— Я догадываюсь насчет принадлежности руки, поразившей колдуна, но пока я сам не допрошу это бесплотную сущность — обстоятельства гибели Аргхаша так и останутся загадкой. Но если вы имели честь лично знать фаценского аргимага, то, может быть, расскажете о нем что-нибудь? Например, фраза «Хашш, аргхоррхе ашун хе сипон» вам ни о чем не говорит?
— Как это ни удивительно, но, зная Аракхаса почти сто лет, я почти ничего о нем не знаю, — он всегда был скрытным и молчаливым, а из Тайной Седмицы он общался только с Ардоном — своим приемным сыном. Мне известно об Аракхасе только то, что родом он аж из самой Империи, из какого-то дикого северного племени — не то росиков, не то мосиков, но оттуда он сбежал еще в детстве и попал на последний имперский корабль, уходивший через океан к Южной Земле. Зачем он совершил столь безрассудный поступок? — того он и сам не знал. Оказавшись в совершенно чужом мире, Аракхас прибился к бродячему цирку, где постепенно выучил местные языки и стал развлекать публику ясновидением — большой умелец был по этой части. Когда собиралась армия для битвы на Багряной, он пришел одним из первых. Вот, пожалуй, и все. А что касается ваших загадочных слов, то это — родной язык Аракхаса, и вряд ли на Южной Земле найдется тот, кто подскажет вам их смысл.
— Знать, на север мне дорога, — пробормотал я, вспомнив пророчество «смотрителя судьбы» из Эштры.
Может, так оно и случится, не знаю. А что касается таинственной личности покойного Аргхаша, то у меня сам собой появился логичный вопрос. Битва в Багряной долине случилась столетие назад, а наш главный и общенародный чернокнижник, активный участник этого исторического действа, даже в замороженном виде выглядел от силы лет на сорок. Что-то тут не вяжется…
— Вы вскользь упомянули, что под ударами молний маги Тайной Седмицы обрели вечность. Это значит — бессмертие и вечную молодость?
— В миг слияния с вечностью их собственное время остановилось, поэтому все семеро сохранили тот возраст, что был у них перед битвой. Вы же не скажете, что мне пошел тридцатый десяток?
— Так вы?..
— Ах да, забыл представиться: Дар Лорриниан, архимаг Травинаты… бывший. Теперь — просто Лорриниан.
— Ну и дела, первый раз в жизни вижу бессмертного человека. Так каково это — править миром и жить вечно?
— Скучно и одиноко — смысл существования потерялся.
Однако ж и умирать тоже не хочется. Не знаю, как у других, но мне порядком надоело. Поэтому и бросил все.
— А остальные? Что сталось с Седмицей, когда кончилась война?
— Разбежались… Империя зла была уничтожена, все то, о чем мы мечтали десятилетиями, к чему постоянно стремились, — свершилось. Враг был побежден, другого не сыскалось, а Тайная Седмица не могла существовать без общей цели. Первым ушел Ардон: мальчик-старик всегда стремился к неведомому, к неизвестному, обожал все таинственное и загадочное и все время порывался уйти на закат, вслед за имперскими галерами. Насмерть разругавшись с Аракхасом, он отплыл в безбрежный океан на собственном паруснике. Путешествие предполагалось на несколько лет, а оказалось — навсегда. Следующей весной обломки его корабля нашли на фаценском побережье. Аракхас поначалу не подавал виду, но вскоре замкнулся, отдалился от нас, уйдя с головой в придворные интриги Эйса. Последний раз мы собрались вместе для разгадки тайн замка Лусар и упавшего с неба камня в его окрестностях…
— Постойте, так это вашу компанию называли Небесными магами?
— Почему же называли? Все те, кто выстоял на Грозовой под небесным огнем, имеют полное право именоваться так. Правда, на сей счет существует и другое расхожее мнение: Небеса не могли полюбить сразу семерых, и настоящим Небесным магом стал только один — тот, кто останется последним в игре, имя которой — жизнь.
— Какая-то небесная рулетка, право слово. И как же сложилась судьба ее участников?
