Ни фига! Пойду-ка я ее оплакивать.
И она гордо удалилась в отведенную ей светелку.
Вестей от поисковой экспедиции долго ждать не пришлось: до высокого собрания донесся дикий вопль, и в залу вбежал обезумевший от ужаса служка:
– Несут! Мамоньки мои родные, сюда несут!
– Повариху? – подскочила на троне царица.
– Объедки, – шепотом вымолвил служка и повалился на ковер.
– Ох, меня ждут дела, – засуетилась Лебедушка, поднимаясь с трона. Однако уйти она не успела: в зал вошла мрачная процессия. Люди шли в глубоком молчании, понурив головы и потупив глаза. Тоненько пискнув, Лебедь опустилась обратно на трон. В руках возглавляющего процессию пожилого рыбака, на черной бархатной подушечке, выданной дворецким, лежала русая коса. Бояре дружно закрестились, стягивая с голов добротные шапки.
– Вот, матушка, изволь полюбоваться: прибило к пирсу, – доложил рыбак, останавливаясь перед троном и кланяясь в пояс.
– Ексель-моксель, как говаривала моя покойная жена, – пробормотал Салтан, брезгливо разглядывая Сонькин парик. – Сожрал-таки, демон!
Он взглянул на всхлипывающую царицу.
– Ну, к чему теперь плакать, что сделано, то сделано. Надо бы похоронить ее. По-христиански. Вели, царица, отслужить панихиду по сестре моей бывшей супруги.
ГЛАВА 14
Лебедь стояла на балконе, изящно облокотясь о резные перила. Салтан украдкой любовался ее точеным профилем, озаряемым мягким светом луны.
– Звезд-то сколько! – прошептала Лебедь, взмахивая густыми ресницами.
– Не счесть, – подтвердил Салтан.
– Красиво, – вздохнула Лебедь.
– Ага, – согласился Салтан. Вдали завыла собака.
– Еще кто-то помер, – отметил Салтан. Лебедь взглянула на него укоризненно. – А может, и не помер, – поспешил исправиться кавалер.
Царица поднесла платочек к глазам, готовясь вновь разразиться рыданиями:
– Ох, долюшка моя тяжкая! Сколько забот на хрупкие плечи! Тяжбы, интриги, годовые счета… То помрет кто, то родится… И за всё я несу ответственность пред Богом и людьми! Теперь еще змей объявился неслыханный, не то чародей, не то мутант, а мне – одна морока…
– Да, нелегко быть одинокой царицей, – значительно произнес Салтан, тоже прислоняясь к перилам.
– Нелегко, Салтанушка, – всхлипнула государыня, опираясь о его плечо.
– Ну же, душенька-голубушка! Осуши очи ясные! Ярче звезд в ночи они сияют, светом неземным душу радуют! – Салтан смахнул слезинку с бархатной щечки. – Особам со столь тонкой душевной организацией вообще противопоказано политикой заниматься. Имя-то у тебя какое нежное – Лебедушка…
– Вообще-то, меня Матреной звать, – доверчиво призналась царица. – А Лебедушкой люди кличут, потому как сызмальства мечтаю я полететь, аки птица вольная.
– Да ну?! – удивился Салтан.
– Правда, правда. Мне еще полгодика не сравнялось, когда я первый раз из колыбельки выпала. А постарше стала – всё время от мамок-нянек пряталась, крылья себе мастерила, перышко к перышку складывала. Сколько подушек распотрошила – не перечесть! Все домашние удивлялись, куда это подушки пропадают. Списали на домового: мол, во дворце домовой привередливый, запросы у него изысканные. А как последнее перышко воткнула – нацепила я крылья белоснежные, вышла на этот самый балкон, взобралась на резные перила – да и сиганула вниз.
– Батюшки-светы! – восхищенно охнул Салтан. – И далеко ль ты улетела?
– Не, недалече, – поморщилась царица. – Крылья оказались больно тяжелыми, неповоротливыми. Аккурат в тележку угодила, в которой везли ко двору месячный запас подушек. Чтобы домового ублажать.
