Родительское нравоучение откладывалось на неопределенный срок.
— Пошли отсюда, — бросил он Феликсу, поднимаясь из кресла. — Это надолго…
— А можно, я посмотрю? — спросила Агнешка.
— Даже нужно. Они ж из-за тебя дерутся!..
Рабочий кабинет, а по совместительству — библиотека Бальтазара, и был той самой квинтэссенцией всей дракономании, присущей жителям Столицы. На дальней стене висела ловчая сеть, сплетенная из толстых просмоленных канатов; на стене же, обращенной к патио, в простенках между окнами были развешены скрещенные мечи и гизармы с хищно выгнутыми крючьями, поверх которых тускло мерцали покрытые окалиной щиты с отметинами клыков и когтей чудовищных размеров, а над ними, под самым потолком, желтели покоробившиеся от времени старинные гравюры, изображавшие драконов всех видов и мастей.
В кабинете стоял книжный шкаф, но большинство увесистых инкунабул были сложены горой у подножия письменного стола. Стол, украшенный нефритовым письменным прибором, также был завален раскрытыми томами, содержание которых легко определялось при первом же взгляде на красочные миниатюры, где драконов резали, кололи, рубили и заваливали камнями. Серые томики «Анналов» лежали вперемешку с инкрустированными золотом и самоцветами пергаментными фолиантами, торчали закладки из древних бестиариев, громоздились стопки глиняных табличек, свешивались с края стола папирусные свитки… Подобный хаос наводил на мысли о рабочем месте скорее литератора или букиниста, чем драконоубийцы, но позади стола, над маленьким выцветшим гобеленом (нет нужны говорить, что на нем было вышито), с деревянной доски в форме геральдического щита с холодной ненавистью глядела стеклянными глазами настоящая драконья голова.
Этот — главный! — предмет гордости хозяина кабинета почти вдвое уступал размерами аналогичному трофею в вестибюле Школы, но зато десятикратно превосходил его по части злобности. Бальтазар трижды возвращал голову таксидермисту, пока морда чудовища не приобрела выражение поистине адской ярости. Можно было только сожалеть, что имя убиенного дракона так и осталось неизвестным: Бальтазар с чудовищами бесед не вел, а опознать дракона по книгам не удалось…
Разыскав под книжными завалами колокольчик, Бальтазар попытался заглушить лязг оружейной стали мелодичным серебряным перезвоном, не преуспел в этом начинании, и попросту гаркнул во всю мочь:
— Марта!
Прицокала давешняя девица, теребя оборочки фартука.
— Принеси нам, девонька, чего-нибудь легкого… Кларету, например.
— Да, сеньор Бальтазар. — Платье на горничной было немногим длиннее юбок майореток, и когда она делала книксен, Феликс с трудом удержался, чтобы не сглотнуть.
— Все никак не угомонишься? — спросил он у Бальтазара, когда девица удалилась. — По-прежнему меняешь горничных раз в полгода? Пора бы научиться обуздывать вожделение.
— Вот еще! — фыркнул Бальтазар. — Рано ты меня хоронишь. Слышал, что Агнешка сказала? Представительный мужчина, во! А устами младенца глаголет истина… Слушай, а чего она какая-то невеселая?
— Агнешка? Из-за грифона. Хотела на него посмотреть, а он, сволочь, издох. Ей и обидно: она ведь никогда магических тварей не видела.
— Ба! Так за чем остановка? Своди ее в Школу, там в подвалах держат пару гулей — пусть посмотрит, а то через пару лет они совсем сгниют…
— С ума спятил? — Феликс покрутил пальцем у виска. — Я поведу ребенка на трупожоров смотреть?
— А что? Я своим пацанам когда-то мантикору показывал. Помнишь, Гектор изловил одну живьем и все хотел выдрессировать, чтоб она на драконов кидалась? Себастьяну тогда лет десять было, а Патрику и того меньше… И ничего с ними не случилось.
