– Искренне надеюсь, что ваши устремления не окажутся тщетными, – проговорил он после паузы. – А сейчас, с вашего любезного позволения, хочу напомнить одно место из весьма почитаемого моим народом трактата об искусстве войны. В упрощенном – по необходимости – варианте это звучит так: пытаться достичь мира, не одержав полную победу, все равно что пытаться приготовить суп без лука. Это невозможно. – Он не улыбнулся, но мог бы это сделать, если бы был человеком. – У вас много дел, а я и так злоупотребил вашим гостеприимством. Могу сказать в заключение, что Империя рада иметь вас в качестве своего соседа.
Когда Аршад ушел – Темрай видел, как он уходил, но не мог ничего поделать с иррациональным чувством, что гость все еще здесь, что он где-то рядом, затаился и выжидает, – вождь облегченно выдохнул и спросил, не обращаясь ни к кому в отдельности:
– Кто-нибудь скажет мне, что все это значит? Поскай, назначенный казначеем – его предшественник оказался на другой стороне и не пережил гражданской войны, – горько улыбнулся.
– Добро пожаловать в политику, – провозгласил он. – Говорят, что чем дальше, тем легче, но у меня имеются серьезные сомнения. По-моему, дальше будет только хуже и хуже, пока наконец обе стороны не сдадутся и не перейдут к войне, как и положено человеческим существам.
Темрай покачал головой:
– Зачем им воевать с нами? Мы не сделали им ничего плохого. По-моему, у нас нет ничего такого, что они могли бы пожелать. Неужели ты действительно думаешь, что они собираются напасть на нас, Поскай? Может быть, я не очень внимательно слушал, но говорю тебе, я не услышал ничего такого, что можно было бы расценить как угрозу. По крайней мере ничего, что прямо указывало бы на такую возможность.
Генерал Хеббекай снял подушку со стула, на котором сидел недавно Аршад, и, положив ее у ног вождя, уселся на нее.
– Угрозы? О, угроз хватало. Если власти провинции говорят, что им нравятся твои башмаки, то это уже угроза: они собираются убить тебя, чтобы забрать эти самые башмаки. Если они говорят, какой хороший выдался денек для этого времени года, то это тоже угроза. Если они ничего не говорят, а просто сидят и улыбаются тебе, то это уже очень сильная угроза. Не думаешь же ты, что такой человек, как проконсул Аршад, проделал весь этот путь только ради того, чтобы занять пару овечек.
Темрай пожал плечами:
– Не знаю. И если на то пошло, ты тоже не знаешь. Признайся, Хеббекай, мы ничего не знаем об этих людях. По крайней мере сейчас.
Поскай покачал головой:
– Говори за себя, а я приведу тебе и такой факт. У Аршада и его друзей, управляющих провинцией – имей в виду, что это только одна провинция, причем не самая большая в Империи, – имеется постоянная армия численностью по меньшей мере сто тридцать тысяч человек. Армия прекрасно обученная, оснащенная, вооруженная и – что немаловажно – щедро оплачиваемая. Армии служат не для украшения. Если они содержат такую силу, то определенно собираются использовать ее. Иначе быть не может.
– Что-то я не понимаю.
– Не понимаешь? – Поскай нахмурился. – Ладно, представь себе такое. У тебя есть сто двадцать тысяч самых лучших в мире воинов, и ты говоришь им, что не нуждаешься более в их услугах. В том смысле, что они сделали свое дело и могут теперь быть свободны. Что же они сделают? Не забывай, это профессиональные солдаты. Через шесть месяцев тебе понадобится еще четверть миллиона солдат только для того, чтобы избавиться от них, перебить или согнать с твоей земли. Нет, когда у тебя есть такая армия, у тебя уже не остается выбора. И вот теперь они добрались до нас.
– Поскай прав, – согласился Хеббекай. – По сути, у нас теперь два варианта: либо драться с ними, либо собирать вещички и убираться куда подальше. – Он покачал головой. – Извини, я думал, что ты и сам все поймешь. Из-за этого у нас и случилась гражданская война.
Темрай вскинул голову и изумленно посмотрел на генерала:
– Ты серьезно?
– Я думал, всем это очевидно. Они хотели свернуться и уйти после того, что произошло с Ап-Эскатоем. Таковы наши древние традиции – всегда возвращаться на равнины, как можно дальше от этих людей. Ты решил иначе. Сделал выбор. В результате мы получили гражданскую войну. Ну, разве не так? Поскай? Джасакай? Скажите же ему. Мне он не верит.