Салтан весело прыснул в кулак, но тут же закашлялся, пытаясь сохранить приличествующее моменту романтическое настроение.
– С тех пор меня Лебедушкой и кличут, – меланхолично заключила царица. Она вздохнула, окинув мечтательным взглядом небеса. – А крылья я до сих пор храню. Хочешь, покажу?
– А как же! – обрадовался Салтан, мысленно поздравив себя со стремительным прогрессом в развитии доверительных отношений.
Царица провела его извилистыми коридорами, и вскоре они оказались на ее личной половине. Лебедь остановилась перед узкой дверью и вставила в скважину золотой ключ.
– Никого еще я сюда не водила, – сказала она торжественно. – Возьми с полки свечу. Смотри!
Салтан послушно шагнул в тесный чулан. Лебедь притворила дверь.
– Вот они, мои крылья, – прошептала она благоговейно, прижимаясь к своему спутнику.
Салтан почувствовал, что у него начинает щипать в носу. Огромные крылья распростерлись во всю стену. Запах пропылившегося гусиного пера за многие годы густо настоялся в небольшом пространстве чулана. «Господи, у меня же лихая хвороба на птицу!» – в отчаянии вспомнил Салтан и зашарил позади себя свободной рукой, пытаясь распахнуть узкую дверцу.
– Я так тронут оказанным доверием… я так… фу, не могу больше! – Он пробкой вылетел в коридор. Глаза слезились, нос покраснел, приступ жесточайшего чихания сложил государя пополам.
– Ты плачешь? – спросила потрясенная Лебедь.
– О… я тоже всю жизнь мечтал о полетах! – выдавил из себя Салтан, пытаясь украдкой высморкать нос.
Ох и не нравилась Бабарихе отведенная ей горенка. Стеночки тоненькие, деревянные, любой шум тут же соседям слышен будет. А кто они, эти соседи? Бог ведает!
Бабариха вышла в коридор, огляделась и прильнула ухом к ближайшей замочной скважине. Кажись, тишина. Она взялась за ручку и осторожно потянула дверь на себя.
Дверь заскрипела.
Едва не заорав, Бабариха отпрянула за угол и замерла с сильно бьющимся сердцем.
Никто не выскочил навстречу с горящей свечой, ничей топот не нарушил тишины. Бабариха на цыпочках вернулась к двери и заглянула в образовавшуюся щелку. Струящийся с улицы лунный свет помог разглядеть длинные ряды полок, печь и красующийся на ней набор чугунных утюгов. Гладильная!
Бабариха плотно затворила дверь и, кипя негодованием, вернулась к себе. Это ж надо додуматься: поселили царскую тещу рядом с гладилкой, как простую бабу, находящуюся в услужении! Ну, я им это припомню…
Хотя если здраво рассудить, то совсем неплохо, что за стеной оказалось нежилое помещение. Можно не опасаться, что чужие уши уловят что-нибудь, для них не предназначенное. Лишь бы не занесла кого нелегкая в ее дверь по делу неожиданному али по ошибке…
Бабариха обвела взглядом свою горенку. Да, обстановка небогата. Всей мебели – кровать, табурет колченогий да сундук сосновый, железом окованный. Впрочем, сундук-то как раз сгодится. Бабка попыталась сдвинуть его с места. Нейдет, зараза! Пришлось упереться в стену ногами и в таком непочтенном положении пихать сундук пядь за пядью. Пыхтя и потея, упрямая бабка подогнала тяжкий груз к самой двери. Всё! Теперь даже богатырям не удастся ее неожиданно распахнуть!
Бабуля утерлась платочком. На ее лице постепенно проступило выражение умиротворенности. Тяжкие испытания остались позади, пришло время получить награду за труды. Пошарив за пазухой, Бабариха вышла на середину комнаты и расстелила на полу… вышитую скатерку.
– Хочу кувшин зелена вина! Серебряный, – уточнила она и в ожидании уселась на сундук. Ничего не происходило. Бабариха слегка обеспокоилась.
– Эй, как там тебя звать-величать? Скатерть-самобранка, пусть сию секунду появится передо мной кувшин зелена вина, заморского, хреческого, из царских подвалов.
