Лиат быстро отвела глаза в сторону, заметив, что Хью наблюдает за ней. Он предложил ей вина из своего кубка, Лиат только покачала головой и вновь повернулась к своему соседу справа.
— Святая Матерь короновала Айронхеда, подтвердив его права на трон, — добавил аостанский герцог. — Мы не можем пойти против ее святого слова.
— Разве Святая Матерь не умирает?
— Да, это так, да продлит Господь ее дни. Болезнь подступила внезапно. Говорят, ее отравили.
— А что вы думаете?
Он неуверенно пожал плечами.
— Зачем Айронхеду убивать человека, который помог ему взойти на престол?
— А как насчет Хью из Австры?
Он заморгал. На мгновение ей показалось, что он не понял ее, как если бы она вдруг начала говорить на джиннийском языке.
— Пресвитер Хью? Только благодаря его заботе Святая Матерь до сих пор жива. Она значительно окрепла с тех пор, как он стал ее доверенным лицом и частым гостем, но за последнюю неделю она очень сдала, чувствует себя все хуже.
— Она не молода.
— Да, это так. Господь знает, когда пришло время забрать человека. И если Господь и Владычица призовут Святую Матерь к себе, так тому и быть.
Принесли ароматное блюдо из говядины, но Лиат не могла заставить себя поесть. Она не была голодна. Айронхед становился все более пьяным и агрессивным. Он прервал поэтов, восхвалявших его заслуги и достоинства, воинственно приказал слугам принести еще вина и практически силой вылил его в рот несчастной девочки, что сидела рядом с ним. Бедняжка заплакала. Внезапно король вскочил на ноги.
— Меня охватила жажда, которую не утолит никакое вино! — взревел он.
Мертвая тишина повисла в зале. Айронхед рывком поставил девочку на ноги и потащил ее к двери. Прежде чем кто-то понял, что происходит, Хью уже встал из-за стола и поспешил за ним.
— Если кто-то и может спасти эту бедную девочку, то только пресвитер Хью, — сказал аостанский герцог. — Хотите еще немного вина?
— Нет, благодарю. — Она поспешно поднялась из-за стола, схватила колчан со стрелами, что висел на спинке стула, и вышла из зала, но когда она оказалась в широком коридоре, который вел вниз из зала в королевские покои, она уже не увидела короля, только Хью и несчастную девочку, рыдающую у его ног.
— Благослови вас Господь, ваша честь. Он хотел изнасиловать меня, я… я не знаю, как… как этот слух, что моя мать, леди Новомо, в прошлом году приютила королеву, дошел до него. Я знаю, он хотел поиздеваться надо мной, чтобы унизить ее. Но вы спасли меня! Вы единственный отважились встать у него на пути…
— Тише, тише, дитя мое. — Он помог ей подняться, прежде чем подозвал слугу. — Проводи девочку в ее комнату и оставь одну. Постарайтесь не попадаться на глаза королю.
— Конечно, ваша честь.
— Очень благородно с твоей стороны, — сказала Лиат, когда девочку уже увели. Как странно слышать слова, которые должны быть полны злобы и издевки, но произнесены, будто похвала.
— Это не так. — Длинный коридор освещал единственный светильник в форме упитанного керамического петуха, пламя вырывалось из гребешка на голове. Свет золотил его волосы, шелковая ряса мерцала. — Просто она очень юная и не желала этого.
Ярость захлестнула Лиат, разорвав сковывающие ее цепи.
— А я не была юная, Хью? Я не была?
Он побледнел.
— К моему стыду, — хрипло пробормотал он и стремительно пошел прочь — дальше от нее, от зала, откуда доносилось пение и звуки всеобщего веселья, люди продолжали праздновать, не обращая внимания на отсутствие ненавистного короля. Она бросилась за ним, но никак не могла его догнать —. вниз по устланным коврами коридорам, вверх по лестнице, на перилах которой были вырезаны извивающиеся драконы, — и, оказавшись на улице, Лиат вдохнула прохладный ночной воздух, все еще розовый от последних отблесков заката. Она прошла по высокому мосту, который привел ее в залы дворца скопоса. Наконец Хью остановился, вглядываясь в далекие огни западной гавани, прислушиваясь к плеску реки, протекающей под мостом. Они были совершенно одни, только пламя светильника освещало их лица, трепетало и дрожало от дуновения ветерка.
Он повернулся к ней.
— Зачем ты идешь за мной? Можешь ли ты простить мне то, что я сделал?
Лиат с трудом выдавливала из себя слова, будто тащила вперед упрямого мула.
