– А если хочешь объяснить что-то ему, иди и скажи.
– В этом нет необходимости. – Дассаскай пожал плечами. – Все, что мне нужно, это лишь свернуть палатку, захватить уток, и я готов. Когда у человека нет корней, он может сняться в любую минуту.
Мужчина усмехнулся:
– Да уж, конечно. Послушай, это правда, что о тебе говорят? Ну, насчет того, что ты шпион?
Дассаскай наклонил голову:
– Разумеется. А дергать перья из уток – это только ради удовольствия.
Его собеседник нахмурился, потом пожал плечами:
– А, ладно. Если бы ты был шпионом, то не стал бы в этом признаваться.
– Так ты не считаешь, что я шпион? – спросил Дассаскай.
– Я? – Мужчина задумался. – Ну, не знаю. Люди говорят, что ты шпион.
– Понятно. И как, по-твоему, на кого я работаю? На власти провинции? На Бардаса Лордана?
– Откуда мне знать? – раздраженно ответил мужчина. – На кого бы ты ни работал, толку от этого мало. Темрай кого хочешь перехитрит, вот увидишь.
Надеюсь, что так случится и на этот раз.
Когда мужчина, взвалив тюк, ушел, Дассаскай аккуратно завернул нож в промасленную тряпку и убрал в сумку. Потом вытащил латунную трубочку, вытряхнул из нее листок бумаги и, развернув, положил на колено. Листок был чистым. Оглянувшись и убедившись, что никто не обращает на него никакого внимания, Дассаскай наклонился и выхватил из догоревшего костра обугленную деревяшку. Затем отломил кусочек и провел им по краю листка. На бумаге остался черный след.
Дассаскай не написал имени человека, которому адресовалось письмо, в этом не было необходимости. Письмо увидит только один, и этого одного не надо называть. Послание было короткое и состояло из вопроса: «Во имя богов, скажите, что мне делать?»
Он скатал листок в трубочку и засунул его в латунный цилиндр. Потом Дассаскай выхватил из загона большого жирного гуся и свернул ему шею. Сделано это было просто и быстро: он сжал гуся пониже головы и резко повернул телодвижением человека, бросающего камень из пращи. Дассаскай вынул из-за пояса складной нож, раскрыл его и сделал длинный разрез, от ребер до низа живота птицы. Еще один резкий, почти грациозный поворот кисти – такая легкость достигается лишь долгой практикой, – и внутренности гуся вывалились на землю. Их место заняла латунная трубка. Затем Дассаскай вынул из воротника стальную иголку, продел в ушко конский волос и ловко зашил разрез. Покончив с этим, он покинул лагерь и направился к устью реки, где у разрушенной пристани стоял один-единственный корабль. Дассаскай едва успел перехватить двух человек, уже готовившихся перейти на судно.
– Извините, – окликнул он. Геннадий повернулся:
– Да?
– Извините за беспокойство, но мне нужно переслать гуся одному человеку. Не будете ли вы так добры доставить его на Остров?
Геннадий удивленно посмотрел на него:
– Вы собираетесь передать кому-то гуся?
– Верно.
– Живого или мертвого?
– О, конечно, мертвого.
Геннадий нахмурился:
– Но это же глупо. Гуся можно купить и на Острове, у любого торговца.
– Нет, такого гуся нигде больше не купишь. Это образец. Специальный заказ. – Он улыбнулся. – Если моему клиенту понравится этот гусь, он возьмет их целую тысячу. Вы окажете мне большую услугу. – Дассаскай опять улыбнулся и вынул гуся из-за пазухи. – Видите? А теперь признайтесь, это же прекрасный гусь.
– Думаю, вы правы, – с сомнением сказал Геннадий. – Но разве за время пути он не… ну, вы понимаете, он же испортится.
Дассаскай покачал головой:
– Ну, поверьте, четыре дня – именно то, что нужно птице, чтобы дойти до нужного состояния. Мой клиент отблагодарит вас за все неудобства.
– О нет, вы неправильно меня поняли, – поспешно возразил Геннадий.
