Огюстен, облачившись в толстый фартук из сыромятной кожи, толстые кожаные рукавицы и маску, скроенную на манер венецианской бауты, только из более крепкого материала (а именно — из шагреневой кожи), стоял возле стола и бережно крутил рукоятку маленькой ручной мельницы для кофе, периодически подливая на нижний чашеобразный жернов воды из укрепленной на кронштейне садовой лейки. Занятие это поглотило его настолько сильно, что он даже не заметил, как Феликс плюхнулся на диван и с наслаждением потянулся, положив ноги на низкий журнальный столик.
— Ты уже вернулся? — удивленно проронил наконец Огюстен, отрываясь от небезопасного помола, чтобы добавить в мельницу ингредиенты из фарфоровых чашек. — Что так рано? Ты же говорил…
— Патрик приехал. Его подстрелили.
— Серьезно?
— Пустяки.
— А как Бальтазар? В петлю больше не лез?
Последнюю попытку самоубийства Бальтазар совершил еще в июне, но с тех пор, ночуя в мансарде, Феликс всегда спал вполглаза, и теперь, чувствуя тяжелую истому во всем теле, он совершенно не желал обсуждать настроение Бальтазара, ограничившись односложным ответом:
— Нет.
— Все-таки удивительно! — заявил Огюстен, снова принимаясь шуршать кофемолкой, и Феликс подумал, что француз настроен скорее на философский, чем на язвительный лад. — Насколько прочнее, крепче и сильнее оказываются столь презираемые героями маленькие люди в столкновении с бытовыми неурядицами, когда сами господа герои, мужественные и неустрашимые в бою с чудовищами, демонстрируют свою полную беспомощность в повседневной жизни… — добавил он, и Феликс понял, что ошибался.
Он многое мог бы сказать Огюстену по поводу только что прозвучавшей сентенции, где вымысла было втрое больше, чем правды, но любое возражение повлекло бы за собой жаркий спор, а спорить Феликсу не хотелось, и он предпочел согласиться:
— Мужество опасно. Когда человек приносит в мир мужество, мир должен убить его, чтобы сломить. Мир всегда ломает людей. Слабые гнутся, утешая себя несбыточной, но такой сладкой надеждой когда-нибудь спружинить, а сильных мир сразу берет на излом…
— Удивляюсь я тебе, Феликс, — сказал Огюстен. — Откуда такая расплывчатость формулировок? Раньше ты был гораздо увереннее в образе Главного Врага. Ведь не мир для героев был сосредоточием Зла, но драконы, живущие в этом мире. Драконов убили, Зло осталось. Что теперь? Уничтожите мир?
— Кстати, о драконах, — сказал Феликс, радуясь поводу сменить тему. — Тут неподалеку завелся один драконий последыш…
— Кто-кто?
— Лысый такой. С чешуйками. Проповедует у афишной тумбы.
— Драколит?! — с неподдельным ужасом вскричал Огюстен.
— Угу. Хорошее словечко, надо запомнить…
— Ну, все… — упавшим голосом сказал Огюстен. — Пропал квартал. Воображаю, что он там будет орать, горлопан чертов… И ведь не заткнешь его никак, это вам не шарманщик, этот за идею глотку драть будет… Одна надежда, что пырнет его кто-нибудь ножиком — да кто?! Их теперь все боятся, даже уголовники!
— Драколитов? — не поверил Феликс. — Они же все того… психи. На голову больные. Чего их бояться?
— Психи — это само собой. Ты что, газет не читаешь?
— Не читаю, — подтвердил Феликс. — Аппетит берегу.
— Эти психи уже успели поделиться на буйных и не очень. Те, что не очень, образуют монашеский орден драколитов. А все буйные вступают в рыцарский орден драконьеров, и со следующего месяца начинают патрулировать улицы Столицы вместо дружинников.
— Ой, — сказал Феликс.
— Именно что ой! Славные рыцари Дракона берегут покой горожан!
Феликс ошеломленно помотал головой. «Что же это выходит? — подумал он. — Теперь фанатики будут нас защищать от бандитов? А кто тогда защитит нас от фанатиков? Сыновья Дракона, тьфу ты, ну и бред…» И тут ему в голову пришел недавний разговор с Патриком.
— Огюстен, вот ты умный…
— Да уж не дурак! — надулся француз.
— Нет, я серьезно: ты умный, склонный к аналитическому мышлению, способный к смелым прогнозам…
— Не язви, у тебя плохо получается.
— Да-а? — обиженно протянул Феликс. — А я старался… Ну ладно, спрошу напрямик. Объясни мне, пожалуйста, Огюстен, каким образом дракон вдруг стал лучшим другом человека? Когда этот гад успел окраску сменить?
