– Где ж так угораздило? – представив Хельги как своего старого друга, купца, покачал головою Ярил.
– А, колпачники, твари! – со злостью махнул рукой волхв. – Я ж чаровник, Яриле, колпачки их насквозь вижу. Знаешь, как они нас не любят, колпачники эти?
– И правильно не любят, – хохотнул ярл. – Вы ж им дураков околпачивать не даете!
– А по мне так, коли ты дурень, так играй во что хошь, – пожав плечами, заметил Ярил. – Только уж потом не маши руками, не возмущайся. Сам и виноват, не кто-нибудь.
– Да, дурней везде хватает, – приподнявшись на лавке, Хельги махнул служке и обернулся к волхву: – И среди ваших ведь тоже они не редкость?
– Бывает, попадаются, – кивнул тот. – Есть вот у меня один молодой парень, знакомец, Велимор. Тоже волхв, только молодой еще, гунявый. Так ведь повезло ему, не смотрите, что дурень, моление о дожде вымолвить толком не может, а еще облакогонителем себя считает. Короче, служит теперь у самого князя, неизвестно, за какие заслуги. Везет дуракам! – Войтигор завистливо вздохнул. – А тут бьешься, бьешься, да все без толку – ни уважения, ни богатства, ни чести.
– Бывает, – поддакнул ярл. – Неужто самому Аскольду дурень тот теперь служит?
– Не, не Аскольду, – Войтигор махнул рукой. – Другому, Диру.
– Так ведь тот, кажется, не особо силен.
– Не особо… – Волхв вдруг прикусил язык, обернулся и, завидев в дверях толстяка с костяным ожерельем и посохом, проворно юркнул под стол.
– То дружок мой, Кувор, – высунувшись, просипел он. – Старший наш, Вельвед-волхв, не любит, когда кто-то по корчмам с утра шастает. А Кувор хоть и приятель, да гад, каких мало, – ужо донесет всяко!
– Так и ты на него донеси, – наклонившись, посоветовал князь. – Скажи, прямо с утра, людей не стыдясь, хлестал волхв Кувор пиво, едва не лопнул!
Войтигор под столом озадаченно почесал затылок – видно, такая простая идея не приходила ему в голову.
– А и правда, донести? – вылезая из-под стола, вслух подумал он.
Простившись с волхвом, Хельги отправился на пристань, а Ярил – на постоялый двор Зверина проститься с Любимой. Все ж таки, как и обещал, взял парня князь в свою дружину! А в военном походе уж можно нажить серебришка. Правда, можно и голову сложить, но об этом Ярилу что-то не думалось. Над Подолом и Щековицей, над Копыревым концом, над Детинцем и пристанью светило жаркое солнце.
Глава 10
ВОЛКОДЛАК
Июнь 866 г. Днепровские пороги
Волхвы, знающие заклятья от засухи, производящие точные расчеты оптимальных сроков дождей, рассматривались народом как особые существа, умеющие превращаться в волков…
Б. А. Рыбаков. Язычество Древней Руси

Шум падающей воды был слышен далеко над могучим Днепром, эхом отдавался в скалах, уходя, растекался по берегам, докатываясь до Великой степи, где таились в высокой траве, поджидая купеческий караван, стремительные узкоглазые всадники. На правом берегу реки, на возвышенности, рос смешанный лес, постепенно переходивший кое-где в самые настоящие заросли – бук и жимолость, дуб и липа, орешник и желтоватый дрок разрослись здесь столь буйно, что непосвященный путник вряд ли рассмотрел бы ведущие меж кручами тропы. Словно бы их и не было, хотя… Если хорошо присмотреться, можно было б увидеть и разбросанные головешки костров, и обглоданные кости, и даже полусгнившее весло, неведомо как оказавшееся здесь, на круче, ведь ладьи перетаскивали волоком по низкому левому берегу. Справа же, с высоких утесов, открывался великолепнейший вид на порог – сверкая на солнце, грозно ревела падающая с высоты в четыре сажени вода, разбиваясь внизу пенными брызгами; зазевайся чуть кормчий – и затянет ладью стремнина, разобьет в щепки об острые камни.
Пятеро любовались падающей с кручи водой. Жизнерадостный широколицый толстяк с узкой черною бородою, приятно-смуглявый грек с горбом на спине и трое совсем юных парней – один белокожий, с легким румянцем на лице и длинными черными волосами, в ярко-желтой, подпоясанной синим пояском рубахе, в узких варяжских штанах, заправленных в легкие башмаки лошадиной кожи; двое других – смуглявые, как и горбатый грек, – одеты попроще, в серые туники.
– Что, Евстафий, – обернулся к греку толстяк. – Чай, немало тут кораблей погибло! Одно слово – Ненасытец.
Грек согласно кивнул, красивое лицо его на миг стало печальным. Но – только на миг. Никто и моргнуть не успел, как на губах его вновь заиграла лукавая улыбка.