— Как же, не случилось. Заявления они так и не забрали?
На лицо Бальтазара опустилась тень сожаления.
— Нет, — проворчал он. — Так я их и не отговорил… Э-хе-хе, не хотел я своим детям такой судьбы, но тут уж ничего не попишешь…
Оба героя погрустнели, но тут вернулась Марта, и в руках у нее был поднос, а на подносе — графин с кларетом и два фужера муранского стекла. Хозяин разлил вино по фужерам и произнес тост:
— Чтобы нашим детям не пришлось повторять ошибки отцов!
Феликс никогда не имел привычки пить с утра, но не выпить за такое было просто нельзя. Бальтазар же, опохмелившись, повеселел, перестал потирать висок и морщить лоб и прикрикнул в открытое окно:
— А ну, тише там!
Лязганье стихло, и вежливый голос Патрика ответил:
— Извините, дядя Бальтазар! — а потом Себастьян безжалостно добавил:
— Но пить надо меньше! — и лязганье возобновилось с прежней силой.
— Вот нахал, — возмутился Бальтазар. — Да как он с отцом разговаривает? И в кого он такой пошел… Неужели я в его возрасте был таким же наглецом?
— Нет, — успокоил его Феликс. — Ты был хуже. Если мне не изменяет память, в первый день своего пребывания в Столице ты подрался в таверне, накостылял по шее жандармам, нахамил Сигизмунду, вызвал на поединок Готлиба и едва не загремел в каталажку…
— Да-а… — протянул Бальтазар, мечтательно прикрыв глаза. — Славные были денечки!
С той поры «славных денечков» минуло уже немало лет, но Бальтазар так никому и не поведал, что же побудило юного испанского идальго из благородной, хотя и обедневшей семьи покинуть отчий дом, верхом на смехотворной кляче добраться до Столицы и поступить в Школу, тем самым лишая себя всех дворянских титулов и навсегда отсекая свою ветвь от генеалогического древа предков.
За прошедшие годы тощий и долговязый юноша успел возмужать, окрепнуть и слегка постареть. Он обзавелся лихими усами и треугольной бородкой-эспаньолкой; заполучил пару-тройку шрамов на лице и отпустил волосы до середины лопаток, сейчас стянутые в конский хвост, в котором было уже немало серебристых прядей; стяжал себе славу драконоубийцы и делателя рогоносцев; построил дом в испанском стиле и, оставаясь закоренелым холостяком, приютил в нем незаконнорожденного Себастьяна и своего ирландского племянника Патрика — чтобы потом послать их учиться в Мадрид; а в настоящее время он читал в Школе лекции на кафедре драконоведения, преподавал фехтование и писал монографию о драконах. Характер же его не изменился абсолютно, оставаясь гремучей смесью испанской вспыльчивости, дворянской надменности, героической решимости и добродушной открытости по отношению к немногочисленным друзьям…
— Будет у меня к тебе одна просьба… — сказал Бальтазар, вырывая Феликса из омута воспоминаний. — Ты с Агнешкой еще долго гулять собираешься?
— В нашем распоряжении, — Феликс щелкнул брегетом, — еще два часа. А что за просьба?
— Ты не мог бы зайти в Школу и передать кое-что Сигизмунду? — Бальтазар снял с крючка край выцветшего гобелена, за которым обнаружился встроенный в стену несгораемый шкаф.
— Не понял. Ты что, на церемонию не пойдешь?
— Придется, куда я денусь… — сокрушенно вздохнул Бальтазар, извлекая из сейфа увесистый фолиант. — Только я боюсь, что вечером Сигизмунду будет не до того. Герои, студенты, почетные гости, банкет, то да се… А он просил меня привезти ему эту книгу из Нюрнберга, я и привез — а передать все время забываю.
— Ты же неделю назад приехал! — возмутился Феликс.