Островитяне всегда считали делом чести выполнить любое мелкое поручение вроде доставки письма: такова этика нации, посвятившей себя коммерции. Ожидать вознаграждения за услугу считается плохим вкусом, как требовать у спасенного деньги за то, что его вытащили из воды.
– Просто… ну, хорошо.
– Спасибо, – поблагодарил Дассаскай. – Вы прямо-таки сняли камень с моей души. Я всю жизнь ожидал возможности заключить такую сделку, но сообщение сейчас очень плохое, кораблей мало, и я боялся, что мой клиент потеряет всякий интерес к предложению, и все сорвется.
Он передал Геннадию гуся, держа птицу за шею. Геннадий постарался скрыть отвращение.
– Не обижайтесь, – сказал он, – но, на мой взгляд, гусь самый обычный.
Дассаскай кивнул:
– Совершенно верно. Но он очень дешевый. Такие встречаются крайне редко и пользуются огромным спросом.
– Наверное, – с сомнением ответил Геннадий. – Но не лучше было бы послать ему живого? Тогда ваш покупатель мог бы оценить его качества, и не пришлось бы беспокоиться из-за того, что птица испортится.
Дассаскай слегка нахмурился и усмехнулся.
– Предположим, кто-то посторонний завладел бы этим гусем и начал их разводить. Все, конец моему предприятию. Если бы вы разбирались в птице, то, конечно, поняли бы мои опасения.
– Ну, раз вы так уверены, – сказал Геннадий, жалея о том, что ввязался во все это дело. – Ладно, кому мне отдать его?
– Я написал имя вот здесь. – Дассаскай сунул в руки Геннадию клочок пергамента. – Вы, наверное, удивлены, но некоторые из нас действительно умеют читать и писать.
– О, конечно, я вовсе не…
– Тогда все в порядке. – Дассаскай улыбнулся. – Еще раз благодарю за помощь. Надеюсь, скоро обе наши страны порадуются хорошим новостям.
Один народ посылает гусей другому народу, подумал Геннадий.
– Замечательно, – сказал он. – Что ж, мне пора подниматься на борт. Не хотелось бы опаздывать.
– Это еще что такое? – спросил Теудас, когда его дядя взошел на палубу. Юноша уже успел найти для них обоих свободные места на корме, возле якорного каната. – Зачем вам понадобился мертвый гусь?
– Не спрашивай, – ответил Геннадий. – Меня попросили доставить его на Остров. Очевидно, он знаменует начало новой эры.
– Вот как? К тому времени, когда мы попадем на Остров, запах будет не из приятных.
Геннадий опустил гуся на свернутый канат и прикрыл собственным дорожным мешком.
– Чепуха. Для мертвого гуся четыре дня – это расцвет жизни, или смерти. Считай как хочешь. И, пожалуйста, перестань так на меня смотреть. Хорошо? Это коммерческий образец, вот и все. Ты ведь не стал бы возражать против мешочка гвоздей или коврика?
Теудас вздохнул и опустился на моток веревки.
– Ладно, – сказал он. – Будь по-вашему. Только мне представляется, что сейчас не самое подходящее время для посылки каких-либо образцов отсюда на остров. В конце концов, идет война, лагерь переносится на новое место… На их месте мне было бы не до торговли.
– Очевидно, они считают по-другому. – Геннадий прислонился к борту. Он знал, что рано или поздно его станет укачивать, а потому необходимо принять меры предосторожности, пока еще не поздно. – И, знаешь, в оптимизме нет ничего плохого. По крайней мере до тех пор, пока никто не просит меня вкладывать деньги в будущее своего народа.
Теудас покачал головой:
– Либо ваш знакомый просто сумасшедший, либо все это какой-то дурацкий розыгрыш. В любом случае на вашем месте я бы выбросил дохлую птицу за борт, прежде чем провоняет весь корабль, и тогда за борт отправят уже нас.