Темрай поднял руку:
– Вы хотите сказать, что я только что вел гражданскую войну, и никто не подумал объяснить мне, из-за чего она?
– Мы считали, что ты и сам все понимаешь, – пробормотал канцлер. – В конце концов, все ведь так очевидно.
Темрай откинулся на спинку стула и опустил голову.
– Нет, только не мне. Ладно, я хочу, чтобы вы пообещали мне кое-что. В следующий раз, когда мы соберемся воевать, пожалуйста, объясните, из-за чего мы это делаем.
Другой имперский дипломат, не столь представительный, но тем не менее вполне компетентный человек, с почти двадцатилетним опытом работы за спиной, высадился с торгового судна в Торнойсе, свободном порту, через который в последнее время проходило множество кораблей. Такое оживление объяснялось внезапно возросшей притягательностью Месоги.
Человека, сошедшего на берег, звали Полиорцис, и хотя он не был Сыном Неба – и вообще родился и вырос в провинции Мараспия, на другом краю Империи, – из привычной толпы, собравшейся на пристани Торнойса, его выделяло все и в первую очередь рост. Коренные жители Месоги, как и торговцы, ведшие с ними дела, отличались небольшим ростом, плотностью и, так сказать, функциональностью, как будто тот, кто создавал их, предпринял сознательную попытку вылепить как можно больше особей из ограниченного количества исходного материала. По контрасту с ними, уроженцы Мараспии представлялись образчиками противоположного подхода к процессу творения, граничащего с безрассудной расточительностью.
Пока рабочие занимались грузом, выкатывая бочки и вынося прочий хлам, именовавшийся товаром и служивший основанием считать прибывшего крупным торговцем текстилем, Полиорцис стал свидетелем довольно любопытной и показательной сценки, разыгравшейся неподалеку от пристани, у дверей небольшой лавчонки, сбывающей торопящимся посетителям всякую нужную в дороге мелочь.
Пропустить эту сценку вам ничего не стоило, а если бы вы и заметили что-то, то лишь краем глаза, и тут же забыли бы о ней, как о чем-то слишком банальном и не достойном внимания. Вот почему, помимо других причин, власти провинции, когда возникала необходимость провести скрытую разведку, предпочитали посылать обнаружить зерно информации.
Конечно, старик был пьян, тут и говорить нечего. Нарушал ли он при этом общественный порядок? Ответ на этот вопрос зависит от того, что считать установившимся общественным порядком применительно к данному конкретному месту. По мнению Полиорциса, пристань вообще и примыкающий к указанному выше магазинчику район в частности были тем местом, где громкое пение и размахивание руками, пусть и несколько более активное, чем обычно, но ни в коей мере не угрожающее, могло бы быть охарактеризовано в худшем случае как недоразумение, в лучшем – как нормальное проявление чувств. Учитывая, что старик был существом абсолютно безобразным, определенно не представляющим опасности для окружающих и при этом оказался неплохим певцом, единственным недостатком которого была ограниченность репертуара и некоторая забывчивость (из каждой песни он помнил не более пяти слов), Полиорцис не стал бы подходить к нему со строгими мерками. Конечно, у него на родине дела обстояли иначе – малейшее отступление от общепринятых норм считалось серьезным нарушением, как, например, выброс мусора из окна пятиэтажки, и каралось властями самым жестоким образом. На фоне здешнего пейзажа подвыпивший и поющий старик не вызывал негативной реакции окружающих, лишь некоторые из прохожих переходили на другую сторону улицы, демонстрируя свое неодобрение в такой мягкой форме.
Потому-то дальнейшее развитие событий и стало для гостя полной неожиданностью. Какой-то вышедший из таверны солдат остановился, схватил старика за ворот не поддающейся описанию рубашки и с силой ударил о дверь, после чего отступил, молча наблюдая за тем, как тело незадачливого певца сползло на землю, оставляя на деревянной панели кровавые пятна. Все это произошло на глазах по меньшей мере четырех прохожих, но ни один из них даже не повернул головы и вообще не проявил к инциденту никакого внимания. Все они сделали вид, что ничего не видят и не слышат. Но почему? Потому что привыкли к подобным происшествиям? Или потому, что проводимая властями политика не поощряет интереса граждан к общественной жизни? Для чужеземца это осталось загадкой. Старик затих и даже не шевелился, солдат пошел своей дорогой. Все было сделано быстро и аккуратно, как будто специально отрабатывалось на учебных занятиях, раз за разом, чтобы довести навык до совершенства.