Бабка напряженно уставилась на расшитую узорами машину времени. Та не реагировала.
– Эй ты, тряпка половая! Совсем обнаглела али заказа не поняла?
Бабариха задумалась. По всему выходило, что где-то она допустила ошибку. А если возможности самобранки ограничены и провизией она попросту не занимается?
– Ладно, нет вина – и не надобно. Денег дай! Скажем, три мерки золота. А лучше четыре. – Бабариха с надеждой вперила взгляд в вышитого петуха. Никакого ответа. Но ведь она своими глазами видела, как из скатерки появлялись… стоп. То-то и оно, что не появлялись, а исчезали! Сначала изумруды Лебеди, за ними доспехи богатырей…
– Верни то, что взяла! – крикнула Бабариха и вдруг заткнула рот кулаком: что, если сейчас перед ней явится ухмыляющаяся Повариха?
– Нет, нет, слышь, я перепутала… – в панике затараторила бабка. Впрочем, скатерке было безразлично.
Наверно, нужно сказать волшебное слово. Бабариха собралась с духом и выдавила:
– Слышь, пожалуйста… – Скатерку не проняло.
– Ах ты, чертова тряпица, так тебя и разэтак! – завизжала Бабариха, осыпая машину времени отборнейшим древнерусским матом. Но даже эти воистину волшебные слова остались без ответа. Обезумев от разочарования, бабка схватила скатерку и начала ее ожесточенно трясти, мять, выжимать и выкручивать. Всполошенные пылинки закружились по комнате. Бабариха пробовала материю на зуб, терла, топтала и выколачивала лаптем. Наконец она подскочила к тусклой лампадке и долго изучала скатерку на просвет. Драгоценностей внутри видно не было.
Притомившись, бабка снова опустилась на сундук. Эх, горе горькое, доля тяжкая… Не видать ей в жизни счастья! В кои-то веки попала в руки скатерть-самобранка, да и та бракованная… Бабариха внезапно замерла. Самобранка! Однако это вам не самодавалка!
Но какой может быть смысл в такой вещице? Непонятно. А может, в нее, как в шкаф, можно складывать добро на хранение?
Бабариха настороженно обошла скатерку кругом. Интересно, нет ли у нее привычки кидаться на предметы самостоятельно?
После некоторых раздумий Бабариха решилась пожертвовать парадной обувкой.
– На, подавись! – крикнула она, швыряя в петуха правый лапоть. – Не нравится? Держи второй! И платок забирай! И гребенку!
Куча не востребованных привередливой скатеркой вещей всё росла. Бабка вспомнила, что Повариха, прежде чем скрыться, зачем-то ощупывала узоры. Опустившись на колени, она принялась ползать по вышитым цветам, жалобно подвывая и колотясь головой об пол. Наконец она затихла.
Красный глаз петуха насмешливо поблескивал в лунном свете. «Издевается», – равнодушно подумала Бабариха. Петух подмигнул – и вдруг разразился звонким хохотом. «Разбежалась, карга старая! – корчилась от смеха Повариха, выглядывая из-за тугого гребешка. – Так я и отдам тебе свои сокровища!»
Гребешок стал наливаться на глазах – и вдруг вспыхнул ярким пламенем. Закричав, Бабариха подскочила – и проснулась.
Скатерка безучастно валялась на полу. Наваленное старухой добро было в целости и сохранности. Обувшись и приведя себя в порядок, Бабариха туго скатала непокорную скатерку и утрамбовала ее в жестяную коробку из-под заморского печенья.
– Значит, не хочешь делиться? – недобро усмехнулась она, представив нахальную физиономию Поварихи. – Ну и сиди тут веки вечные!
Сунув коробку за пазуху, Бабариха отволокла кованый сундук в сторонку и решительно двинулась в ночь.