– Не смотри на мир так мрачно, – сказал ему Геннадий. – Мы наконец-то убрались отсюда, верно? Если бы за возвращение к цивилизации от меня потребовали обвешаться тухлыми утками с головы до ног, я сделал бы это с огромным удовольствием. Хотя, должен признать, здесь было не так плохо, как я ожидал. Во-первых, мы остались живы, на что, откровенно говоря, я уже не рассчитывал, когда брел по мерзкому топкому болоту, боясь наткнуться на имперских солдат. Во-вторых, нас приняли довольно любезно, даже необычайно любезно, учитывая, к кому мы попали. Так что доставка к месту назначения какой-то водоплавающей птицы – небольшая цена за сохранение жизни. На меньшее нельзя было и рассчитывать.
– Вот как? Вы действительно считаете, что нас приняли любезно? – Теудас с неприязнью посмотрел на дядю. – Больше вам ни до чего нет дела, да?
Некоторое время Геннадий молчал, обдумывая ответ.
– Знаешь, я и сам не уверен в своих чувствах. Возможно, дело в том, что меня не было там – я имею в виду при Падении. Я не видел того, что видел ты. Конечно, я знаю, как все было, мне рассказывали, и я этому верю. Но со мной лично произошло другое: я перебрался из Города на Остров, потом с Острова в Шастел, где получил приличную работу, где люди относились ко мне с уважением, где я – черт возьми! – был счастлив. Мне казалось, что когда я увижу все это снова, – он махнул рукой в направлении руин Города, но не обернулся, – то что-то изменится, и я опять возненавижу их. Но ничего подобного почему-то не случилось. И когда я смотрю на них сейчас, то вижу лишь людей, одолеваемых страхом перед нависшей над ними угрозой, людей, старающихся запихнуть свою жизнь в бочки и мешки и убежать подальше от опасности. То есть сделать то, что сделал когда-то я сам. Не знаю… Мне трудно ненавидеть тех, кто так похож на меня.
Теудас угрюмо усмехнулся:
– А я могу.
– Да, конечно, но ведь ты молод, в тебе бурлит энергия. – Геннадий передвинулся – борт больно врезался в позвоночник. – Когда доживешь до моих лет, поймешь, как легко отказаться от ненависти к врагам. Невозможно все время ненавидеть их всех. Начинаешь рассуждать по-другому, примерно так: да, они простые люди, ничем не отличаются от нас, во всех злодеяниях виноваты их вожди. А потом встречаешь одного из этих вождей и понимаешь, что он тоже человек, по крайней мере почти человек, и осознание этого становится для тебя жестоким ударом, как сломанный палец для музыканта, зарабатывающего на жизнь игрой на арфе. – Он потерся спиной о борт, пытаясь найти более удобное положение. – Когда я увидел Темрая, мной овладело какое-то странное чувство. Нечто подобное я ощутил однажды в детстве, когда увидел акулу, попавшую в сеть к рыбакам. Они подвесили ее за хвост, и акула висела, неподвижная, мертвая, похожая на деревяшку, а мужчины уже начали ее потрошить. Знаешь, акула оказалась куда меньше, чем я представлял, и оттого совсем не такая уж страшная.
Теудас закрыл глаза.
– Интересно, что вы так об этом говорите. Я, когда увидел его сейчас, подумал почти о том же. Конечно, мальчишка и взрослый смотрят на одно и то же разными глазами. И все-таки я был бы не против увидеть Темрая повешенным. И мне бы понравилось, если бы его повесили за ноги.
– Твое право, – ответил Геннадий, подавляя зевок. – Я и не говорил, что ты должен перестать испытывать к нему ненависть: в конце концов, ты имеешь для этого все основания. Я лишь веду к тому, что у меня, кажется, такого основания уже нет.
– Вы могли бы ненавидеть его ради меня. Разве не этому нас учат: любите друзей своих друзей и ненавидьте их врагов?
– Разумеется, ты прав, – согласился Геннадий. – Ради тебя я готов его ненавидеть и надеюсь, что его любимая домашняя ящерица сдохнет.
