плавая на глубине», — там, где Валентина не забыла Рим, конторку в бюро путешествий, решение вместе поехать и вместе жить. Во время таких озарений, мелькающих, будто глубоководные рыбы, которые на секунду показываются на поверхности воды, меня сознательно искажают и делают неприятной, вкладывая мне в уста то, что я якобы говорила.
Встал вопрос о «ночной Венеции», но Дора, изнуренная художественными шедеврами, пару раз обошла площадь и отправилась в гостиницу. Валентина выполнила ритуал, выпив рюмку портвейна в кафе «Флориан», и стала ждать десяти вечера. В толпе гуляющих, которые ели мороженое и делали моментальные снимки, она осторожно приблизилась к пристани. С этой стороны было только две гондолы с зажженными фонарями. Дино стоял на молу, опираясь на шест. Он ждал.
«Он и впрямь думает, что я приду», — подумала она почти с удивлением. Супружеская чета английского вида приближалась к гондольеру. Валентина увидела, как он снял шляпу и предложил покататься. Почти тут же подошло еще несколько гондол; свет фонарика дрожал в ночи, окутавшей лагуну.
Чувствуя неясное беспокойство, Валентина вернулась в отель.
Утренний свет смыл с нее тревожные сны, но осталось ощущение, похожее на тошноту, какая-то сдавленность в груди. Дора ждала ее в чайном салоне, чтобы вместе позавтракать, но едва Валентина налила себе чаю, как к их столику подошел официант.
— На улице ждет гондольер синьорины.
— Гондольер? Я не заказывала гондолу.
— Он показал мне адрес синьорины.
Дора с любопытством взглянула на нее, и Валентина вдруг почувствовала себя раздетой. Она с усилием сделала глоток и, секунду поколебавшись, вышла. Заинтригованная Дора решила, что будет очень забавно понаблюдать за всем этим из окна. Она увидела гондольера и Валентину, которая шла ему навстречу, его короткое, но решительное приветствие. Валентина говорила, почти не жестикулируя, но вот она подняла руку, будто прося о чем-то, — ведь такого не могло быть, так делают, когда другой не соглашается с тем, что ему говорят. Потом заговорил он, жестикулируя чисто по-итальянски. Валентина, казалось, хотела, чтобы он ушел, но тот настаивал, и у Доры было достаточно времени, чтобы увидеть, как Валентина посмотрела на свои часы и слегка махнула рукой в знак согласия.
— Я совершенно забыла, — объяснила она, вернувшись, — но гондольеры не забывают о своих клиентах. Ты куда-нибудь пойдешь?
— О, конечно, — сказала Дора. — Они что, все такие милые, прямо как в кино?
— Разумеется, все, — сказала Валентина без улыбки. Дерзость Дино настолько ошеломила ее, что ей стоило труда взять себя в руки. На секунду ее встревожила мысль, что Дора захочет к ней присоединиться: это так логично и так в духе Доры. «Зато все решилось бы само собой, — подумала она. — Каким бы мужланом он ни был, на скандал он не пойдет. Он истерик, это очевидно, но не дурак».
Дора ничего не сказала, но улыбнулась ей так вкрадчиво, что Валентина почувствовала смутное отвращение. Не понимая толком почему, она не предложила ей поехать вместе на гондоле. Просто поразительно, как за эти последние недели все важное она делала, толком не зная почему.
Говори, говори, моя девочка. То, что казалось невероятным, сгустилось до состояния полной очевидности, как только меня не пригласили на эту самую прогулку. Понятно, что все это не могло иметь никакого значения, ничтожная вставка в виде дешевого и действенного утешения без всякого риска на будущее. Однако все происходящее опять имело другой, глубинный уровень: Адриано или какой-то гондольер, а я еще раз в аутсайдерах. Все это стоило того, чтобы заказать еще чашку чая и спросить себя, нельзя ли было получше наладить маленький часовой механизм, уже запущенный в ход — о, с совершенно невинными намерениями, — прежде чем я уехала из Флоренции.