Где же был в это время наш отважный детектив? Почему пропустил сенсационное появление шкуры недобитого дракона? Как мог прозевать дерзкую кражу ратных доспехов, отлет Поварихи и, что еще ужаснее, исчезновение бесценной скатерки? Ох уж эта Сонька! Она и в единственном экземпляре десятерых стоила, а уж раздвоившись, развила поистине вулканическую деятельность! Исполненный ответственности за судьбы учеников, Птенчиков в это время успел лишь допросить в башне Егора Гвидонова…
К разговору он готовился тщательно. Разложил в хронологическом порядке все известные ему факты, проверил на прочность логические взаимосвязи и взвесил вероятности ошибочных толкований. Егор был ему симпатичен, однако Птенчиков жестоко отсек личные эмоции от оценки ситуации. Выводы обнадеживали. Однако вся практика детективных расследований свидетельствовала, что умозрительные заключения необходимо подтверждать вескими доказательствами.
Птенчиков вошел в камеру с видом строгим и неприступным. Егор радостно вскочил ему навстречу, однако, натолкнувшись на холодный взгляд прищуренных глаз, замер в нерешительности.
– Здравствуйте, Иван Иванович.
– Здравствуй, Егор. Как самочувствие?
– Ничего, спасибо. Плечи вот только облезают.
– Ну, это пустяки. – Птенчиков немного помолчал. – А я вот пытать тебя пришел. На предмет местонахождения краденого.
Егор резко выпрямился, будто получил пощечину.
– Ах, ну да. Извините, сразу не сообразил. А ведь Варя успела вполне доходчиво обрисовать мое положение. Вор и подонок… Что ж, пытайте, ваше право.
– Егор…
– С отребьем, вроде меня, в древности не церемонились. Сам напросился: если построил машину времени, изволь соблюдай правила игры!
– Ты позволишь мне хоть слово вставить? – вежливо осведомился Птенчиков.
– Разумеется. Вы – начальник, я – фуфло.
– Нет, ты невыносим! Попробуй на секунду остановить поток самоуничижения и осознать, что я сейчас скажу. – Иван строго посмотрел в серые упрямые глаза. – Итак, я пришел тебя пытать. Выжигание болевых точек волшебным огнем – жуткая процедура. Стражники внизу будут сильно удивлены, если мой пленник выдержит истязание без единого звука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
И она гордо удалилась в отведенную ей светелку.
Вестей от поисковой экспедиции долго ждать не пришлось: до высокого собрания донесся дикий вопль, и в залу вбежал обезумевший от ужаса служка:
– Несут! Мамоньки мои родные, сюда несут!
– Повариху? – подскочила на троне царица.
– Объедки, – шепотом вымолвил служка и повалился на ковер.
– Ох, меня ждут дела, – засуетилась Лебедушка, поднимаясь с трона. Однако уйти она не успела: в зал вошла мрачная процессия. Люди шли в глубоком молчании, понурив головы и потупив глаза. Тоненько пискнув, Лебедь опустилась обратно на трон. В руках возглавляющего процессию пожилого рыбака, на черной бархатной подушечке, выданной дворецким, лежала русая коса. Бояре дружно закрестились, стягивая с голов добротные шапки.
– Вот, матушка, изволь полюбоваться: прибило к пирсу, – доложил рыбак, останавливаясь перед троном и кланяясь в пояс.
– Ексель-моксель, как говаривала моя покойная жена, – пробормотал Салтан, брезгливо разглядывая Сонькин парик. – Сожрал-таки, демон!
Он взглянул на всхлипывающую царицу.
– Ну, к чему теперь плакать, что сделано, то сделано. Надо бы похоронить ее. По-христиански. Вели, царица, отслужить панихиду по сестре моей бывшей супруги.
ГЛАВА 14
Лебедь стояла на балконе, изящно облокотясь о резные перила. Салтан украдкой любовался ее точеным профилем, озаряемым мягким светом луны.
– Звезд-то сколько! – прошептала Лебедь, взмахивая густыми ресницами.
– Не счесть, – подтвердил Салтан.
– Красиво, – вздохнула Лебедь.
– Ага, – согласился Салтан. Вдали завыла собака.
– Еще кто-то помер, – отметил Салтан. Лебедь взглянула на него укоризненно. – А может, и не помер, – поспешил исправиться кавалер.