— Да не до того мне было, — виновато сказал Бальтазар. — Сначала вещи разбирал, потом отсыпался с дороги, отъедался опять-таки, потому что нету на свете кухни хуже тибетской… А потом детишки наведались, надо было встретить, а встречу — отметить. Сам понимаешь…
— Я-то понимаю. Разгильдяем ты был, им и остался. А вот поймет ли это Сигизмунд?
— А ему не к спеху. Просто неудобно получается, я ведь снова запамятовать могу… Будь другом, отнеси. Скажешь, сувенир из Нюрнберга. А я за тобой вечером заеду, идет? Часам к шести тебя устроит?
Феликс задумчиво потер подбородок, оценил возможность прокатиться в комфортабельной карете вместо тряской двуколки, и кивнул.
— Уговорил. Давай сюда свой сувенир.
Книга оказалась на удивление тяжелой…
3
От дома Бальтазара до Школы удобнее всего было добираться омнибусом пятого маршрута. Но из-за фестиваля бродячих актеров, начало которого было назначено ровно в полдень, множество полотняно-белых и лоскутно-пестрых фургонов, составляющих целые поезда, заполонило улицы Верхнего Города и образовало затор на Цепном мосту. Естественно, о регулярном хождении омнибусов речи уже не шло. Конные констебли попросту не справлялись с наплывом гужевого транспорта со всей Ойкумены. Самое интересное, что эта история повторялась из года в года с неизменным результатом: фестиваль всегда начинался под вечер, даже если бургомистр пытался перенести начало на ранее утро; предусмотрительные актеры заранее запасали факелы для освещения своих балаганов.
Феликс остановил извозчика и подсадил Агнешку в открытое ландо. Они пересекли реку по Троллиному мосту, сделав небольшой крюк, и подъехали к парадному крыльцу Школы.
В Школе царила предпраздничная суета. Огромная люстра была спущена на тросе на пол для замены свечей и удаления пыли с каждой хрустальной висюльки. Повсюду стояли ведра, стремянки, щетки и швабры.
Студенты, рекрутированные Сигизмундом в качестве разнорабочих, занимались уборкой: мыли окна, натирали мастикой паркет, выуживали клочья паутины из пасти Нидхегга, при помощи наждака счищали ржавчину с древних рыцарских доспехов, раскатывали по лестницам красные ковровые дорожки, наводили лоск на потускневшие дверные ручки и даже, хоть и без особого рвения, штопали проеденные молью дыры в гобеленах, не забывая при этом на все лады проклинать «старого педанта» Сигизмунда. Феликс завел внучку в трофейный зал, где троица старшекурсников выбивала вениками пыль из меха вервольфа, усадил на подоконник, наказав держаться подальше от этих обалдуев, поднимающих в воздух целые вихри мельчайших пылинок, золотистых в солнечном свете, потом пригрозил обалдуям страшными карами, если хоть одна пылинка коснется леди Агнесс, и отправился на поиски Сигизмунда.
«Старый педант» оказался столь же вездесущим, сколь и неуловимым. Его видели все и видели не позднее, чем пару минут назад. Он ухитрялся «буквально только что» побывать в разных концах Школы и перекинуться словечком с каждым, к кому обращался Феликс. Идя по горячим следам, Феликс обошел оба крыла Школы и даже спустился в подвал, где в мастерских несчастливые старшекурсники, волею жребия отобранные для почетной, но занудной миссии встречи гостей, оттачивали на станках лезвия церемониальных алебард. Необходимости в этом не было никакой, но, твердо усвоив главный постулат Бальтазара — «тупой клинок есть признак тупости его владельца», студенты прилежно доводили хрупкую орнаментированную сталь до бритвенной остроты, втайне лелея надежду, что во время прибытия гостей с неба обрушится дракон или, на худой конец, какой-нибудь виверн, и предоставит декоративным стражам шанс пустить алебарды в дело. Побеседовав с обреченными на многочасовое стояние у парадного крыльца жертвами этикета, Феликс уяснил, что разминулся с Сигизмундом на каких-то пять минут, и пошел на второй круг.