— Как ты мог подумать, что я прощу?
— Зачем тогда ты пришла сюда? Зачем мучаешь меня? Хотя, если таким образом ты желаешь наказать меня за ту боль, что я причинил тебе, тогда все понятно, и это справедливо.
— Чем же я тебя мучаю?
— Слышать твой голос и видеть тебя после стольких лет? Стоять рядом и не сметь прикоснуться к тебе? Разве это не муки? Нет. — Внезапно он отвернулся и открыл дверь, которую она раньше не замечала. — Позволь мне не говорить о муках, тому, кто так сильно согрешил и причинил тебе столько боли.
Ее голос снова вернулся к ней, казалось, тот второй, незримый человек, уживающийся в ней, исчез, но ноги до сих пор ее не слушались, будто подчинялись чьей-то чужой воле. Она прошла за ним в просто обставленную комнату: односпальная кровать, стол, заваленный книгами, скамья, сундук, лампа, свешивающаяся с потолка. Занавеси на стенах были просто сотканы из золотых нитей, без изображений и узоров, словно отблески солнца застыли на стенах, яркие и переливающиеся, подобно его волосам. Он остановился у стола, не глядя на нее, в тусклом свете трудно было различить черты его лица. Словно солнце в тени.
Это было настолько неожиданно — слова полились сами собой, больше не сдерживаемые бдительным разумом:
— Я просто оказалась одной из тех вещей, которыми ты непременно хотел обладать.
Он беспокойно водил пальцем по листу пергамента, лежащего на краю стола, пробежался вниз по аккуратным строчкам текста, снова вверх, вниз, вверх.
— Ты была единственным, что имело для меня значение. С первого дня, как я увидел тебя, со мной случилось чудо, будто после долгих лет я прозрел, пелена спала с моих глаз. Я ничего не видел, кроме тебя. — Он замолчал, но наконец продолжил: — Я знаю твою тайну. Я знаю, кто ты, но я никогда не выдам тебя.
— Кто же я?
Наконец он поднял глаза вверх и посмотрел на нее, взгляд его был настолько обжигающим и напряженным, что она не выдержала и отвела глаза в сторону. Лучше не видеть его, со следами недавнего боя на лице, но все такого же прекрасного, как рассвет; его желание сквозило в каждом движении, повороте головы.
— Пламя, — хрипло проговорил он. — О Боже, Лиат, уходи. Уходи. Я слишком страстно тебя желаю. Я не властен над собой, когда ты так близко. Я старался вести достойный образ жизни пресвитера, служить Господу, этого было бы довольно.
— Я ухожу, — произнесла Лиат запинаясь, поскольку шелковые цепи вновь опутали ее, желая вместо этого сказать: «Я остаюсь». — Но ты говорил, что у тебя книга отца.
— Книга. — Хью закрыл лицо руками. Так он стоял некоторое время, спрятав от нее свои чувства и эмоции, и на мгновение Лиат показалось, что она потерялась во времени, будто мир стремительно кружится вокруг нее и она вот-вот упадет или уже летит вниз, через сферы, в бесконечную, бездонную пропасть, из которой ей никогда не выбраться.
— Книга. — Хью опустил руки и зашелестел лежащим на столе пергаментом. Привлеченная его движениями, Лиат обратила внимание на цифры, аккуратно выведенные на листе.
— Что это? — спросила она, не отрывая глаз от правильных линий и повторяющихся цифр. Ее притягивало, словно магнитом. Не в силах больше сопротивляться, Лиат подошла к столу и встала рядом с Хью, не закрывая света. — Это временные периоды.
— Периоды? Я долго думал над этим. Не знаю, что это значит, но здесь просматривается четкая структура. Ты знаешь, что это?
— Да, да, — прошептала Лиат, охваченная волнением. — Однажды в развалинах Картиако мы с отцом нашли глиняную табличку, испещренную такими же знаками. Там мы общались с одним старым мудрецом, который говорил, что многое знает о самых первых, самых давних днях жизни его племени. Конечно, я не могу прочитать, что здесь написано, все эти черточки и галочки, но он рассказывал, что мы нашли табличку, на которой была составлена карта движения сферы Соморхас. Когда она появляется на вечернем небе и когда видна утром.
— А периоды исчезновения с неба?
— Да, точно! Но это целая страница! На другой были отдельные фрагменты. Есть что-то еще?
— Это единственная страница, которую я видел. Думаю, она переписана из какого-то другого, более древнего источника, возможно, с одной из тех глиняных табличек, о которых ты рассказала. Вот, смотри, — он ткнул пальцем в смазанное пятнышко, — тот, кто переписывал, допустил ошибку, а потом исправил ее. Но как это действует?