Царица поднесла платочек к глазам, готовясь вновь разразиться рыданиями:
– Ох, долюшка моя тяжкая! Сколько забот на хрупкие плечи! Тяжбы, интриги, годовые счета… То помрет кто, то родится… И за всё я несу ответственность пред Богом и людьми! Теперь еще змей объявился неслыханный, не то чародей, не то мутант, а мне – одна морока…
– Да, нелегко быть одинокой царицей, – значительно произнес Салтан, тоже прислоняясь к перилам.
– Нелегко, Салтанушка, – всхлипнула государыня, опираясь о его плечо.
– Ну же, душенька-голубушка! Осуши очи ясные! Ярче звезд в ночи они сияют, светом неземным душу радуют! – Салтан смахнул слезинку с бархатной щечки. – Особам со столь тонкой душевной организацией вообще противопоказано политикой заниматься. Имя-то у тебя какое нежное – Лебедушка…
– Вообще-то, меня Матреной звать, – доверчиво призналась царица. – А Лебедушкой люди кличут, потому как сызмальства мечтаю я полететь, аки птица вольная.
– Да ну?! – удивился Салтан.
– Правда, правда. Мне еще полгодика не сравнялось, когда я первый раз из колыбельки выпала. А постарше стала – всё время от мамок-нянек пряталась, крылья себе мастерила, перышко к перышку складывала. Сколько подушек распотрошила – не перечесть! Все домашние удивлялись, куда это подушки пропадают. Списали на домового: мол, во дворце домовой привередливый, запросы у него изысканные. А как последнее перышко воткнула – нацепила я крылья белоснежные, вышла на этот самый балкон, взобралась на резные перила – да и сиганула вниз.
– Батюшки-светы! – восхищенно охнул Салтан. – И далеко ль ты улетела?
– Не, недалече, – поморщилась царица. – Крылья оказались больно тяжелыми, неповоротливыми. Аккурат в тележку угодила, в которой везли ко двору месячный запас подушек. Чтобы домового ублажать.
Салтан весело прыснул в кулак, но тут же закашлялся, пытаясь сохранить приличествующее моменту романтическое настроение.
– С тех пор меня Лебедушкой и кличут, – меланхолично заключила царица. Она вздохнула, окинув мечтательным взглядом небеса. – А крылья я до сих пор храню. Хочешь, покажу?
– А как же! – обрадовался Салтан, мысленно поздравив себя со стремительным прогрессом в развитии доверительных отношений.
Царица провела его извилистыми коридорами, и вскоре они оказались на ее личной половине. Лебедь остановилась перед узкой дверью и вставила в скважину золотой ключ.
– Никого еще я сюда не водила, – сказала она торжественно. – Возьми с полки свечу. Смотри!
Салтан послушно шагнул в тесный чулан. Лебедь притворила дверь.
– Вот они, мои крылья, – прошептала она благоговейно, прижимаясь к своему спутнику.
Салтан почувствовал, что у него начинает щипать в носу. Огромные крылья распростерлись во всю стену. Запах пропылившегося гусиного пера за многие годы густо настоялся в небольшом пространстве чулана. «Господи, у меня же лихая хвороба на птицу!» – в отчаянии вспомнил Салтан и зашарил позади себя свободной рукой, пытаясь распахнуть узкую дверцу.
– Я так тронут оказанным доверием… я так… фу, не могу больше! – Он пробкой вылетел в коридор. Глаза слезились, нос покраснел, приступ жесточайшего чихания сложил государя пополам.
– Ты плачешь? – спросила потрясенная Лебедь.
– О… я тоже всю жизнь мечтал о полетах! – выдавил из себя Салтан, пытаясь украдкой высморкать нос.
Ох и не нравилась Бабарихе отведенная ей горенка. Стеночки тоненькие, деревянные, любой шум тут же соседям слышен будет. А кто они, эти соседи? Бог ведает!
Бабариха вышла в коридор, огляделась и прильнула ухом к ближайшей замочной скважине. Кажись, тишина. Она взялась за ручку и осторожно потянула дверь на себя.
Дверь заскрипела.