– А не выпить ли нам вина, друже Харинтий? – заранее потирая руки, осведомился он.
– Охотно! – расхохотался толстяк и обернулся к смуглявым слугам: – Эй, ребята, а ну сбегайте на корабль да принесите нам амфору доброго сурожского винца!
– И чего-нибудь поесть не забудьте, – вдогонку им крикнул грек. – Сладких лепешек, маслин, и того зайца, что мы подстрелили вчера.
Кивнув, слуги скрылись из виду.
– Хорошо, что мы все-таки решили идти кораблем, а не трястись на лошадях, как предлагал Порубор. – Грек бросил взгляд на темноволосого отрока в желтой рубахе, скромно присевшего чуть в стороне на большой плоский камень.
– Ваше дело, – хлопнув ресницами, пожал плечами тот. – На корабле, может, и лучше, да только вот не слишком ли далеко мы забрались? Можно было бы и куда как ближе дичи найти – и косуль, и зайцев, и даже кабанов-вепрей.
– Ничего, Порубор, друже, – подойдя к камню, толстяк Харинтий обнял парня за плечи. – Это последнее наше место, завтра с утра вертаем обратно!
Порубор едва скрыл радость. Хоть и платили неплохо, а все ж не на месте было сердце – уж больно далеко отплыли от дома. Зря он согласился на корабль, конно бы так далеко не уехали, однако ж, как говорится, хозяин-барин. Слава богам, вроде бы закончится скоро их путешествие. А ведь не так и много дичи запромыслили наниматели, да и не дичь им была нужна – то Порубор давно уж понял – известный киевский купец и работорговец Харинтий Гусь и его сурожский компаньон Евстафий Догорол искали не косуль и зайцев, а место, пригодное для тайного склада. Такое, чтоб было недалеко от реки и вместе с тем не близко, желательно – на правом берегу, на левом – кочевники-печенеги, да и так расположенное – вдали от селищ и погостов, – чтоб никто бы не догадался. Торговля – наука хитрая, не всяк человек к ней склад имеет, много чего знать да уметь надобно, расчеты вести изрядно. Вот, к примеру, как Харинтий с греком замыслили – склады, амбары тайные, им для того понадобились, чтобы в случае чего – рраз! – и придержать товар, да хоть тех же рабов, выждать до конца сезона, а потом, как поднимутся цены, быстро подвезти на киевский рынок. Неплохая задумка эта исходила от Евстафия, а Харинтий Гусь его поддержал, даже постучал себе кулаком по лбу – почему ж сам-то раньше не догадался? Зато вот теперь, потрепав по волосам Порубора, оглянулся на компаньона, левый глаз прищурив хитро:
– А неплохо бы нам здесь крепостицу малую выстроить, острожек. Канаты припасти, весла, даже ладьи целиком, хотя бы и однодревки, припасы разные, товарец, какой обычно везут из Киева, – мед, кожи, рухляди мягкие.
Грек вопросительно поднял глаза.
– От Киева до Ненасытца, считай, три порога: «Не спи», «Остров» и «Шум», и с обратного пути – «Заводь», «Кипящий» и «Малый» – тоже три получается.«Ненасытен» – как раз середина. Мало ль ладеек бьется и с той и с другой стороны? А чтоб больше билось, можно и каменья иногда подкладывать… Побьются некоторые и вообще в щепы, а у иных и товарец весь в воде окажется. Что делать? А тут им и ремонт, и доски, и весла, и товар… пусть дороже, чем в Киеве, но все ж дешевле, чем в Царьграде. Мед да меха, кстати, можно и тут, на месте, присматривать. А, как задумка?
Евстафий Догорол лишь усмехнулся:
– Может, и выйдет. А может, и разоримся с тобой. Впрочем, купцы мы иль кто? Если разоренья бояться, зачем вообще торговать?
– Ах, хорошо сказал, сурожец! – восхитился Харинтий Гусь. – По такому случаю и выпить не грех. Ну, где там слуги? А, идут… еле тащатся. Да что у вас там, ноги отнялись, что ли?
Дождавшись наконец слуг, Харинтий собственноручно разлил из амфоры вино по легким кубкам из тонкого английского олова. Прищурив глаз, оглянулся на грека:
– Разбавлять будем аль так, по-царьградски?
– По-царьградски, – засмеявшись, махнул рукой сурожец.
– Эй, эй, господине! Я так не могу, – запротестовал Порубор. – Мне бы лучше разбавить.
– Разбавляй, – засмеялся купец. – Вон вода, в малом кувшинце.
Все трое выпили, заели маслинами и сушеными персиками, после чего засобирались пройтись по округе, поискать место для острожка. Торопились – солнце уже садилось за дальними кряжами, еще немного – и сгустятся сумерки, навалится непроглядная южная ночь, черная, как глаза ромейских женщин. Наказав слугам разжечь костер, Харинтий Гусь пошел впереди, оглянулся:
– Знаешь эти места, Поруборе?