— Тот поход в Лусар стал лебединой песней для Небесных. Экспедицию организовал последний лидер Седмицы — Кико Каменный. Наш инвалид-идеалист всю жизнь стремился найти способ улучшить этот мир, и своей безграничной верой в светлое будущее он сумел объединить нас. Кико купил и снарядил караван, Беллиана предоставила лучших взломщиков, Эргрот — колдунов, Калинта — карты и проводников, а я… я тоже активно поучаствовал. Кико считал, что Лусар — это место, где истина ближе всего, где сходятся миры и сбываются мечты и где можно найти выход туда, где, как в песне, тебя ждет твое счастье. Увы, свое счастье он так и не нашел и не смог вернуться из сводящего с ума подземелья Лусара — звезда нашего друга затерялась во времени и пространстве и погасла навсегда. Его гибель стала крахом и наших надежд. Эргрот и Беллиана обвинили в случившемся несчастье друг друга и разругались насмерть. После того похода минуло уже десять лет, а они до сих пор на ножах — выясняют, кто из них теперь главнее и кому надлежит стать последним и истинным Небесным. Калинта, моя радость, не выдержала жестоких терзаний и, потеряв последнюю надежду на избавление от непрестанной боли, покончила с собой. Этого страдания я не смог вынести. Здесь, на могиле любимой, я отрекся от дарованной мне силы, сломал жезл, разбил шар, сжег волшебную книгу. И стал таким же, как сто лет назад, бродячим музыкантом. Я знаю, на самом деле сила никуда не ушла. Она всегда где-то рядом, всегда наготове, но вместе с ней — страдание. Стоит лишь прикоснуться к магии, как в голове грянет стон всех страждущих, кого я видел за всю свою жизнь. А во главе колонны плача — она, моя любимая. Вы никогда не поймете, что после десятилетий варки в магическом котле так прекрасно чувствовать себя обыкновенным смертным человеком, видеть мир в простых вещах, не думать о твоей ответственности за судьбы мирские, жить сегодняшним днем и радовать людей своими песнями.
— А кто занял ваши места? Я в прошлом месяце встречался с архимагессой Калинтой, живой и здравствующей.
— Думаете, на такую должность желающих не найдется? Выстроятся в очередь аж до городских ворот! Вот и нашлись несколько способных авантюристов из наших же учеников — так называемое новое поколение. Они и имена наши присвоили, и даже одеваться так же стали…
— А что же вы? Неужели вы ничего не предприняли, когда у вас украли ваше имя?
— Совершенно ничего. Мне теперь все равно, я уже давно отошел от их пошлых интрижек и непрестанной грызни за власть. Зимой мне приходится жить в Травинкалисе, но, как только тают снега, я сразу ухожу из города отшельничать — сочинять новые песни, вспоминать прекрасные моменты жизни и купаться в мечтах нереальности. В нынешнем году у меня квартирант появился, тоже, кстати, ваш соотечественник. Он в холмы за дровами ушел — на терновых ветках каши не сваришь. А вот, между прочим, и он — сам сюда ползет и дрова с собой несет.
В терновнике раздался такой мощный треск, словно в кусты с ходу вломился матерый вепрь-секач.
— Говорил я ему: кусты сами откроются, если зайти правильно. Нет ведь, лезет напролом, дурная башка, исколется весь, изворчится и мне потом настроение испортит и вдохновение отобьет, — скорбно вздохнул Лорриниан и, склонив голову, укоризненно уставился в сторону приближающегося треска.
На полянку вывалился коренастый, широкоплечий «лесоруб», тащивший поленницу размером больше себя самого. Выглядел он по меньшей мере странно — ну кто в здравом уме пойдет рубить дрова, надев кольчугу, шлем и увешавшись оружием с головы до пят. Я за всю свою жизнь встречал лишь одного такого любителя оружия. Других таких фанатиков в природе нет. Это был он — сержант Миррон, мой сержант.
В памятное военное время толпу фаценских рекрутов, и меня среди прочих, пригнали в учебный лагерь под Травинкалисом, где формировались новые отряды. Нас выстроили в неровную шеренгу, и сержант Миррон, которому предстояло пополнить свой поредевший отряд новобранцами, прохаживался вдоль строя и ворчал что-то про дохляков и недокормышей. Когда он проходил мимо меня, я сдуру спросил, как скоро мы попадем на фронт. Ответом был мощный удар в ухо, сбивший меня с ног.
«Запомните, недоноски! Правило номер один: при обращении к старшему по чину испрашивать разрешение на обращение! А теперь правило номер два!.. — С этими словами последовал удар в другое ухо, но я ухитрился уклониться, и кулак впечатался в скулу хихикающего соседа справа. — …Умереть вы всегда успеете! Вопрос в другом — будет ли кому-то от этого польза?!»