Едва не заорав, Бабариха отпрянула за угол и замерла с сильно бьющимся сердцем.
Никто не выскочил навстречу с горящей свечой, ничей топот не нарушил тишины. Бабариха на цыпочках вернулась к двери и заглянула в образовавшуюся щелку. Струящийся с улицы лунный свет помог разглядеть длинные ряды полок, печь и красующийся на ней набор чугунных утюгов. Гладильная!
Бабариха плотно затворила дверь и, кипя негодованием, вернулась к себе. Это ж надо додуматься: поселили царскую тещу рядом с гладилкой, как простую бабу, находящуюся в услужении! Ну, я им это припомню…
Хотя если здраво рассудить, то совсем неплохо, что за стеной оказалось нежилое помещение. Можно не опасаться, что чужие уши уловят что-нибудь, для них не предназначенное. Лишь бы не занесла кого нелегкая в ее дверь по делу неожиданному али по ошибке…
Бабариха обвела взглядом свою горенку. Да, обстановка небогата. Всей мебели – кровать, табурет колченогий да сундук сосновый, железом окованный. Впрочем, сундук-то как раз сгодится. Бабка попыталась сдвинуть его с места. Нейдет, зараза! Пришлось упереться в стену ногами и в таком непочтенном положении пихать сундук пядь за пядью. Пыхтя и потея, упрямая бабка подогнала тяжкий груз к самой двери. Всё! Теперь даже богатырям не удастся ее неожиданно распахнуть!
Бабуля утерлась платочком. На ее лице постепенно проступило выражение умиротворенности. Тяжкие испытания остались позади, пришло время получить награду за труды. Пошарив за пазухой, Бабариха вышла на середину комнаты и расстелила на полу… вышитую скатерку.
– Хочу кувшин зелена вина! Серебряный, – уточнила она и в ожидании уселась на сундук. Ничего не происходило. Бабариха слегка обеспокоилась.
– Эй, как там тебя звать-величать? Скатерть-самобранка, пусть сию секунду появится передо мной кувшин зелена вина, заморского, хреческого, из царских подвалов.
Бабка напряженно уставилась на расшитую узорами машину времени. Та не реагировала.
– Эй ты, тряпка половая! Совсем обнаглела али заказа не поняла?
Бабариха задумалась. По всему выходило, что где-то она допустила ошибку. А если возможности самобранки ограничены и провизией она попросту не занимается?
– Ладно, нет вина – и не надобно. Денег дай! Скажем, три мерки золота. А лучше четыре. – Бабариха с надеждой вперила взгляд в вышитого петуха. Никакого ответа. Но ведь она своими глазами видела, как из скатерки появлялись… стоп. То-то и оно, что не появлялись, а исчезали! Сначала изумруды Лебеди, за ними доспехи богатырей…
– Верни то, что взяла! – крикнула Бабариха и вдруг заткнула рот кулаком: что, если сейчас перед ней явится ухмыляющаяся Повариха?
– Нет, нет, слышь, я перепутала… – в панике затараторила бабка. Впрочем, скатерке было безразлично.
Наверно, нужно сказать волшебное слово. Бабариха собралась с духом и выдавила:
– Слышь, пожалуйста… – Скатерку не проняло.
– Ах ты, чертова тряпица, так тебя и разэтак! – завизжала Бабариха, осыпая машину времени отборнейшим древнерусским матом. Но даже эти воистину волшебные слова остались без ответа. Обезумев от разочарования, бабка схватила скатерку и начала ее ожесточенно трясти, мять, выжимать и выкручивать. Всполошенные пылинки закружились по комнате. Бабариха пробовала материю на зуб, терла, топтала и выколачивала лаптем. Наконец она подскочила к тусклой лампадке и долго изучала скатерку на просвет. Драгоценностей внутри видно не было.
Притомившись, бабка снова опустилась на сундук. Эх, горе горькое, доля тяжкая… Не видать ей в жизни счастья! В кои-то веки попала в руки скатерть-самобранка, да и та бракованная… Бабариха внезапно замерла. Самобранка! Однако это вам не самодавалка!