— Тоже мне, проблема, — фыркнул Огюстен. — Не он первый — не он последний.
— Ты о чем? — не понял Феликс.
— Да взять тех же саламандр! С тех пор, как Алонсо и Гектор убили последнюю, все вокруг прямо-таки поголовно убеждены, что саламандра есть дух стихии огня, и способна причинять пожары, когда на самом деле бедная ящерица была настолько хладнокровна, что могла только гасить огонь, пожирая его пламя. Вот тебе пример диаметрально противоположной трактовки образа вымершего животного, причиной которой служит обычное невежество…
— Ты не отвлекайся, — посоветовал Феликс. — Я тебя про дракона спрашиваю. Ладно бы его вовсе забыли. Из невежества, как динозавров. Но ему ведь поклоняются!
Огюстен снова наполнил мельницу смесью пахучих порошков, смочил жернов водой из лейки и вернулся к прерванному разговору.
— С драконом тоже все ясно, — заявил он. — Во-первых, по-древнееврейски дракон, или великий змий, называется словом «нахаш», что в переводе означает также «мудрость», «тайное знание» и «колдовство» — симптоматично, что в древности «колдун» и «мудрец» были словами-синонимами… Впрочем, сильно умных не любили уже тогда, из-за чего иудеи отвели змию роль главного мерзавца. Во-вторых, драконы явно состоят в родстве с упомянутыми тобой динозаврами, и если наследственная память все-таки существует, то страх перед рептилиями заложен в потомках обезьян на клеточном уровне, восходя к первым млекопитающим, вынужденным бороться за выживание с огромными ящерами. Ну а в-третьих, сами драконы тоже изрядно подпортили себе реноме, охотясь за сокровищами и девственницами. Слишком уж это человеческие мотивы — жадность и похоть! Пока прочие монстры убивали ради пропитания, драконы то и дело напоминали людям гипертрофированное подобие их собственных людских пороков, за что и были названы самыми страшными, отвратительными и опасными из всех магических тварей…
— Обожди, — недовольно сказал Феликс, отрываясь от созерцания собственных ботинок. — Куда тебя занесло? Я спросил, почему дракона вдруг стали считать богом и поклоняться ему. А почему его раньше считали дьяволом — это мне рассказывать не надо, это я и так знаю…
— А ты не перебивай! Я как раз собирался перейти к обожествлению символа мирового Зла… О чем я говорил? Ах да, о человеческих пороках и мотивах… Если помнишь, в юности я был худой и стройный. Так?
— Так, — нахмурившись, кивнул Феликс. — А причем тут…
— А потом я начал толстеть.
— Ну и что дальше?
— А когда я начал толстеть, я заметил за собой одну интересную склонность. Всякий раз, увидев себя в зеркале, я втягивал живот. Машинально, не задумываясь. Мне хотелось, чтобы мое отражение в зеркале соответствовало моим представлениям о моей фигуре!
— И? — недоумевал Феликс.
— И только повзрослев, я понял, что гораздо мудрее один раз поправить зеркало, чем каждый раз напрягать живот.
— Что-то я не улавливаю…
— Гораздо проще изменить свои представления о собственной фигуре, чем саму фигуру! — патетично провозгласил Огюстен и с новой силой приналег на жалобно заскрежетавшую кофемолку.
— Нет, — сказал Феликс, поразмыслив. — Все равно не понимаю. В чем суть твоей аналогии?
— Какой же ты все-таки недалекий! — не стерпел Огюстен.
— Мы, герои, все такие… — миролюбиво заметил Феликс.
— Люди видели в драконе исчадье мирового Зла потому, что видели в нем себя. Свою жадность, свое коварство, свою похоть, свою подлость. Все это считалось Злом. А со Злом было принято бороться, даже профессию для этого специальную завели — герой. И вот когда герои драконов изничтожили, и начали почивать на лаврах, люди — те самые маленькие люди — остались один на один со своими страстишками и пороками. Конечно, до драконовых масштабов дело не доходило, но кто, скажите на милость, хоть раз в жизни не испытывал желание украсть вот тот красивый бриллиант, обмануть того дурака или совратить вон ту целочку… Но поддаваясь подобным порокам, люди уподобляются драконам, которые есть Зло по определению. А люди не хотят уподобляться Злу. Это противоречит их представлениям о собственной фигуре, то бишь о порядочности и доброте. Вот они и пересмотрели определение, данное дракону вами, героями. И вывернули его наизнанку. Для удобства. И собственного душевного спокойствия…
— А что, — сказал Феликс. — Красивая теория. Сам выдумал?