Проклятие, понял вдруг Геннадий, я возлагаю проклятие на человека, к которому не питаю никакой ненависти, и делаю это ради мальчишки, пропитанного жаждой мщения. О боги, надеюсь, эта головная боль всего лишь головная боль, а не…
Перед его глазами возникла акула. Мясо и жир были уже срезаны с костей. Ее скелет напоминал остов корабля, который еще не начали обшивать. Повара готовили настоящее пиршество; Геннадий видывал бифштексы из акулы и медведя, насаженных на вертел орлов, похожих на огромных цыплят, вращающихся медленно перед пламенем костра, жареных волков, нашпигованных яблоками и каштанами громадных змей, выпотрошенных и превращенных в кровяные колбасы, копченый бок льва, свисавший с крюка в потолке – в общем, изобилие мяса хищников. На блюда раскладывали филейные куски леопарда и гигантских коллеонских пауков, напоминающих крупные, спелые сливы…
– О чем это вы? – спросил Теудас. – У Темрая нет никакой ручной ящерицы.
– Вот видишь? – ответил Геннадий. – Уже начинает действовать.
Бардас Лордан видел стрелу, он наблюдал за ней с того самого момента, когда она только появилась в небе в виде крохотного пятнышка, и вплоть до удара. Время тянулось невыносимо долго. Но все же не настолько долго, чтобы он успел сделать шаг в сторону, избежав встречи со стрелой. Странно, подумал Бардас в миг удара, что время может так растягиваться и так сжиматься.
После этого нетрудно поверить во что угодно, даже в Закон.
Когда стрела ударила в пластину шлема, защищающую щеку, и голова мотнулась в сторону – словно его со всей силой ударили по лицу, – Бардас решил, что, должно быть, умер (обычно сначала умирают), но, очевидно, ошибся (в вашем случае мы сделаем исключение). Он ощутил резкую боль в висках и осознал, что мертвым в качестве утешения даруется освобождение от боли. Таково правило. Бардас покрутил головой – стрела пробила сталь у него над губой, и теперь со щеки стекала струйка крови, довольно теплой и немного солоноватой Ощущение было примерно такое, как испытываешь в детстве, когда обмочишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– В этом нет необходимости. – Дассаскай пожал плечами. – Все, что мне нужно, это лишь свернуть палатку, захватить уток, и я готов. Когда у человека нет корней, он может сняться в любую минуту.
Мужчина усмехнулся:
– Да уж, конечно. Послушай, это правда, что о тебе говорят? Ну, насчет того, что ты шпион?
Дассаскай наклонил голову:
– Разумеется. А дергать перья из уток – это только ради удовольствия.
Его собеседник нахмурился, потом пожал плечами:
– А, ладно. Если бы ты был шпионом, то не стал бы в этом признаваться.
– Так ты не считаешь, что я шпион? – спросил Дассаскай.
– Я? – Мужчина задумался. – Ну, не знаю. Люди говорят, что ты шпион.
– Понятно. И как, по-твоему, на кого я работаю? На власти провинции? На Бардаса Лордана?
– Откуда мне знать? – раздраженно ответил мужчина. – На кого бы ты ни работал, толку от этого мало. Темрай кого хочешь перехитрит, вот увидишь.
Надеюсь, что так случится и на этот раз.
Когда мужчина, взвалив тюк, ушел, Дассаскай аккуратно завернул нож в промасленную тряпку и убрал в сумку. Потом вытащил латунную трубочку, вытряхнул из нее листок бумаги и, развернув, положил на колено. Листок был чистым. Оглянувшись и убедившись, что никто не обращает на него никакого внимания, Дассаскай наклонился и выхватил из догоревшего костра обугленную деревяшку. Затем отломил кусочек и провел им по краю листка. На бумаге остался черный след.
Дассаскай не написал имени человека, которому адресовалось письмо, в этом не было необходимости. Письмо увидит только один, и этого одного не надо называть. Послание было короткое и состояло из вопроса: «Во имя богов, скажите, что мне делать?»