– Так же, как и вы, – пожал плечами отрок. – Далеко уж больно.
– Ну, тогда смотрите хорошенько!
До захода солнца они взобрались на пологий холм, поросший орешником и буком. За холмом темнел распадок, маячило вдали что-то похожее на частокол, хотя, скорее всего, конечно, кусты – откуда тут частоколу взяться? Да, вон и листья зеленеют, и… Колья какие-то? Жаль, темнеет уже, не видно, а в распадок спускаться не близко, до темноты не успеть, да и не очень-то и хотелось, потом ведь подниматься придется. Потому, посовещавшись, решили повернуть обратно – место и впрямь было удобным, чего еще смотреть-то? Это потом уж, когда привезут работников или – еще лучше – используют транзитом рабов – вот уж тогда и посмотреть можно будет да прикинуть, что где строить. А сейчас – чего уж? Время только зря тратить, чай, ночь скоро.
Повернувшись, купцы пошли назад. Порубор, спотыкаясь о камни, едва поспевал за ними.
– Быстрей, отроче! – обернувшись, крикнул ему Харинтий Гусь. – Вино скиснет.
Купцы захохотали, и гулкое эхо отразилось от кряжей.
– Да уж, скиснет тут с вами, пожалуй, – усмехнулся про себя Порубор и вдруг, запнувшись о корень, смешно замахал руками, не удержался, упал. Блеснул рядом маленький светлый кружок. Отрок быстро схватил его… и почувствовал на себе чей-то недобрый взгляд. Поднял голову… и в ужасе замер! Прямо на него глядел из кустов поджарый желтовато-пегий волк! Жесткая шерсть на его загривке вздыбилась, из полураскрытой окровавленной пасти торчали желтоватые клыки, желтые глаза дышали хищной злобой. Зверь зарычал, напрягся, из пасти его закапала красная слюна… Иль то была кровь? Успел уже кого-то сожрать? Впрочем, какая разница? Ведь вот сейчас прыгнет! Располосует когтями грудь, перекусит мощными челюстями горло. Ну, нет! Не отрывая взгляда от приготовившегося к нападению волка, Порубор потянулся к ножу… отроку на миг показалось, что зверь ухмыльнулся! Мол, что мне твой ножичек… Ну, что ж ты? Метнись же скорей серою молнией! Ожидание – хуже смерти.
– Эй, отроче!
– Поруборе!
– Ты что там потерял, парень? Этак и вправду скиснет наше доброе сурожское вино!
Послышались быстро приближающиеся шаги – это возвращались купцы. Глаза волка потухли, и, к удивлению своему, Порубор ясно заметил возникший в них страх. Заскулив, словно нашкодивший щенок, зверь неловко метнулся в сторону и исчез за кустами.
– Ну, и чего ты тут разлегся?
– Волк!
– Волк? И что? Да они сейчас сытые…
– И вот еще… – Встав на ноги, Порубор разжал кулак. Маленькая, обрезанная по краям монетка с витиеватою арабскою вязью.
Купцы переглянулись:
– Резана!
– Здесь вот и нашел, – пояснил Порубор. – Вон, у камня…
– Новая, – попробовав монету на зуб, тихо произнес Харинтий. – Значит, не такое уж тут и безлюдье… Ничего, разберемся. Нашел – видно, на счастье, – купец неожиданно рассмеялся. – Знаешь, о ком, отроче, мы говорили по пути с Евстафием?
– О ком же?
– О тебе! Ты ведь почти постоянно в Киеве?
– Ну да, – Порубор похолодел от внезапно нахлынувшей радости. Купцы – настоящие богачи, наверняка предложат что-нибудь дельное. Хотя могут и обмануть, тут уж ухо надобно держать востро.
– Нам нужен там свой человек, – улыбнувшись, пояснил грек. – Видишь ли, юноша, господин Харинтий – купец и не может постоянно сидеть на одном месте. А все его люди давно известны нашим… э… как бы это выразиться, не врагам, а…
– Торговым соперникам, – подсказал Харинтий.
– Вот, вот… А ты – человек новый, в смысле – никто не свяжет тебя с нами. Хотя… – Грек замолчал и, неожиданно схватив Порубора за руку, быстро спросил: – За сколько можно купить на киевском рынке стадо в две сотни баранов?
– Думаю, за сорок серебряных гривен, – несколько растерявшись, мотнул головой Порубор.
– Хм… Молодец! – похвалил Евстафий. – А сколько в киевской гривне ромейских золотых солидов?
– Нисколько. Две гривны дают за один золотой.
– А сколько кун в гривне?
– Двадцать и пять, или двадцать ногат – «тяжелых» дирхемов, или пятьдесят резан – монет разных, обрезанных для одинаковости веса ножницами, или двадцать серебряных ромейских монет – денариев, за которые дают по одной беличьей шкурке или зеленую сердоликовую бусину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44