Переварив увиденное и отправив его в архив памяти, Полиорцис направился вниз по улице, по направлению к лесоторговой бирже, где надеялся вдохнуть еще немного местной атмосферы. Почувствовать колорит и получить материал для последующего анализа. Он не прошел и двух ярдов, когда кто-то дотронулся до его плеча, заставив остановиться и оглянуться.
– Вы, похоже, заблудились, – сказал остановивший Полиорциса человек. Крупный, ничем особенно не выделяющийся, лысый, с дружелюбными серыми глазами, он, если не обращать внимания на рост, выглядел типичным аборигеном Месоги. – Ищете кого-нибудь?
Полиорцис ненадолго задумался.
– Вообще-то да, ищу.
– Тогда считайте, что нашли.
На незнакомце была светло-коричневая стеганая шерстяная рубашка, изрядно полинявшая и обтрепавшаяся на плечах, и лишь человек, много путешествовавший и профессионально наблюдательный, как Полиорцис, узнал бы в этих обносках военную форму Сконы, предназначенную для ношения под кольчугой. Когда-то, во времена богатства и могущества, Скона заказывала для своей армии самое лучшее, не похожее на нынешние неуклюжие кожаные доспехи, легкие и непрочные кирасы или причудливые и непрактичные подбитые комбинезоны, производимые на государственных предприятиях Перимадеи. Тот, кто создавал эту рубашку, делал свое дело с умом, вниманием к мелочам и ответственностью за результат.
– Я – Горгас Лордан, – продолжал незнакомец. – Если вы тот, кем я вас считаю, то вы проделали неблизкий путь, чтобы увидеться со мной.
Полиорцис кивнул в знак согласия.
– Возможность путешествовать, – ответил он, – одно из величайших удовольствий в том деле, которым я занимаюсь. В наши дни нечасто попадаешь туда, где никогда не бывал прежде. Я, видите ли, коллекционирую места.
Горгас Лордан улыбнулся:
– У вас это что-то вроде национального увлечения. Ладно, давайте зайдем в таверну и выпьем.
Таверна была большая и пользовалась, судя по числу посетителей, немалой популярностью. В главном зале, просторном помещении с высоким потолком, толпились приехавшие на рынок солдаты. Собравшись небольшими, по три-четыре человека, группами, люди оживленно и вполне по-дружески переговаривались, делясь последними новостями. У задней стены находилась лестница, которая вела на галерею, занимавшую три из четырех стен здания: там стояли стулья и столики, но почти все они пустовали. Поднявшись наверх, Горгас уселся за один из свободных столиков спиной к перилам и ногой подтолкнул Полиорцису второй стул.
– Прошу извинить за всю эту мелодраму, – сказал Горгас. – Не думаю, что за вами или за мной следят, подобные глупости мне и в голову не приходят, в наше время всякое может случиться.
Полиорцис кивнул:
– Думаю, вы поступаете совершенно разумно. Не знаю, |, что у них за разведывательная служба…
Горгас поджал губы.
– Уверяю, лучше, чем вы думаете. Возможно, они не очень любят рассылать по свету тайных агентов и все такое прочее, но у них определенно есть талант задавать нужные вопросы заезжим чужеземцам. А таких, как ни странно, не так уж и мало – торговцы, моряки, путешественники. – Он сделал паузу. – Извините, не расслышал ваше имя.
Гость усмехнулся.
– Эубен Полиорцис. – Он открыл дорожную сумку и вынул небольшой, свернутый в трубку и перевязанный шнурком листок пергамента, который вполне мог оказаться и накладной, и аккредитивом. – Насколько я понимаю, вы знакомы с имперскими печатями.
– Не настолько близко, как хотелось бы, – с ухмылкой ответил Горгас. – Для начала мне хотелось бы освоить искусство снимать печати, не нарушая их целостность, и водворение оных на место. У вас это прекрасно получается. А нужна всего-то обычная тонкая проволока, нагретая докрасна в чистом пламени. Она легко срезает воск, который потом ногтем нетрудно прилепить обратно. – Он ловко сковырнул печать ногтем мизинца левой руки и небрежно, как коросту, сбросил ее на пол. – Ну, посмотрим, что у нас здесь. Да, все вроде бы в порядке. Прекрасный у вас почерк, похоже, у вашего народа это в крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80