Он скатал листок в трубочку и засунул его в латунный цилиндр. Потом Дассаскай выхватил из загона большого жирного гуся и свернул ему шею. Сделано это было просто и быстро: он сжал гуся пониже головы и резко повернул телодвижением человека, бросающего камень из пращи. Дассаскай вынул из-за пояса складной нож, раскрыл его и сделал длинный разрез, от ребер до низа живота птицы. Еще один резкий, почти грациозный поворот кисти – такая легкость достигается лишь долгой практикой, – и внутренности гуся вывалились на землю. Их место заняла латунная трубка. Затем Дассаскай вынул из воротника стальную иголку, продел в ушко конский волос и ловко зашил разрез. Покончив с этим, он покинул лагерь и направился к устью реки, где у разрушенной пристани стоял один-единственный корабль. Дассаскай едва успел перехватить двух человек, уже готовившихся перейти на судно.
– Извините, – окликнул он. Геннадий повернулся:
– Да?
– Извините за беспокойство, но мне нужно переслать гуся одному человеку. Не будете ли вы так добры доставить его на Остров?
Геннадий удивленно посмотрел на него:
– Вы собираетесь передать кому-то гуся?
– Верно.
– Живого или мертвого?
– О, конечно, мертвого.
Геннадий нахмурился:
– Но это же глупо. Гуся можно купить и на Острове, у любого торговца.
– Нет, такого гуся нигде больше не купишь. Это образец. Специальный заказ. – Он улыбнулся. – Если моему клиенту понравится этот гусь, он возьмет их целую тысячу. Вы окажете мне большую услугу. – Дассаскай опять улыбнулся и вынул гуся из-за пазухи. – Видите? А теперь признайтесь, это же прекрасный гусь.
– Думаю, вы правы, – с сомнением сказал Геннадий. – Но разве за время пути он не… ну, вы понимаете, он же испортится.
Дассаскай покачал головой:
– Ну, поверьте, четыре дня – именно то, что нужно птице, чтобы дойти до нужного состояния. Мой клиент отблагодарит вас за все неудобства.
– О нет, вы неправильно меня поняли, – поспешно возразил Геннадий.
Островитяне всегда считали делом чести выполнить любое мелкое поручение вроде доставки письма: такова этика нации, посвятившей себя коммерции. Ожидать вознаграждения за услугу считается плохим вкусом, как требовать у спасенного деньги за то, что его вытащили из воды.
– Просто… ну, хорошо.
– Спасибо, – поблагодарил Дассаскай. – Вы прямо-таки сняли камень с моей души. Я всю жизнь ожидал возможности заключить такую сделку, но сообщение сейчас очень плохое, кораблей мало, и я боялся, что мой клиент потеряет всякий интерес к предложению, и все сорвется.
Он передал Геннадию гуся, держа птицу за шею. Геннадий постарался скрыть отвращение.
– Не обижайтесь, – сказал он, – но, на мой взгляд, гусь самый обычный.
Дассаскай кивнул:
– Совершенно верно. Но он очень дешевый. Такие встречаются крайне редко и пользуются огромным спросом.
– Наверное, – с сомнением ответил Геннадий. – Но не лучше было бы послать ему живого? Тогда ваш покупатель мог бы оценить его качества, и не пришлось бы беспокоиться из-за того, что птица испортится.
Дассаскай слегка нахмурился и усмехнулся.
– Предположим, кто-то посторонний завладел бы этим гусем и начал их разводить. Все, конец моему предприятию. Если бы вы разбирались в птице, то, конечно, поняли бы мои опасения.
– Ну, раз вы так уверены, – сказал Геннадий, жалея о том, что ввязался во все это дело. – Ладно, кому мне отдать его?
– Я написал имя вот здесь. – Дассаскай сунул в руки Геннадию клочок пергамента. – Вы, наверное, удивлены, но некоторые из нас действительно умеют читать и писать.
– О, конечно, я вовсе не…
– Тогда все в порядке. – Дассаскай улыбнулся. – Еще раз благодарю за помощь. Надеюсь, скоро обе наши страны порадуются хорошим новостям.
Один народ посылает гусей другому народу, подумал Геннадий.