Поначалу он даже счел забавной эту охоту на Сигизмунда, но заглядывая в пустые кабинеты и аудитории в третий раз, Феликс начал потихоньку раздражаться. Окованный железом фолиант весил не мало, и таскать его под мышкой было чертовски неудобно. Утомившись от бесплодного блуждания по Школе, Феликс присел на перила лестницы и стал изучать сувенир из Нюрнберга, рассчитывая, что рано или поздно вездесущему Сигизмунду неизбежно придется пройти мимо него. «В конце концов, если долго сидеть у реки…» — припомнил Феликс китайскую пословицу.
Определить содержание увесистого фолианта не представлялось возможным: на обложке из коричневой кожи с медными уголками был только замысловатый вензель (змея под короной), тоже из меди, уже слегка позеленевшей. Постучав пальцами по переплету, Феликс предположил, что под тонко выделанной кожей скрыты не картонные, и даже не деревянные, а металлические пластины, соединенные фигурными застежками на торцах книги. Фолиант надежно хранил свои секреты от всех, у кого не было ключа к застежкам, и единственное, что смог увидеть Феликс — золотой обрез страниц. А прикинув вес фолианта, он сделал вывод, что страницы наверняка целиком сделаны из тонких золотых листов. Забавный сувенир из Нюрнберга, однако…
Перехватив пробегающего по лестнице взъерошенного студентика со шваброй на плече, он уже привычно спросил его о Сигизмунде, на что тот ответил, что господин Сигизмунд с утра уехали в ратушу и до вечера вряд ли вернутся.
«Тьфу ты! — раздосадовано плюнул Феликс. — Удружил мне Бальтазар! И что теперь прикажете делать с этим сувениром?»
Он вернулся в трофейный зал и застал там Агнешку, в полном одиночестве расхаживающую кругами около чучела химеры. Пыль еще висела в воздухе, а студентов с вениками и след простыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Пошли отсюда, — бросил он Феликсу, поднимаясь из кресла. — Это надолго…
— А можно, я посмотрю? — спросила Агнешка.
— Даже нужно. Они ж из-за тебя дерутся!..
Рабочий кабинет, а по совместительству — библиотека Бальтазара, и был той самой квинтэссенцией всей дракономании, присущей жителям Столицы. На дальней стене висела ловчая сеть, сплетенная из толстых просмоленных канатов; на стене же, обращенной к патио, в простенках между окнами были развешены скрещенные мечи и гизармы с хищно выгнутыми крючьями, поверх которых тускло мерцали покрытые окалиной щиты с отметинами клыков и когтей чудовищных размеров, а над ними, под самым потолком, желтели покоробившиеся от времени старинные гравюры, изображавшие драконов всех видов и мастей.
В кабинете стоял книжный шкаф, но большинство увесистых инкунабул были сложены горой у подножия письменного стола. Стол, украшенный нефритовым письменным прибором, также был завален раскрытыми томами, содержание которых легко определялось при первом же взгляде на красочные миниатюры, где драконов резали, кололи, рубили и заваливали камнями. Серые томики «Анналов» лежали вперемешку с инкрустированными золотом и самоцветами пергаментными фолиантами, торчали закладки из древних бестиариев, громоздились стопки глиняных табличек, свешивались с края стола папирусные свитки… Подобный хаос наводил на мысли о рабочем месте скорее литератора или букиниста, чем драконоубийцы, но позади стола, над маленьким выцветшим гобеленом (нет нужны говорить, что на нем было вышито), с деревянной доски в форме геральдического щита с холодной ненавистью глядела стеклянными глазами настоящая драконья голова.