— Тысячи лет древние бабахаршане наблюдали за звездами. Они узнали, что Соморхас — это и утренняя, и вечерняя звезда, и когда она уходит в тень солнца, она исчезает на определенные периоды, иногда около восьми, а иногда около пятидесяти дней.
Он закивал, охваченный волнением.
— Но Соморхас — часть творения Господа. Движения ее зависят от предначертанной судьбы. Разве каждые восемь лет она не возвращается снова на свое прежнее место относительно расположения Солнца?
— Да, конечно. Вот, смотри. Эти знаки обозначают периоды, если вспомнить слова мудреца из Картиако. Он называл их…
На мгновение она задумалась и перенеслась в свой Город Памяти. Она прошла через семь врат, Розу Исцеления, Меч Силы, Чашу Бесконечных Вод, Кольцо Огня, Трон Добродетели, Скипетр Мудрости и Корону Звезд и поднялась в верхнюю часть города, где располагался зал астрономии, круглое здание, окруженное невысокими, изогнутыми стенами. Здесь, в этих галереях, она оставила свои картины памяти о циклах блуждающих звезд и прецессии равноденствий. Здесь, в нише, обозначенной перетекающей песочной дюной и освещенной ярким сапфиром — не таким притягательным, как глаза Хью, — чтобы всецело изобразить стремление того мудреца к глубинам мудрости, Лиат нашла то, что искала.
— Он называл их месяцем Ишан. Эти линии обозначают числа, так, здесь написано одиннадцать. Я не могу прочитать остальное, но здесь, должно быть, говорится о том, что на одиннадцатый день месяца Ишан Соморхас… что ж, здесь какая-то загадка, не так ли? В этом она появилась первый раз как утренняя звезда или, возможно, исчезла в блеске Солнца. — Лиат остановилась в нерешительности, вспомнив, как всем тут же становилось безумно скучно, когда она, охваченная волнением, начинала рассказывать о циклах и эпициклах, о соединениях и прецессии, о непостижимом чуде Вселенной.
— Ты знаешь, — медленно произнес Хью, бесцельно водя пальцем по изображению на пергаменте, — здесь, в коллегии астрономов, были споры о том, как Птоломей рассматривает эквантовую точку. Конечно, многие ученые заявляют, что если планеты движутся с изменяющейся скоростью, то небеса не могут находиться в постоянном, неизменном движении, но, насколько нам известно, так должно быть. Без эквантовой точки мы не можем рассмотреть и объяснить все движения планет в небесах.
— Если только допустить, что Птоломей неправ и Земля движется.
Ошеломленный, Хью посмотрел на Лиат, пламя светильника едва слышно шипело и колыхалось, легкий ветерок шелестел разложенными на столе бумагами.
Она продолжала, обескураженная их встречей, похожей на сказку, подгоняемая его удивлением, охваченная неистовым безрассудством, поскольку здесь она свободно могла произносить запрещенные слова, известные математикам.
— Что, если небеса все время остаются на месте, а с запада на восток движется Земля?
Хью нагнулся, оперевшись руками на стол, закрыл глаза и задумался.
— С запада на восток, — пробормотал он. — Был бы тот же самый эффект. А что, если небеса движутся с востока на запад, а Земля в то же самое время с запада на восток…— Он замолчал, настолько поглощенный решением этой головоломки, что не закончил фразу, он был охвачен той же страстью к знаниям, которая навсегда пленила ее.
Быть может, она недооценила его? Быть может, то унижение, что он испытал от Анны, заставило его заглянуть в себя, глубоко, в самое сердце, и изменить то, что он там обнаружил? Быть может, новый Хью и был желанием ее сердца?
Дверь легко ударилась в стену, распахнутая ночным ветерком. Пламя светильника ярко горело, освещая его. Ветер нежно поцеловал ее лицо. Он был так пугающе близок к ней, стоял, закрыв глаза, с невинным выражением лица, как будто страсть к знаниям невинна.
Она ощутила едва уловимый аромат кипарисов и винограда. Лиат находилась так близко, что чувствовала жар его тела, такой же сильный, как тоска в ее душе. Отчего так бешено колотится сердце? Неужели это то, что она искала? Кто-то, охваченный той же страстью, задающий те же вопросы, такой же неспокойный искатель истины?
Неужели она поднимает руку и прижимает к его груди, там, где сильно бьется сердце? Неужели она наклоняется ближе к нему и касается его щеки?
Его губы раскрылись в беззвучном вздохе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88