Огромная белая крыса прошмыгнула через комнату по неровным доскам пола. Ис ахнула и почувствовала, как ее руки сами собой сжимаются в кулаки. На мгновение одно воспоминание ожило в ее голове. Воспоминание о маленьком и жалком существе: шустром, пронырливом, настороженном, о том, как оно жалось по углам, как приходилось драться за каждый кусочек пищи, за кучу тряпья, на которой оно, сжавшись в комок, спало по ночам. Но потом это воспоминание потускнело и исчезло, и Ис вздохнула с облегчением.
Давний кошмар, и больше ничего. Страх, который охватывал ее, когда она, бывало, лежала в кровати, затерявшись между сном и явью, ей тогда начинало казаться, что она сейчас задохнется.
Усилием воли Ис направила мысли по более приятному руслу. По слухам, король Джарред молод, элегантен, красив, к тому же говорят, что он человек ученый, умный и обаятельный. Учитывая все это, ей оставалось надеяться только, что он не окажется слишком умным, иначе он может загнать ее в угол вопросами, ведь она не осмелится отвечать.
Ее рука сама потянулась к ярко сверкающему ожерелью, украшавшему ее шею, эти странные камни на первый взгляд казались жемчужинами, но были ярче, холоднее и тверже. Она коснулась кристального брелока, который жег ей кожу, как кусок льда. Ис вспомнила, что королю Джарреду суждено счесть ее совершенно неотразимой, стало быть, беспокоиться нечего.
Позади нее со скрипом отворилась дверь, послышался шорох накрахмаленных юбок. Ис резко обернулась — в комнату стремительно вошла ее стройная и энергичная наставница. Как всегда, мадам Соланж переполняла темная злая энергия.
— Сколько тебя еще ждать? Ты думаешь, нам делать больше нечего, кроме как терять здесь время ради твоего удовольствия?
Ис сжалась, хотя и поняла, что жестокие слова относились не к ней. Они предназначались маленькой сутулой гоблинке, которая сидела на низкой скамеечке в углу мансарды, сшивая платье по шву быстрыми и ровными стежками.
— Я уже как раз закончила, — маленькая швея-толстопятка завязала последний узелок и откусила нитку. Это было странное маленькое существо — кожа да кости — с большими мясистыми ступнями, а ее прическа больше всего походила на крысиное гнездо.
— Я починила заклинание, насколько могла, только у меня было очень мало времени.
Мадам Соланж выхватила работу у нее из рук. Это был плащ из шкурки морского котика, очень старый, поношенный и на вид чрезвычайно ветхий. Когда-то это было платье, достойное благородной леди, очень тонкой работы. По подолу и по обшлагам рукавов мех был выщипан, по тонко обработанной коже шел сложный узор, вышитый хрустальным бисером, а истончившаяся шкурка глубоко пропиталась тяжелым мускусным ароматом, запах до сих пор еще сохранился. Но мадам и не думала любоваться старинной работой. Она вывернула плащ наизнанку и расправила на коленях. Тончайшая шелковая подкладка блеснула и исчезла, и Ис и маленькая швея увидели — прямо сквозь мадам — дощатый пол позади нее.
— Юная госпожа пусть носит плащ кожаной стороной наружу, пока не доедет до дворца, — предупредила толстопятка. — Я ни за что не могу поручиться — ткань очень старая, а шить пришлось быстро, но, пока она будет идти от кухни до бального зала, заклинание должно продержаться.
— Если оно не продержится, мы все будем очень сожалеть, — в голосе мадам звенела ярость, — и ты — в первую очередь.
Она бы сказала и больше, но в этот момент на пороге появилась изящная фигура, лишь отдаленно напоминающая мужскую, и мгновенно привлекла внимание всех трех женщин.
На лорда Вифа стоило посмотреть. Пышно разодетый, в камзоле нежнейшего сиреневого цвета, расшитом серебром, он был нарумянен, напудрен, и на лице его красовались мушки. После паузы, позволившей присутствующим вдоволь на него налюбоваться, он жеманно просеменил в комнату, выставил затянутую в шелк ногу и исполнил глубокий и замысловатый поклон, направленный куда-то между Ис и ее устрашающей воспитательницей.
— Пора. Ваш экипаж и ваш эскорт ожидают вас.