Дино вел гондолу по Большому каналу дальше моста Риальто, почтительно выбрав самый длинный путь. У дворца Вальмарана они свернули и пошли по реке Святых Апостолов, и Валентина, которая не отрываясь глядела вперед, еще раз, один за другим, увидела маленькие темные мостики, на которых кишел людской муравейник. Ей стоило труда убедить себя, что она снова в той самой гондоле и сидит, откинувшись на старые красные подушки. В глубине струилась вода — вода канала, вода Венеции. Знаменитые каналы. Брачный союз Дворца дожей и моря. Знаменитые дворцы и каналы Венеции. «Я пришел искать вас, потому что вы не были искать меня вчера вечером. Я хотел покатать вас на гондола». Брачный союз Дворца дожей и моря. Несущий чудную прохладу. Прохладу. А теперь ее везут в гондоле, и гондольер обменивается условными криками, меланхолическими и мрачноватыми, с другими гондольерами, перед тем как войти в какой-нибудь внутренний канал. Вдали, еще очень далеко, Валентине удалось увидеть открытое зеленое пространство. Опять Фондамента-Нуове. Скоро покажутся четыре замшелые ступеньки, место было знакомым. Сейчас он засвистит, и Роза высунется из окна.
Сколько лирики, и как все очевидно. Не хватает только писем Асперна, барона Корво и Тадзио, несравненного Тадзио с его чумой. Не хватает еще и некоего телефонного звонка в отель около театра Фениче, впрочем, тут никто не виноват (я имею в виду отсутствие конкретной детали, а не отсутствие самого телефонного звонка).
Но Дино молча пришвартовал гондолу и ждал. Валентина обернулась к нему первый раз с тех пор, как они тронулись в путь, и посмотрела на него. Дино ослепительно улыбался. У него были великолепные зубы; если их еще и чистить зубной пастой, они останутся такими надолго.
«Пропащая я женщина», — подумала Валентина и спрыгнула на первую ступеньку, не прибегая к помощи Дино, который протянул ей руку.
Она действительно так подумала? Надо быть осторожнее с метафорами и образными выражениями или как они там называются. Это тоже идет изнутри: если бы она действительно отдавала себе отчет в том, что делала, может, ничего бы и не произошло… Но меня тоже не вводили в курс долгое время.
Когда она спустилась к ужину, у Дары была для нее новость (хотя окончательной уверенности не было): она видела Адриано в толпе туристов на площади.
— Очень далеко, на одном из рынков, представляешь? По-моему, это был он, судя по костюму, светлому, немного облегающему. Возможно, он приехал сегодня вечером… Мне кажется, он ищет тебя.
— Оставь, пожалуйста.
— Почему бы и нет? Ведь это не его маршрут.
— Ты даже не уверена, что это был он, — неприязненно сказала Валентина. Новость не слишком удивила ее, однако дала пищу для невеселых размышлений. «Опять это, — подумала она. — Опять». Конечно, они натолкнутся на него, в Венеции живешь как в бутылке, все встречаются со всеми или на площади, или на Риальто. Опять бежать, но почему? Ей надоело убегать от пустоты, не зная, от чего она бежит и действительно ли бежит, или как те голубки у нее перед глазами, которые притворяются, что им надоели спесивые атаки самцов, но которые в конце концов кротко уступают им, распушив свинцово-серые перышки.
— Пойдем выпьем кофе в «Флориане», — предложила Дора. — Может, там его и встретим, он отличный парень.
Они увидели его сразу же, он стоял спиной к площади под одной из арок рынка, рассеянно созерцая ужасающие стеклянные безделушки с острова Мурано. Когда Дора окликнула его и он обернулся, его удивление было не более чем вежливым и столь малым, что Валентина почувствовала облегчение. По крайней мере, никакой позы. Адриано поздоровался с Дорой с дежурной любезностью и пожал руку Валентине.
— Поистине мир тесен. Никто не может избежать «Голубого путеводителя» — не в этот день, так в другой.
— Во всяком случае, не мы.
— А также венецианского мороженого. Могу я вас угостить?
Почти сразу же разговором завладела Дора. У нее в активе было на два-три города больше, чем у них, и, конечно, она принялась уничтожать их перечислением того, чего они лишились. Валентине хотелось, чтобы эта тема никогда не кончалась или чтобы Адриано решился наконец посмотреть ей в глаза, высказать ей самые горькие упреки и чтобы в его глазах, неотрывно глядевших ей в лицо, было нечто большее, чем обвинения и упреки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106