Но какой может быть смысл в такой вещице? Непонятно. А может, в нее, как в шкаф, можно складывать добро на хранение?
Бабариха настороженно обошла скатерку кругом. Интересно, нет ли у нее привычки кидаться на предметы самостоятельно?
После некоторых раздумий Бабариха решилась пожертвовать парадной обувкой.
– На, подавись! – крикнула она, швыряя в петуха правый лапоть. – Не нравится? Держи второй! И платок забирай! И гребенку!
Куча не востребованных привередливой скатеркой вещей всё росла. Бабка вспомнила, что Повариха, прежде чем скрыться, зачем-то ощупывала узоры. Опустившись на колени, она принялась ползать по вышитым цветам, жалобно подвывая и колотясь головой об пол. Наконец она затихла.
Красный глаз петуха насмешливо поблескивал в лунном свете. «Издевается», – равнодушно подумала Бабариха. Петух подмигнул – и вдруг разразился звонким хохотом. «Разбежалась, карга старая! – корчилась от смеха Повариха, выглядывая из-за тугого гребешка. – Так я и отдам тебе свои сокровища!»
Гребешок стал наливаться на глазах – и вдруг вспыхнул ярким пламенем. Закричав, Бабариха подскочила – и проснулась.
Скатерка безучастно валялась на полу. Наваленное старухой добро было в целости и сохранности. Обувшись и приведя себя в порядок, Бабариха туго скатала непокорную скатерку и утрамбовала ее в жестяную коробку из-под заморского печенья.
– Значит, не хочешь делиться? – недобро усмехнулась она, представив нахальную физиономию Поварихи. – Ну и сиди тут веки вечные!
Сунув коробку за пазуху, Бабариха отволокла кованый сундук в сторонку и решительно двинулась в ночь.
Где же был в это время наш отважный детектив? Почему пропустил сенсационное появление шкуры недобитого дракона? Как мог прозевать дерзкую кражу ратных доспехов, отлет Поварихи и, что еще ужаснее, исчезновение бесценной скатерки? Ох уж эта Сонька! Она и в единственном экземпляре десятерых стоила, а уж раздвоившись, развила поистине вулканическую деятельность! Исполненный ответственности за судьбы учеников, Птенчиков в это время успел лишь допросить в башне Егора Гвидонова…
К разговору он готовился тщательно. Разложил в хронологическом порядке все известные ему факты, проверил на прочность логические взаимосвязи и взвесил вероятности ошибочных толкований. Егор был ему симпатичен, однако Птенчиков жестоко отсек личные эмоции от оценки ситуации. Выводы обнадеживали. Однако вся практика детективных расследований свидетельствовала, что умозрительные заключения необходимо подтверждать вескими доказательствами.
Птенчиков вошел в камеру с видом строгим и неприступным. Егор радостно вскочил ему навстречу, однако, натолкнувшись на холодный взгляд прищуренных глаз, замер в нерешительности.
– Здравствуйте, Иван Иванович.
– Здравствуй, Егор. Как самочувствие?
– Ничего, спасибо. Плечи вот только облезают.
– Ну, это пустяки. – Птенчиков немного помолчал. – А я вот пытать тебя пришел. На предмет местонахождения краденого.
Егор резко выпрямился, будто получил пощечину.
– Ах, ну да. Извините, сразу не сообразил. А ведь Варя успела вполне доходчиво обрисовать мое положение. Вор и подонок… Что ж, пытайте, ваше право.
– Егор…
– С отребьем, вроде меня, в древности не церемонились. Сам напросился: если построил машину времени, изволь соблюдай правила игры!
– Ты позволишь мне хоть слово вставить? – вежливо осведомился Птенчиков.
– Разумеется. Вы – начальник, я – фуфло.
– Нет, ты невыносим! Попробуй на секунду остановить поток самоуничижения и осознать, что я сейчас скажу. – Иван строго посмотрел в серые упрямые глаза. – Итак, я пришел тебя пытать. Выжигание болевых точек волшебным огнем – жуткая процедура. Стражники внизу будут сильно удивлены, если мой пленник выдержит истязание без единого звука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40