Этот — главный! — предмет гордости хозяина кабинета почти вдвое уступал размерами аналогичному трофею в вестибюле Школы, но зато десятикратно превосходил его по части злобности. Бальтазар трижды возвращал голову таксидермисту, пока морда чудовища не приобрела выражение поистине адской ярости. Можно было только сожалеть, что имя убиенного дракона так и осталось неизвестным: Бальтазар с чудовищами бесед не вел, а опознать дракона по книгам не удалось…
Разыскав под книжными завалами колокольчик, Бальтазар попытался заглушить лязг оружейной стали мелодичным серебряным перезвоном, не преуспел в этом начинании, и попросту гаркнул во всю мочь:
— Марта!
Прицокала давешняя девица, теребя оборочки фартука.
— Принеси нам, девонька, чего-нибудь легкого… Кларету, например.
— Да, сеньор Бальтазар. — Платье на горничной было немногим длиннее юбок майореток, и когда она делала книксен, Феликс с трудом удержался, чтобы не сглотнуть.
— Все никак не угомонишься? — спросил он у Бальтазара, когда девица удалилась. — По-прежнему меняешь горничных раз в полгода? Пора бы научиться обуздывать вожделение.
— Вот еще! — фыркнул Бальтазар. — Рано ты меня хоронишь. Слышал, что Агнешка сказала? Представительный мужчина, во! А устами младенца глаголет истина… Слушай, а чего она какая-то невеселая?
— Агнешка? Из-за грифона. Хотела на него посмотреть, а он, сволочь, издох. Ей и обидно: она ведь никогда магических тварей не видела.
— Ба! Так за чем остановка? Своди ее в Школу, там в подвалах держат пару гулей — пусть посмотрит, а то через пару лет они совсем сгниют…
— С ума спятил? — Феликс покрутил пальцем у виска. — Я поведу ребенка на трупожоров смотреть?
— А что? Я своим пацанам когда-то мантикору показывал. Помнишь, Гектор изловил одну живьем и все хотел выдрессировать, чтоб она на драконов кидалась? Себастьяну тогда лет десять было, а Патрику и того меньше… И ничего с ними не случилось.
— Как же, не случилось. Заявления они так и не забрали?
На лицо Бальтазара опустилась тень сожаления.
— Нет, — проворчал он. — Так я их и не отговорил… Э-хе-хе, не хотел я своим детям такой судьбы, но тут уж ничего не попишешь…
Оба героя погрустнели, но тут вернулась Марта, и в руках у нее был поднос, а на подносе — графин с кларетом и два фужера муранского стекла. Хозяин разлил вино по фужерам и произнес тост:
— Чтобы нашим детям не пришлось повторять ошибки отцов!
Феликс никогда не имел привычки пить с утра, но не выпить за такое было просто нельзя. Бальтазар же, опохмелившись, повеселел, перестал потирать висок и морщить лоб и прикрикнул в открытое окно:
— А ну, тише там!
Лязганье стихло, и вежливый голос Патрика ответил:
— Извините, дядя Бальтазар! — а потом Себастьян безжалостно добавил:
— Но пить надо меньше! — и лязганье возобновилось с прежней силой.
— Вот нахал, — возмутился Бальтазар. — Да как он с отцом разговаривает? И в кого он такой пошел… Неужели я в его возрасте был таким же наглецом?
— Нет, — успокоил его Феликс. — Ты был хуже. Если мне не изменяет память, в первый день своего пребывания в Столице ты подрался в таверне, накостылял по шее жандармам, нахамил Сигизмунду, вызвал на поединок Готлиба и едва не загремел в каталажку…
— Да-а… — протянул Бальтазар, мечтательно прикрыв глаза. — Славные были денечки!
С той поры «славных денечков» минуло уже немало лет, но Бальтазар так никому и не поведал, что же побудило юного испанского идальго из благородной, хотя и обедневшей семьи покинуть отчий дом, верхом на смехотворной кляче добраться до Столицы и поступить в Школу, тем самым лишая себя всех дворянских титулов и навсегда отсекая свою ветвь от генеалогического древа предков.