— Нет, — нехотя сознался Огюстен. — Это не я выдумал. Это один умный человек выдумал. Звали его Пауль, а фамилия его была… — Тут в кофемолке что-то зашипело, звонко хлопнуло и пыхнуло пламенем. Огюстен проворно нырнул под стол, на ходу сбивая огонь с фартука, а Феликс оцепенел от неожиданности.
— Ложись! — заорал Огюстен, но мельница раздумала взрываться, пшикнув напоследок и выпустив из себя облако белого, едко и горько пахнущего дыма.
— Ничего себе… — потрясенно пробормотал Феликс.
Огюстен медленно выбрался из-под стола, обтряхнул в очередной раз подпаленный фартук, стянул рукавицы и зажал их под мышкой.
— Значит так! — угрожающе сказал он и снял маску. Лицо его было бледным и испуганным. На лбу серебрились капельки пота. — Когда тебе в следующий раз захочется побеседовать о драконах, обратись к Сигизмунду! — еле сдерживаясь, поцедил он.
— Ладно, — кротко сказал Феликс.
— А меня во время работы отвлекать не смей!!! — сорвался на крик Огюстен. — Ты нас обоих чуть не угробил! Понимаешь?! Обоих! Болтун чертов, драконов ему разъясни!
— Я же не знал, что…
— А ты и не должен был знать! Не положено тебе знать, понял?! Все вопросы — к Сигизмунду, а меня оставь в покое! У меня работы по горло!
От пережитого испуга у Огюстена, похоже, начиналась истерика. Феликс же, напротив, начинал злиться на собственную нерасторопность.
— Ладно, — сказал он. — Остынь. К Сигизмунду — так к Сигизмунду. Только не ори. И так в ушах звенит… — Феликс снял ноги со столика и встал с дивана. — Я как раз собирался его повидать.
— Кого его? — наморщил лоб Огюстен.
— Сигизмунда. У меня к нему дело. Ты не знаешь, где его можно найти? — спросил Феликс, в глубине души надеясь, что Огюстен ответит «нет» и с делом к Сигизмунду можно будет еще повременить.
— В Школе, где ж еще! — фыркнул Огюстен. — Он там днюет и ночует. В библиотеке сидит, знаний набирается…
— В Школе? — удивленно переспросил Феликс. — Тогда я лучше после обеда зайду. А то в полдень у меня встреча назначена, а Сигизмунд как зацепит…
— Обожди, — сказал Огюстен.
Он опустился на корточки, откинул ковер и разобрал три половицы. Под ними оказался тайник, откуда Огюстен извлек холщовую сумку и вручил ее Феликсу.
— Передашь это Сигизмунду.
К обратной стороне гостеприимства Огюстена, а точнее, к его возмутительной привычке использовать соседа как мальчика на посылках, Феликс привыкнуть так и не смог. Вот и сейчас он сделал попытку возразить:
— А что, до завтра это подождать не может?
— Завтра — воскресенье, — внушительно сказал Огюстен таким тоном, как будто сразу после воскресенья наступит конец света. — В воскресенье Школа закрыта.
— Тоже верно, — обреченно вздохнул Феликс, принимая увесистую сумку. — Таскать ее теперь с собой…
— Ничего, не надорвешься. Главное, от огня ее держи подальше…
3
Когда Феликс упомянул о назначенной в полдень встрече, то сделано это было отнюдь не из дипломатических соображений. Встреча действительно была назначена на полдень в погребке (экс-кабаке) «У Готлиба», и хотя до полудня было еще далеко, Феликс предпочел провести оставшееся время прогуливаясь по Городу, ибо Огюстен в гневе был не столько страшен, сколько смешон и жалок, а Феликсу всегда претило быть свидетелем чьего-либо унижения.
Однако неспешной и приятной прогулки по залитым солнечным светом улицам не получилось по трем причинам. Во-первых, было слишком душно: парило, и явно к дождю, а насколько Феликс мог судить о содержимом Огюстеновой сумки, оберегать ее стоило не только от огня, но и от воды. Во-вторых, как всегда перед дождем, снова начало постреливать в колене. И в-третьих, Феликса окончательно одолели запахи. Таким уж он уродился: если Бальтазар, чтобы отрезать себя от окружающего убожества, надевал шоры на глаза, то Феликсу для этого понадобились бы ватные затычки в ноздри. Спертый воздух на тесных улочках ремесленных кварталов Нижнего Города имел столь сложный, густой и сильный букет, что Феликса на первых порах сшибало с ног, и даже теперь, пообвыкнув маленько, он с трудом переносил приступы тошноты, вызванные каждодневными запахами продуктов жизнедеятельности цеховиков. А сейчас положение усугублялось еще и миазмами, исходившими из канав, во множестве вырытых на улицах с целью замены канализационных труб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45