Ис прекрасно знала, что ее «экипаж» представлял собой всего лишь шаткую повозку торговца всякой всячиной, а ее эскорт — разношерстную компанию бродячих актеров под предводительством выдававшей себя за гадалку гоблинки из олухов, пользующейся дурной репутацией. Нелепо и унизительно, что та, кому по праву суждено было править всем миром, вынуждена прибыть к порогу короля на телеге, но тут уж ничего не поделаешь.
Так что Ис придержала язык и позволила лорду Вифу помочь ей надеть плащ, расправила старую котиковую кожу так, чтобы не было видно ни тафты, ни кружев, затем накинула просторный капюшон, чтобы прикрыть россыпь напудренных локонов.
Она уже шла к двери, когда маленькая рука с шишковатыми пальцами робко коснулась края ее плаща.
— Госпожа моя, ваши туфли. Они блестят.
Ис наклонилась и посмотрела вниз. Насколько она могла судить, потрепанный край ее плаща доставал до самого пола. Но, наверное, маленькая швея заметила какой-то блеск из-под подола, когда Ис шла по комнате. Пожав плечами, Ис нагнулась, приподняла обручи кринолина и кружевные юбки и сняла свои парчовые туфли с алмазными каблуками. Чулки из тончайшего жемчужно-серого шелка, конечно, пострадают, но жалеть их не стоило, учитывая, как много она надеялась сегодня приобрести.
— Ожерелье, — сказала мадам Соланж. — Лучше спрятать его до наступления подходящего момента.
Без единого слова Ис расстегнула замок и уронила двойную нитку холодных камней в вырез платья.
— Только не говорите мне ничего о чародеях, я вас умоляю, — сказав это, Люциус Саквиль-Гилиан горько усмехнулся. — Не надо мне историй про прекрасных и кошмарных гоблинских колдуний, потому что я почти убежден, что их никогда не существовало. А если они действительно были, если это не всего лишь хорошо продуманная мистификация наших предков, то тогда мы и есть их прямые потомки.
Совсем не обидевшись, как мог ожидать Люциус, король Джарред в ответ тоже рассмеялся.
— Это еще одна страница из твоей Всемирной Истории? «Опровергая все», да? И сколько фактов ты уже опроверг? Его кузен пожал плечами.
— Насколько я помню, последний раз я насчитал восемьдесят три.
Это был очень скромный подсчет. Люциус переписывал историю с восьмилетнего возраста, история его книги, в отличие от истории, в ней описанной, была долгой и содержательной.
— Ты же понимаешь, — сказал Джарред, — что твои слова совершенно возмутительны. И все-таки ты обладаешь таким невероятным даром убеждения, что я не удивлюсь, если под конец нашего разговора мы с Френсисом тоже будем «почти убеждены».
Третий присутствующий, доктор Френсис Перселл, не сказал ничего, но взгляд у него был встревоженный. По приглашению философа Перселла король и Люциус встретились в его мастерской-лаборатории, чтобы слегка перекусить перед балом. То, что разговор за столом красного дерева неизбежно перерастет в дискуссию, философ вполне мог предугадать, ибо в свое время был воспитателем обоих юношей. Но что во время последней перемены блюд (голуби, суп из каштанов и пирог с дичью) дискуссия примет такое опасное направление, он явно не предполагал.
— Нам всегда говорили, — продолжал Люциус, откинувшись на стуле и изящно скрестив мускулистые ноги в белых шелковых чулках, — что с того самого момента, когда люди низвергли империю и стерли чародеев с лица земли, мир вел почти совершенное существование. А почему? Потому что Наши Высокочтимые Предки, создавая новую цивилизацию, установили определенные законы, передали нам по наследству определенные принципы и вплели определенные привычки и страхи в саму ткань общественного устройства, и все это для того, чтобы поддерживать это почти идеальное состояние до бесконечности. Но действительно ли мы унаследовали лучший из возможных миров?
Несколько мгновений в комнате царила тишина, король и ученый обдумывали эти слова. Тишину нарушал только шум огромного механизма, работавшего этажом выше. Для Джарреда так и осталось загадкой, почему философ предпочел устроить свою мастерскую в часовой башне Линденхоффа. Возможно, Перселл просто находил звук движущихся рычагов и шестерней, постоянное жужжанье и тиканье успокаивающими.
— Думаешь, нет? — спросил Перселл, поправляя очки в золотой оправе.