За прошедшие годы тощий и долговязый юноша успел возмужать, окрепнуть и слегка постареть. Он обзавелся лихими усами и треугольной бородкой-эспаньолкой; заполучил пару-тройку шрамов на лице и отпустил волосы до середины лопаток, сейчас стянутые в конский хвост, в котором было уже немало серебристых прядей; стяжал себе славу драконоубийцы и делателя рогоносцев; построил дом в испанском стиле и, оставаясь закоренелым холостяком, приютил в нем незаконнорожденного Себастьяна и своего ирландского племянника Патрика — чтобы потом послать их учиться в Мадрид; а в настоящее время он читал в Школе лекции на кафедре драконоведения, преподавал фехтование и писал монографию о драконах. Характер же его не изменился абсолютно, оставаясь гремучей смесью испанской вспыльчивости, дворянской надменности, героической решимости и добродушной открытости по отношению к немногочисленным друзьям…
— Будет у меня к тебе одна просьба… — сказал Бальтазар, вырывая Феликса из омута воспоминаний. — Ты с Агнешкой еще долго гулять собираешься?
— В нашем распоряжении, — Феликс щелкнул брегетом, — еще два часа. А что за просьба?
— Ты не мог бы зайти в Школу и передать кое-что Сигизмунду? — Бальтазар снял с крючка край выцветшего гобелена, за которым обнаружился встроенный в стену несгораемый шкаф.
— Не понял. Ты что, на церемонию не пойдешь?
— Придется, куда я денусь… — сокрушенно вздохнул Бальтазар, извлекая из сейфа увесистый фолиант. — Только я боюсь, что вечером Сигизмунду будет не до того. Герои, студенты, почетные гости, банкет, то да се… А он просил меня привезти ему эту книгу из Нюрнберга, я и привез — а передать все время забываю.
— Ты же неделю назад приехал! — возмутился Феликс.
— Да не до того мне было, — виновато сказал Бальтазар. — Сначала вещи разбирал, потом отсыпался с дороги, отъедался опять-таки, потому что нету на свете кухни хуже тибетской… А потом детишки наведались, надо было встретить, а встречу — отметить. Сам понимаешь…
— Я-то понимаю. Разгильдяем ты был, им и остался. А вот поймет ли это Сигизмунд?
— А ему не к спеху. Просто неудобно получается, я ведь снова запамятовать могу… Будь другом, отнеси. Скажешь, сувенир из Нюрнберга. А я за тобой вечером заеду, идет? Часам к шести тебя устроит?
Феликс задумчиво потер подбородок, оценил возможность прокатиться в комфортабельной карете вместо тряской двуколки, и кивнул.
— Уговорил. Давай сюда свой сувенир.
Книга оказалась на удивление тяжелой…
3
От дома Бальтазара до Школы удобнее всего было добираться омнибусом пятого маршрута. Но из-за фестиваля бродячих актеров, начало которого было назначено ровно в полдень, множество полотняно-белых и лоскутно-пестрых фургонов, составляющих целые поезда, заполонило улицы Верхнего Города и образовало затор на Цепном мосту. Естественно, о регулярном хождении омнибусов речи уже не шло. Конные констебли попросту не справлялись с наплывом гужевого транспорта со всей Ойкумены. Самое интересное, что эта история повторялась из года в года с неизменным результатом: фестиваль всегда начинался под вечер, даже если бургомистр пытался перенести начало на ранее утро; предусмотрительные актеры заранее запасали факелы для освещения своих балаганов.
Феликс остановил извозчика и подсадил Агнешку в открытое ландо. Они пересекли реку по Троллиному мосту, сделав небольшой крюк, и подъехали к парадному крыльцу Школы.
В Школе царила предпраздничная суета. Огромная люстра была спущена на тросе на пол для замены свечей и удаления пыли с каждой хрустальной висюльки. Повсюду стояли ведра, стремянки, щетки и швабры.