Так или иначе, меня Миррон запомнил, и когда молодняк распределяли по отрядам, выбрал меня первым. Целый месяц он нас гонял до седьмого пота, до последних сил, жестоко пресекая попытки недовольства. Потом дотошно обучал диверсионному делу и рейдерскому духу. Все соки из нас выжал, но затем, во время вылазок во вражеский тыл, наш отряд практически не нес потерь, тогда как многие другие и вовсе не возвращались. Для нас, молодых солдат, вырванных из родительского дома, Миррон стал вторым отцом, а для кого-то даже заменил его. Во время ночевок в темном лесу, без костра, под холодным моросящим дождем, когда остальные бойцы дрыхли без задних ног от усталости, мы с сержантом сидели в кустах и под шелест листвы тихо разговаривали — просто так, ни о чем, чтобы снять постоянное боевое напряжение. Иногда беседы сводились к теме жизни и смерти, и тогда Миррон заканчивал разговор словами: «Все мы умрем, кто-то раньше, кто-то позже. Вопрос в другом — насколько достойна будет твоя смерть для тебя самого?»
На этот вопрос я не могу ответить до сих пор. Фактически пятнадцать лет я считал себя единственным уцелевшим бойцом отряда. За неделю до прорыва фронта на Овечьем броде, во время нападения на данийский обоз, я получил стрелу в предплечье — за несколько секунд до рейдерского налета встревоженный обозный возница, такой же молодой сопляк, как и я, разрядил свой арбалет в ближайшие кусты, наверняка не зная, есть ли там вообще кто-нибудь.
Обоз впоследствии был уничтожен, при этом более никто из наших даже царапины не получил. Меня такая досада взяла, да и рука висела как плеть — видимо, нерв задело. Она и по сию пору, бывает, начинает неметь ни с того ни с сего — может, из-за сырости или плохой погоды… Помню, тогда я, отправляясь с госпиталем в тыл, был сильно уязвлен, что лавры победителя мне не достанутся. Да-да, я на полном серьезе верил в нашу победу и только потом, наслушавшись рассказов от других раненых, понял, насколько плохи были наши дела. Империя доживала последние дни.
А Миррона я считал погибшим — по достоверным слухам, в ночь данийского прорыва через брод его отряд не успел отступить за реку, был окружен на берегу и перебит весь, до единого бойца. Значит, не весь, если только не свершилось чудо и сержант не восстал из мертвых. Сейчас он стоял, смотрел на меня и усердно ворочал мозгами, пытаясь вспомнить, где и когда он видел это лицо.
— Валиен? — тихо прошептал он, еще не веря до конца в свою догадку. Я улыбнулся и утвердительно кивнул в ответ. — Ва-алиен!!! — заорал осчастливленный Миррон, бросил все и стиснул меня в медвежьих объятиях. — Живой, и рука на месте! А морда-то как расползлась, ого-го! Ах да, тебе сколько лет-то сейчас, тридцать? Больше?
— Тридцать два.
— Совсем взрослый мальчик! А я, грешным делом, думал — ты давно уже на Небесах! Данийцы после прорыва большой госпитальный обоз разгромили, а всех раненых в расход пустили. Стало быть, тебя там не было. Ну, именем Света, есть кому за славное дело постоять, два диверсанта — страшная сила супротив врага!
— Миррон… Война кончилась четырнадцать лет назад. Империи больше нет. Я не понимаю тебя.
— Ты в корне неправ. Империя существует, пока ее последний солдат не погибнет в бою. Война продолжается — война до победного конца!
— Ты… Ты воевал все это время? В одиночку?! — Были и другие, но с каждым годом их становилось все меньше и меньше. Последние два года мой диверсионный отряд состоит из одного человека — меня самого. — Зачем тебе это? Настолько бессмысленно и бесполезно…
— Моя семья — мой отряд — все погибли в неравном бою с врагами. Я бросился с обрыва, надеясь сломать себе шею, но упал в воду и выплыл — жить захотелось. Лучше бы я умер тогда, вместе со своей душой. Внутри меня осталась только пустота, пронизанная местью, и потому я буду мстить убийцам, пока жив. И еще: я хоть фаценец по происхождению, но родился в Травинате, и эта страна стала моей родиной. Сейчас моя родина стонет под удушающим гнетом оккупантов. Города и села в руинах, поля зарастают сорняком, полтора десятка лет захватчики творят беспредел на этой земле, но рано или поздно всему приходит конец.
— Так при чем же тут Империя? Что, под имперским владычеством лучше жилось?! Забыл про охоту на иноверцев?! Забыл про продразверстку и всеобщую мобилизацию? Забыл, как имперцы гнали необученную молодежь гуртом на врага, чтобы продержаться еще месяц-другой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73