— Я думаю, вряд ли мы могли унаследовать что-то худшее. Сотня маленьких народов под управлением сотни правящих домов — толпа пустых, тщеславных и безвольных раскрашенных кукол (о присутствующих я, естественно, не говорю), хуже и представить трудно. Почему они выродились до совершенной беспомощности? Потому что наши предки наложили запрет на браки между правящими домами. Почему они бездельники, почему тщеславны и легкомысленны? Потому что именно этого от них и ждет народ, и на другое он не согласен. Потому что когда появляется редкое исключение из правил — смелый мыслитель и мечтатель, великий гуманист, — мир начинает беспокоиться (как и запланировали наши предки), и все начинают бормотать про Имперские Амбиции.
Джарред поставил на стол пустой бокал. От этого движения пламя свечей на мгновение стало совсем слабым, а затем разгорелось с новой силой.
— Ты имеешь в виду короля Риджксленда?
— Да, короля Риджксленда, каким он был некогда. Но то, каким он стал сейчас, еще лучше иллюстрирует мою точку зрения. Бедняга совершенно теряет рассудок — а я так понимаю, он действительно сошел с ума, что это не просто удобная отговорка, чтобы запереть его?
— О да, я посылал двух своих докторов подтвердить диагноз, король Кджеллмарка и князь Кэтвитсена сделали то же самое.
— Ну хорошо, значит, Изайя, король Риджксленда, действительно сумасшедший. Но отстранили ли его от правления? — продолжал Люциус. — Назначили ли регентшей его дочь, чтобы она правила за него? Нет. Ни того ни другого в Риджксленде раньше не случалось, поэтому они оставили душевнобольного во главе государства, чем превратили страну в сумасшедший дом. И, что всего хуже, никто в целом мире не находит это противоестественным.
Джарред неловко пошевелился в кресле. Болезнь Изайи, короля Риджксленда, началась с глубокой меланхолии, последовавшей за смертью королевы, меланхолии, которая тянулась долго и в конце концов привела к сумасшествию. Сам безутешный вдовец, Джарред иногда думал, что слишком хорошо понимает состояние старого короля.
Он опять слабо и неискренне усмехнулся.
— Но вернемся к твоему интересному тезису: теперь, когда ты так легко списал со счетов меня и остальных монархов, что ты скажешь об аристократии? Уж тебе-то и тебе подобным непременно надлежит сыграть важную роль в «совершенном» обществе, созданном нашими предками.
— Аристократия, — Люциус презрительно усмехнулся, — не лучше и не хуже наших повелителей. Хотел бы я иметь право сказать, что мы другие. Мы опошлили все на свете, возвели моду в ранг религии, а религию сделали всего лишь случайной прихотью. Что нам осталось, кроме как посвятить жизнь таким важным вопросам, как вдумчивое созерцание идеального камзола или изысканно выглядывающих из парчового рукава кружев?
Френсис Перселл быстро взглянул на свои собственные разрозненные манжеты и поднял взгляд на оратора. Никого из троих присутствующих нельзя было обвинить в излишнем тщеславии. Перселл был одет аккуратно и пристойно, в неброское черное сукно и нитяные кружева, король — с мрачной элегантностью, как и подобает человеку, еще не полностью оставившему траур; а что касается Люка, то одежда у него была великолепная, а сам он был так хорошо сложен — строен и широкоплеч, — что она должна была смотреться на нем еще лучше, но, за исключением самых официальных церемоний, он носил ее с такой ужасающей небрежностью, что приводил в отчаяние своего слугу.
— Стоит лишь нам стать слишком деятельными, — говорил Люциус, — слишком трудолюбивыми, слишком любознательными, и с нами случится то же, что и с Рованами пятьдесят лет назад.
Король взял в руки старинный бронзовый графин, щедро украшенный тритонами и монстрами с рыбьими головами, и налил себе еще бокал сухого красного вина. Доктор Перселл негромко кашлянул.
— Что касается семьи Рованов, не надо забывать о тех двух опасных браках. Один брат женился на племяннице герцога Нордфджолла, а другой на кузине князя Лихтенвальдского. Все совершенно законно — да, буква закона была соблюдена, но дух закона был нарушен.
— Эти браки…— Люциус отмахнулся от Перселла изящным движением руки. Его красивое лицо слегка побледнело, а в красивых темных глазах горели такой огонь и такая искренность, что было понятно, что сейчас он говорит от всего сердца, а не развивает первую попавшуюся тему, как это с ним довольно часто случалось. — Они, несомненно, привлекли внимание к этой семье. И как только люди присмотрелись повнимательнее, что они увидели? Что Рованы, в отличие от других семей, живущих нотой и тяжелой работой своих арендаторов-фермеров, вложили часть денег в торговлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78