Студенты, рекрутированные Сигизмундом в качестве разнорабочих, занимались уборкой: мыли окна, натирали мастикой паркет, выуживали клочья паутины из пасти Нидхегга, при помощи наждака счищали ржавчину с древних рыцарских доспехов, раскатывали по лестницам красные ковровые дорожки, наводили лоск на потускневшие дверные ручки и даже, хоть и без особого рвения, штопали проеденные молью дыры в гобеленах, не забывая при этом на все лады проклинать «старого педанта» Сигизмунда. Феликс завел внучку в трофейный зал, где троица старшекурсников выбивала вениками пыль из меха вервольфа, усадил на подоконник, наказав держаться подальше от этих обалдуев, поднимающих в воздух целые вихри мельчайших пылинок, золотистых в солнечном свете, потом пригрозил обалдуям страшными карами, если хоть одна пылинка коснется леди Агнесс, и отправился на поиски Сигизмунда.
«Старый педант» оказался столь же вездесущим, сколь и неуловимым. Его видели все и видели не позднее, чем пару минут назад. Он ухитрялся «буквально только что» побывать в разных концах Школы и перекинуться словечком с каждым, к кому обращался Феликс. Идя по горячим следам, Феликс обошел оба крыла Школы и даже спустился в подвал, где в мастерских несчастливые старшекурсники, волею жребия отобранные для почетной, но занудной миссии встречи гостей, оттачивали на станках лезвия церемониальных алебард. Необходимости в этом не было никакой, но, твердо усвоив главный постулат Бальтазара — «тупой клинок есть признак тупости его владельца», студенты прилежно доводили хрупкую орнаментированную сталь до бритвенной остроты, втайне лелея надежду, что во время прибытия гостей с неба обрушится дракон или, на худой конец, какой-нибудь виверн, и предоставит декоративным стражам шанс пустить алебарды в дело. Побеседовав с обреченными на многочасовое стояние у парадного крыльца жертвами этикета, Феликс уяснил, что разминулся с Сигизмундом на каких-то пять минут, и пошел на второй круг.
Поначалу он даже счел забавной эту охоту на Сигизмунда, но заглядывая в пустые кабинеты и аудитории в третий раз, Феликс начал потихоньку раздражаться. Окованный железом фолиант весил не мало, и таскать его под мышкой было чертовски неудобно. Утомившись от бесплодного блуждания по Школе, Феликс присел на перила лестницы и стал изучать сувенир из Нюрнберга, рассчитывая, что рано или поздно вездесущему Сигизмунду неизбежно придется пройти мимо него. «В конце концов, если долго сидеть у реки…» — припомнил Феликс китайскую пословицу.
Определить содержание увесистого фолианта не представлялось возможным: на обложке из коричневой кожи с медными уголками был только замысловатый вензель (змея под короной), тоже из меди, уже слегка позеленевшей. Постучав пальцами по переплету, Феликс предположил, что под тонко выделанной кожей скрыты не картонные, и даже не деревянные, а металлические пластины, соединенные фигурными застежками на торцах книги. Фолиант надежно хранил свои секреты от всех, у кого не было ключа к застежкам, и единственное, что смог увидеть Феликс — золотой обрез страниц. А прикинув вес фолианта, он сделал вывод, что страницы наверняка целиком сделаны из тонких золотых листов. Забавный сувенир из Нюрнберга, однако…
Перехватив пробегающего по лестнице взъерошенного студентика со шваброй на плече, он уже привычно спросил его о Сигизмунде, на что тот ответил, что господин Сигизмунд с утра уехали в ратушу и до вечера вряд ли вернутся.
«Тьфу ты! — раздосадовано плюнул Феликс. — Удружил мне Бальтазар! И что теперь прикажете делать с этим сувениром?»
Он вернулся в трофейный зал и застал там Агнешку, в полном одиночестве расхаживающую кругами около чучела химеры. Пыль еще висела в воздухе, а студентов с вениками и след простыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45