– Замечательно, – сказал он. – Что ж, мне пора подниматься на борт. Не хотелось бы опаздывать.
– Это еще что такое? – спросил Теудас, когда его дядя взошел на палубу. Юноша уже успел найти для них обоих свободные места на корме, возле якорного каната. – Зачем вам понадобился мертвый гусь?
– Не спрашивай, – ответил Геннадий. – Меня попросили доставить его на Остров. Очевидно, он знаменует начало новой эры.
– Вот как? К тому времени, когда мы попадем на Остров, запах будет не из приятных.
Геннадий опустил гуся на свернутый канат и прикрыл собственным дорожным мешком.
– Чепуха. Для мертвого гуся четыре дня – это расцвет жизни, или смерти. Считай как хочешь. И, пожалуйста, перестань так на меня смотреть. Хорошо? Это коммерческий образец, вот и все. Ты ведь не стал бы возражать против мешочка гвоздей или коврика?
Теудас вздохнул и опустился на моток веревки.
– Ладно, – сказал он. – Будь по-вашему. Только мне представляется, что сейчас не самое подходящее время для посылки каких-либо образцов отсюда на остров. В конце концов, идет война, лагерь переносится на новое место… На их месте мне было бы не до торговли.
– Очевидно, они считают по-другому. – Геннадий прислонился к борту. Он знал, что рано или поздно его станет укачивать, а потому необходимо принять меры предосторожности, пока еще не поздно. – И, знаешь, в оптимизме нет ничего плохого. По крайней мере до тех пор, пока никто не просит меня вкладывать деньги в будущее своего народа.
Теудас покачал головой:
– Либо ваш знакомый просто сумасшедший, либо все это какой-то дурацкий розыгрыш. В любом случае на вашем месте я бы выбросил дохлую птицу за борт, прежде чем провоняет весь корабль, и тогда за борт отправят уже нас.
– Не смотри на мир так мрачно, – сказал ему Геннадий. – Мы наконец-то убрались отсюда, верно? Если бы за возвращение к цивилизации от меня потребовали обвешаться тухлыми утками с головы до ног, я сделал бы это с огромным удовольствием. Хотя, должен признать, здесь было не так плохо, как я ожидал. Во-первых, мы остались живы, на что, откровенно говоря, я уже не рассчитывал, когда брел по мерзкому топкому болоту, боясь наткнуться на имперских солдат. Во-вторых, нас приняли довольно любезно, даже необычайно любезно, учитывая, к кому мы попали. Так что доставка к месту назначения какой-то водоплавающей птицы – небольшая цена за сохранение жизни. На меньшее нельзя было и рассчитывать.
– Вот как? Вы действительно считаете, что нас приняли любезно? – Теудас с неприязнью посмотрел на дядю. – Больше вам ни до чего нет дела, да?
Некоторое время Геннадий молчал, обдумывая ответ.
– Знаешь, я и сам не уверен в своих чувствах. Возможно, дело в том, что меня не было там – я имею в виду при Падении. Я не видел того, что видел ты. Конечно, я знаю, как все было, мне рассказывали, и я этому верю. Но со мной лично произошло другое: я перебрался из Города на Остров, потом с Острова в Шастел, где получил приличную работу, где люди относились ко мне с уважением, где я – черт возьми! – был счастлив. Мне казалось, что когда я увижу все это снова, – он махнул рукой в направлении руин Города, но не обернулся, – то что-то изменится, и я опять возненавижу их. Но ничего подобного почему-то не случилось. И когда я смотрю на них сейчас, то вижу лишь людей, одолеваемых страхом перед нависшей над ними угрозой, людей, старающихся запихнуть свою жизнь в бочки и мешки и убежать подальше от опасности. То есть сделать то, что сделал когда-то я сам. Не знаю… Мне трудно ненавидеть тех, кто так похож на меня.
Теудас угрюмо усмехнулся:
– А я могу.
– Да, конечно, но ведь ты молод, в тебе бурлит энергия. – Геннадий передвинулся – борт больно врезался в позвоночник. – Когда доживешь до моих лет, поймешь, как легко отказаться от ненависти к врагам. Невозможно все время ненавидеть их всех. Начинаешь рассуждать по-другому, примерно так: да, они простые люди, ничем не отличаются от нас, во всех злодеяниях виноваты их вожди. А потом встречаешь одного из этих вождей и понимаешь, что он тоже человек, по крайней мере почти человек, и осознание этого становится для тебя жестоким ударом, как сломанный палец для музыканта, зарабатывающего на жизнь игрой на арфе. – Он потерся спиной о борт, пытаясь найти более удобное положение. – Когда я увидел Темрая, мной овладело какое-то странное чувство. Нечто подобное я ощутил однажды в детстве, когда увидел акулу, попавшую в сеть к рыбакам. Они подвесили ее за хвост, и акула висела, неподвижная, мертвая, похожая на деревяшку, а мужчины уже начали ее потрошить. Знаешь, акула оказалась куда меньше, чем я представлял, и оттого совсем не такая уж страшная.
Теудас закрыл глаза.
– Интересно, что вы так об этом говорите. Я, когда увидел его сейчас, подумал почти о том же. Конечно, мальчишка и взрослый смотрят на одно и то же разными глазами. И все-таки я был бы не против увидеть Темрая повешенным. И мне бы понравилось, если бы его повесили за ноги.
– Твое право, – ответил Геннадий, подавляя зевок. – Я и не говорил, что ты должен перестать испытывать к нему ненависть: в конце концов, ты имеешь для этого все основания. Я лишь веду к тому, что у меня, кажется, такого основания уже нет.
– Вы могли бы ненавидеть его ради меня. Разве не этому нас учат: любите друзей своих друзей и ненавидьте их врагов?
– Разумеется, ты прав, – согласился Геннадий. – Ради тебя я готов его ненавидеть и надеюсь, что его любимая домашняя ящерица сдохнет.
Проклятие, понял вдруг Геннадий, я возлагаю проклятие на человека, к которому не питаю никакой ненависти, и делаю это ради мальчишки, пропитанного жаждой мщения. О боги, надеюсь, эта головная боль всего лишь головная боль, а не…
Перед его глазами возникла акула. Мясо и жир были уже срезаны с костей. Ее скелет напоминал остов корабля, который еще не начали обшивать. Повара готовили настоящее пиршество; Геннадий видывал бифштексы из акулы и медведя, насаженных на вертел орлов, похожих на огромных цыплят, вращающихся медленно перед пламенем костра, жареных волков, нашпигованных яблоками и каштанами громадных змей, выпотрошенных и превращенных в кровяные колбасы, копченый бок льва, свисавший с крюка в потолке – в общем, изобилие мяса хищников. На блюда раскладывали филейные куски леопарда и гигантских коллеонских пауков, напоминающих крупные, спелые сливы…
– О чем это вы? – спросил Теудас. – У Темрая нет никакой ручной ящерицы.
– Вот видишь? – ответил Геннадий. – Уже начинает действовать.
Бардас Лордан видел стрелу, он наблюдал за ней с того самого момента, когда она только появилась в небе в виде крохотного пятнышка, и вплоть до удара. Время тянулось невыносимо долго. Но все же не настолько долго, чтобы он успел сделать шаг в сторону, избежав встречи со стрелой. Странно, подумал Бардас в миг удара, что время может так растягиваться и так сжиматься.
После этого нетрудно поверить во что угодно, даже в Закон.
Когда стрела ударила в пластину шлема, защищающую щеку, и голова мотнулась в сторону – словно его со всей силой ударили по лицу, – Бардас решил, что, должно быть, умер (обычно сначала умирают), но, очевидно, ошибся (в вашем случае мы сделаем исключение). Он ощутил резкую боль в висках и осознал, что мертвым в качестве утешения даруется освобождение от боли. Таково правило. Бардас покрутил головой – стрела пробила сталь у него над губой, и теперь со щеки стекала струйка крови, довольно теплой и немного солоноватой Ощущение было примерно такое, как испытываешь в детстве, когда обмочишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80